Mojo. Как его получить, как его сохранить и как вернуть, если вы его потеряли

Все подобные моменты похожи тем, что принимается решение, с которым вы не согласны. Хуже того, мы считаем, что нам дали недостаточно аргументированное объяснение, и не перестаем задавать одни и те же вопросы, что само по себе похоже на спор. И даже когда мы получаем необходимые объяснения, мы их не приемлем.

Предположим, вы один из трех человек, прошедших отбор и претендующих на определенное место. Все трое достаточно квалифицированны, импозантны, милы и готовы отвечать всем требованиям босса к новичку. Вы знаете, что двоих постигнет разочарование, поскольку нужен только один. Больше всего людей расстраивает именно конец такого сценария. При равных условиях разница между претендентами становится все менее заметной, и однажды вы ее вообще перестаете видеть (т. е. для вас возникает ощущение нечестности). Вы можете думать, что вас не приняли, потому что ваша мать и босс ходили в разные школы или потому что вы и босс болеете за разные бейсбольные команды. Вам может даже показаться, что вас не приняли, потому что вы выглядите моложе своих лет. Что бы вам потом ни говорили, это вас никогда не устроит. Решение принимает начальство. Это не значит, что оно всегда право, или справедливо, или озабочено тем, чтобы нас не обидеть. Это лишь означает, что решения принимают другие люди, а не мы. Спор по поводу такой несправедливости не изменит результата, а лишь покажет, что мы еще не повзрослели.

Авторитетные люди похожи на хороших специалистов по продажам. Когда клиенты не покупают, они не сетуют и не возлагают вину на покупателей. Они стараются извлечь из этого урок и в следующий раз работать лучше. Авторитетные люди стараются не потерять моджо. Люди, не имеющие авторитета, моджо теряют.

Как бы мы ни спорили, во всех четырех случаях произойдет одно и то же: мы не вольны изменить результат. Мы не можем помочь ни своей организации, ни своим семьям. Мы не можем помочь себе. Мы лишь снижаем наше моджо.

Глава 10

Такой работы больше нет!

Возвращаясь в 2008 г. из командировки домой, я решил поужинать со своей старой знакомой Джоэйни. Она сетовала на то, что у ее отца, которого звали Боб, была одна жизнь, а у ее сына Джареда – совсем другая.

«Моему отцу не нравилась его работа, – рассказывала она, – он никогда не перерабатывал, любил бюллетенить и делал ровно столько, сколько нужно, чтобы его не выгнали с работы. Он трудился на заводе и, как все почасовики, находился под защитой профсоюза. У него не было ни профессии, ни образования, никогда в жизни он не посещал вечернюю школу, поскольку не испытывал в этом никакой необходимости. Он считал, что если его однажды наняли, то в этой должности можно проработать до пенсии. И он был прав.

Несмотря на то что отец был безразличен к своей работе, его жизнь трудной назвать нельзя. Мы жили в небольшом, но уютном домике, расположенном в тихом пригородном квартале. У нас был просторный двор, на котором мама развела огород. Она не работала и занималась домашним хозяйством. Отец начал работать сразу после школы и получил право выйти на пенсию, когда ему чуть перевалило за 50. У него была большая пенсия и хорошая медицинская страховка, которая распространялась еще и на мать, и они ею пользовались 30 лет, пока были живы. Они любили путешествовать, каждую зиму отправлялись во Флориду, и никогда не думали о деньгах».

Голос Джоэйни изменился, когда она начала рассказывать о жизни своего сына: «У Джареда незаконченное высшее образование, он работает на большой оптовой базе, расположенной на выезде из города, и постоянно перерабатывает. Никакого профсоюза у него нет. В пенсионный фонд компания отчислений не делает, а медицинская страховка разве что приемлема. Если судить по ситуации, то у Джареда практически нет шансов купить дом, оформить себе приличную страховку и пользоваться теми льготами, которые были совершенно естественны для моего отца. Даже если он женится и будет работать вместе с женой, ничего не изменится».

Поначалу мне казалось, что Джоэйни просто ностальгирует по ушедшему времени, по той жизни, которую вел ее отец, хотя это звучало достаточно иронично, поскольку ее отцу пришлось 35 лет заниматься нелюбимым делом. Он показывался на работе, получал зарплату и считал, сколько дней ему осталось до пенсии. (Как оказалось, отец прожил долгую жизнь и пенсионные и страховые выплаты намного превысили его собственные отчисления.)

Джоэйни хотелось, чтобы жизнь Джареда в финансовом отношении была не хуже жизни ее отца. Она мечтала о том, чтобы ее сын, как и его дед, купил себе дом, работал 40 часов в неделю, каждый год получал месячный отпуск, имел нормальную медицинскую страховку и хорошие виды на пенсию. Джареду тоже такая жизнь пришлась бы по вкусу.

Но вот в чем проблема: такой работы больше нет (исключение составляют лишь учителя, полицейские, пожарные, военнослужащие и другие государственные служащие, которые в своей профессии, как правило, остаются на всю жизнь). Она переместилась в другие страны (при тех же зарплатах, социальном обеспечении и льготах). Но даже если бы эти рабочие места остались в США, то многое из социального пакета, делавшего их столь привлекательными, улетучилось под действием сил, известных как снижение затрат и глобальная конкуренция. Еще труднее примириться с тем, что такие рабочие места никогда не вернутся.

Если бы мне было нужно написать заголовок, раскрывающий состояние рабочих мест в США (и других богатых странах), я бы написал: «Такой работы больше нет!» И пусть это окажется холодным душем для тех молодых людей, которые мечтают о своем будущем, ностальгически оглядываясь назад.

Это новая реальность не только для «синих воротничков», как Джаред, но и для всех рабочих – и молодежи, которая только становится рабочей силой в богатых странах, и квалифицированных рабочих с большим стажем.

Силы, которые создают эту стрессовую ситуацию, достаточно хорошо известны.

Самым заметным фактором является глобализация. На Западе существует конкуренция за лучшие места не только между американцами и европейцами. Запад должен конкурировать с умными, высокомотивированными кандидатами из Индии, Китая и Восточной Европы. Чтобы понять, насколько высока эта конкуренция, достаточно пересчитать количество иностранных студентов в самых престижных американских вузах.

Еще одним фактором является чудовищная, все увеличивающаяся разница в доходах между топ-менеджерами и всеми остальными. Генеральные директора и другие высшие руководители предприятий за последние 20 лет значительно увеличили свою зарплату. Причем рост их заработков в разы опережает рост заработной платы среднего и рядового состава. Поэтому борьба за места наверху становится все более жесткой и даже жестокой. Когда на вершине пирамиды идет жесткая конкурентная борьба, люди на более низких уровнях должны работать все напряженнее и дольше.

Третий важный фактор – это растущая незащищенность труда. В начале1980-х я провел исследование увольнений в IBM. В то время в компании увольняли за нарушение этических норм. За плохую работу не было уволено практически ни одного человека. Если ты носишь белую сорочку, все время на виду и доволен тем, что имеешь, то тебе нет смысла увольняться. Когда прибыли IBM стали уменьшаться, ее тогдашнему генеральному директору пришлось испытать серьезное давление со стороны акционеров, настаивающих на переменах в компании. Его нежелание пойти на сокращение штатов стоило ему кресла. Но в то время должностные инструкции отсутствовали не только в IBM. Примерно то же происходило и в АТ&Т, General Motors, Eastman Kodak и в других «голубых фишках» корпоративной Америки. Сегодня, конечно, все изменилось. Помимо «пряника» в виде дополнительных премий и льгот для инженерно-технического персонала припасен и «кнут» в виде угрозы увольнения. Неисполнение должностных обязанностей тут же приводит к серьезному наказанию. Наиболее сильно это сказалось на людях среднего уровня, что привело к выхолащиванию среднего класса. Недостаток работы на среднем уровне должностной пирамиды лишь расширил пропасть между экономически успешными людьми и «лузерами».