Но кому уподоблю род сей?

Далее, на тайной вечере Иисус преломил именно один хлеб (Мф 26:26; Мк 14:22), а не пять и не семь, как при чуде о насыщении пяти и четырех тысяч. В евангельских описаниях тайной вечери, правда, не подчеркивается особо преломление именно одного единственного хлеба, однако необходимое уточнение делает Павел: «один хлеб,.. ибо все причащаемся от одного хлеба.» (1 Кор 10:17).

Мы упомянули о преломлении пяти и семи хлебов, но и в связи с этими чудесами нельзя уйти от символики одного хлеба, ибо «тотчас» (Мк 8:10) после совершения последнего чуда у Иисуса с учениками в лодке оказался именно один хлеб: «При сем ученики Его забыли взять хлебов, и кроме одного хлеба не имели с собою в лодке.» (Мк 8:14), — лишь Марк оказался столь точен, чтобы не упустить этих нюансов.

«Я и Отец — одно.» (Ин 10:30). Собственно, поняв арифмологию единицы, достаточно было бы сказать: Я — одно.

«Книжник сказал Ему: хорошо Учитель! истину сказал Ты, что один есть Бог и нет иного, кроме Его.» (Мк 12:32);

«Посредник при одном не бывает, а Бог один.» (Гал 3:20);

«Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи.» (Мф4:10; Лк 4:8);

"Один Господь,.. один Бог...» (Еф 4:5,6).

Наконец, единой наградой всем работникам на винограднике был именно один динарий.

Единство утеряно человеком подобно тому, как женщина, имеющая десять драхм теряет одну и вынуждена искать ее (Лк 15:8,9); или подобно пастырю, имеющему сто овец и вынужденному искать одну потерявшуюся (Лк 15:4-6). И возможно ли описать радость о вновь обретенном единстве. Понятно и то, что обладание одним несоизмеримо более ценно, нежели обладание двумя, тремя, девятью, десятью или даже ста. Ведь

Единица есть символ Истины, число Бога.

Итак, не будет навязчивым повторением, если мы и еще раз скажем: «Господь Бог наш есть Господь единый.» (Мк 12:29). Сие есть первейшее свойство Бога, главнейшая Его характеристика, если только к Богу применимы слова «свойство» и «характеристика». Вместив это, мы можем высказаться по поводу значения того, что человек сотворен по образу и подобию Божию (Быт 1:24-27), в чем он подобен Богу, в какой мере человек несет Его черты. Богоподобие человека представлялось многим мыслителям серьезной проблемой, ведь со времени сотворения мира человек соделал и продолжает делать, в том числе и во имя Божие, весьма много такого, что заставляет, мягко говоря, поставить под сомнение человеческое богоподобие и говорить скорее о его звероподобии.

Решение же этой проблемы заключается в том, что первочеловек был, как и Бог, по образу и подобию Его един, хотя человек и нес в себе изначально черты потенциальной разделенности, заключавшейся в наличии в себе мужа и жены. Фактическое же исполнение этой потенциальности проявилось лишь позже, когда Бог решил, что «не хорошо человеку быть одному» (Быт 2:18), быть единому. А уж после общения жены со змеем, после вкушения женой от древа познания добра и зла, человек, созданный по подобию Божию, вовсе теряет видимость сходства с Богом. Картина меняется таким образом, что точно также, как до того человек, будучи един, был потенциально разделим, так и после того человек, будучи разделен и смертен, тем не менее потенциально воссоединим, восстанавливаем. Потому-то Павел и писал об Адаме, как об образе будущего: «Смерть царствовала от Адама до Моисея и над несогрешившими подобно преступлению Адама, который есть образ будущего.» (Рим 5:14). Вот мы и нашли образ будущего времени, о коем говорили изучая антропологию. И еще ли непонятен восторг стиха псалма: «Славлю Тебя, потому что я дивно устроен.» (Пс 138:14).

Что же касается современного мира, то он пытается решить проблему человеческого богоподобия в отношении лишь внешнего человека, едва ли несущего хотя бы смутные черты потенциального единства. Поэтому при вкладывании традиционного понимания в понятие человека ему явно льстят рассуждения о том, что он создан по образу Божию. Однако, каково начало, таким будет и конец, и как Адам «сотворен был один» (Прем 10:1; Быт 2:18), так и в конце он будет един, ибо человек предопределен к тому, чтобы, будучи восстанавливаем, достичь единения. И, сие-то разумея, Игнатий Антиохийский написал: «Итак, я делал свое дело, как человек, предназначенный к единению.» (Флф 8).

Сказанное нами к настоящему времени может быть использовано для краткого рассмотрения главной ошибки учения Ария. Напомним читателю, что во время первого Вселенского Собора (325) основ­ной конфликт произошел между Арием и Николаем Чудотворцем. Спор, как говорят, шел чисто христологический: последователи Николая утверждали, что Сын единосущен Отцу (omoousios — гомоусиос), ариане же говорили о подобносущии (omoiousios — гомиоусиос). В нынешнее время мы можем судить об учении Ария только лишь по тому отражению, которое дает нам зеркало Николая. И если мы предположим (что в общем совершенно безрассудно), что сие зеркало не внесло особых искажений в то, чему учил Арий, то мы увидим, что сказать о Сыне, что Он подобносущен Отцу, означает ничего не сказать, ибо не только Сын, но и любой человек подобносущен Богу, создавшему его по Своему образу.

Мы упомянули об образовании собрания жен в ходе развития мужа. Надеемся, что читатель еще не забыл, что по-гречески сие слово звучало, как ekklesia (екклесиа), переводящееся на русский и словом «церковь». Иначе говоря, последнее слово обретает совершенно новое, отличное от привычного миру толкование. Один муж имеет на данный момент четырех, другой пятерых, третий восьмерых, четвертый целых десять жен. Все сии собрания, большие или меньшие количественно, отражают качественную степень совершенства того, ради кого и ради чего они собраны.

И лишь только читатель поймет новый смысл того, что сокрыто под словом «церковь-собрание», то для него откроется еще одна тайна — тайна семи церквей из Откровения Иоанна Богослова (Отк 1:11-3:22). Как помним, Апокалипсис Иоанна начинается с посланий Ангелам семи церквей (собраний): Ефесской, Смирнской, Пергамской, Фиатирской, Сардийской, Филадельфийской и Лаодикийской.

Если мы взглянем на карту Малой Асии евангельских времен, то не без удивления обнаружим, что упомянутые города с поразительной точностью ложатся на кольцевую дорогу, соединяющую их именно в том порядке, в коем направляются Ангелам церквей послания, если смотреть по часовой стрелке. Приложив еще чуть более внимания, мы обнаружим, что от уровня моря, на котором расположены первые два города, дорога неуклонно поднимается в гору. Не требуется быть хоть сколь-нибудь серьезно образованным экзегетом, чтобы увидеть повышающуюся меру требований к Ангелам Церквей и ценность воздаяний им, начиная от Ефесской церкви: «Побеждающий не потерпит вреда от второй смерти.» (Отк 2:11), — и до Лаодикийской церкви: «Побеждающему дам сесть со Мною на престоле Моем, как и Я победил, и сел с Отцем Моим на престоле Его.» (Отк 3:21). В предыдущих главах у нас мимоходом уже проскальзывали упоминания о связи сих посланий с семью великими посвящениями. Подтвердим это теперь особо: послания Ангелам семи церквей из Откровения Иоанна Богослова являются личными посланиями тем мужам, кто стоит на пороге соответствующего посвящения, содержа обетования награды, получаемой тем, кто проходит посвящение, побеждающим. И не напрасно ли писал Апостол Павел: «Вы, братия, сделались подражателями церквам Божиим.» (1 Фес 2:14).