Иисус Христос или путешествие одного сознания (главы 1 и 2) (СИ)

-Помнишь, ты брала у меня книгу Сафонова и интересовалась парапсихологией, - начал разговор я. - Я хотел бы узнать степень твоего продвижения в этом вопросе.

Я изо всех сил пытался подавить свое человеческое чувство к ней, но мои усилия словно гасли, натыкаясь на нечто невидимое, что окружало Вику.

-Книгу же я тебе отдала. А парапсихологией я сейчас не занимаюсь. У меня других дел хватает.

В последней фразе я почувствовал нечто вроде обмана. Ведь парапсихология - это не мертвый груз, а как раз помощь при общении с людьми и в любых делах. Я почувствовал, что Вика пытается от меня скрыть свой интерес к этому вопросу, хотя непосредственно экспериментами и упражнениями она может быть и не занимается. Это помогло мне настроиться против нее.

-У меня в связи с твоим увлечением парапсихологией возникает один вопрос. Расскажи, как ты ее используешь в отношении ко мне?

-Я же сказала тебе, что я ей не занимаюсь.

-Моя проблема в том, что тебе достаточно только сказать, что ты не занимаешься.

Здесь я взял ее рукой за горло.

-Если еще раз, если ты ее будешь использовать против меня или попытаешься это сделать, - пеняй на себя.

И я разжал пальцы. К чести Вики она почти не изменилась в лице, хотя и испугалась.

-Знаешь, - сказала она, стараясь сохранять спокойствие и глядя на меня укоризненно, - а теперь я буду тебя бояться.

-Я не утверждаю, что это делаешь ты, но я не могу быть уверен в том, что это делаешь не ты. Если ты это делаешь, -то лучше перестань. Если ты это не делаешь, то можешь меня не бояться, - я тебя не трону. Я абсолютно был уверен в том, что этот мой приход прояснит мне реальность. Ни грамма не желая причинять Вике вреда, я был уверен в том и настраивал себя на то, что она здесь не при чем. Как и саперу, мне нельзя было делать ошибку.

-Я могу сказать тебе по парапсихологии одно. Три дня назад мне приснился сон, что я убегаю от тебя.

Когда я пришел домой на душе начал накапливаться какой-то осадок. Я видел его воочию. Огромная эллипсоидообразная полость оранжевого цвета, выстилающая левую сторону тела, окружая сердце, стала затягиваться какой-то белесоватой мутью, в чувствах вызывая то, что называется душевным осадком. Я начал чувствовать, что Вика в моих проблемах сейчас не при чем. Я захотел ее успокоить. Я подошел к телефону и набрал ее номер. Она была еще дома.

-Я начал сейчас понимать, что ты здесь не причем. Извини меня.

Она хмыкнула: "Смешной!"

-До свидания, - сказал я.

-Счастливо. С облегчением положил я трубку и начал опять слушать себя.

Но на этом мои приходы к Вике не закончились. Вскоре ее доканывания меня начались снова. Я пошел к ней опять. Ее мать не запустила меня в дверь.

-Я лежал в психиатрической больнице, - говорил я ей через дверную щель. - А она продолжает проводить со мной свои эксперименты. Если она их не прекратит, и если со мной что-нибудь случится, с ней разберутся мои люди.

-Если ты еще хоть раз придешь сюда - я вызову санитаров из психбольницы.

Каждый остался при своем мнении.

В ту ночь у меня опять с вечера шли разборки. Опять Павитрин гнал меня в психбольницу. Уже под самое утро я отправился сдаваться.

Город жил своей жизнью. Кто-то шел куда-то или возвращался откуда-то, где-то заканчивались гулянки, и их участники ловили ночных таксистов. Смотреть это было интересно. Это всколыхивало мои чувства приятными и забытыми воспоминаниями и освежало мою голову от проекций и проектировщиков. Но все равно эта жизнь была вне меня. Не знаю, чьи дела были важней, но я шел вверять свою жизнь психиатрам. Но мне не было дано это сделать.

Когда до больницы оставалось меньше квартала, я зашел в близнаходящийся двор и сел на скамейку для окончательного обдумывания своих действий. Это обдумывание повернуло меня домой. Я шел по середине дороги, пользуясь пустотой ночи. С обеих сторон головы выясняли отношения хозяева голосов. Я, расслабившись, и наслаждаясь свободой, слушал о чем они говорят. Павитрин невзлюбил Вику за то, что она настраивает меня против него, и, пользуясь тем, что в его ведении была большая часть моей головы, стал использовать это, подстраиваясь под Викин голос, выводя меня из себя, а также настраивая меня против нее в открытую от своего лица. Несмотря на то, что я знал, что Павитрин использует меня только как орудие для выполнения своих замыслов, тем не менее я и сам был настроен против Вики после событий последних дней. Я чуть не пошел к ней среди ночи выяснять отношения с ней и ее отцом, пообещавшим меня изрубить на мелкие кусочки ножом для шинковки капусты, если я хоть пальцем трону Вику. Во мне не было беса противоречия. Я хотел только, чтобы она перестала появляться видениями в том качестве, в каком она появлялась передо мной, издеваясь надо мной так, как будто соотношение силы, ума и возраста ей позволяло это делать. Не знаю какая, но какая-то сила повернула меня от их дома. Возможно, это был мой собственный компромисс с самим собой, так как стопроцентной уверенности в том, что это происходит в объективной реальности, у меня не было, а просто так осуществлять свои угрозы я просто не имел права. Иначе бы я просто стал не собой, сделав это. Тем не менее, когда я пришел домой, разборки продолжились. Павитрин мне так внушал убить Вику, что я начал колебаться. "Ты не мужчина, если это не сделаешь, она же тебя убивает". Я же не мог себя поднять, чтобы пойти на это, хотя душой это уже делал. В это время ко мне на ум пришли слова доктора Фалькова из его книги "Идеальное сознание", которую я прочел этой зимой: "Даже сумасшествие не может оправдать убийство". Это означало, что в случае Викиной невиновности я буду нести этот грех до тех пор, пока его не искуплю, пока меня не простят ее родители. Я остался сидеть в кресле, а потом лег спать.

Спустя неделю, когда я работал на огороде, я пережил такое раскаяние по поводу всех этих своих мыслей, что не знал как его искупить. Я написал Вике объяснительное письмо по поводу всех прошлых наших отношений с ней, оправдываясь, что я имел право так относиться к ней и которое она, разорвав после прочтения на две части, одну половину оставила себе, вторую отдала мне. Все это было очень непонятно.

По сюжету психоза, из которого я выходил не только субъективно, но и объективно, я принял посвящение от всех его участников, в первую очередь от вымотанного Павитрина, который меня, хотя и оказавшегося в таком положении, не смог сломить. Я лежал в то утро в постели. Ночь я не спал, посвятив ее "парапсихологической войне". Она заключалась в объединении психической энергии всех свидетелей моего положения через мои глаза и убиванием Павитрина этим лучом. Война шла не на жизнь, а на смерть. Странным для меня было то, что после очередной передышки при набирании сил для очередного объединения соратников, вдруг я скользнул своим вниманием вверх, и у меня над головой откуда-то из воздуха появились краски моего существа, которое в ходе этой войны и от осознания своего положения давно стало бесцветным и придавленным. Здесь же я вдруг словно вспомнил себя, коснувшись на мгновение сознанием этих цветных красок, на мгновение проявившихся из параллельного мира. Эти краски тут же усвоились моими чувствами, оживив их, и сразу исчезли под парапсихологическим давлением Павитрина. Но для меня это была отдушина. Я вспомнил, каким я был раньше, и теперь знал, каким должен стать сейчас, несмотря на то, что это чувство уже уносилось вместе с памятью под унижающей меня реальностью. После еще двух актов войны во время очередной передышки я захотел сходить в туалет. Поднявшись без задней мысли и отгоняя дрожь, охватывающую все тело, я встал и пошел. На обратном пути, подходя к кровати, я перестал справляться с дрожью и меня начал бить озноб. Казалось, что движение одной стороной туловища пронизывает насквозь все тело, и что от этих вибраций телом может нарушиться работа какого-нибудь жизненно важного органа. Ложась в постель, в какое-то мгновение я почувствовал, что этот поход в туалет чуть не обошелся мне жизнью, сразу неожиданно вспомнив того больного в Усть-Ивановке, который погиб у меня на глазах 4 года назад. В моей дрожи и его было что-то общее.