Византия и Московская Русь

Не меньшее значение имеют переводы юридических сочинений, сделанные в Болгарии. «Эклога» императоров Исаврийской династии использовалась славянами под названием «Закон судный людям». В Болгарии и Сербии были переведены на славянский язык и другие сочинения по церковному и гражданскому праву, в том числе подлинный текст Эклоги, «Прохейрон», «Номос георгикос» и два главных варианта Номоканона (византийский кодекс гражданских и церковных законов).  [26]

В 1274 году митрополит Кирилл ввел на Руси Кормчую книгу — славянский перевод Номоканона, сделанный св. Саввой Сербским.  [27] Однако именно в области юридических и исторических сочинений русские выказали наибольшую независимость от византийских наставников. И «Русская Правда», и так называемый «Устав князя Владимира» — это оригинальные узаконения, хотя в них и видно знакомство с византийской юридической традицией. Такая независимость, впрочем, может быть истолкована в том смысле, что византийские законы принимались без изменений и только дополнялись установлениями, имевшими местное значение. Еще более впечатляют оригинальность и богатство русских летописей. Составители, используя греческие образцы, создали самостоятельную, исключительно красочную и исторически информативную картину русской истории. Их произведения несравненно выше историографических сочинений других славянских народов. Русские были слишком отдалены от Константинополя географически, их земли никогда не были административной частью империи, и они не могли удовлетвориться переводной византийской историографией. Отразившееся в летописях национальное самосознание, ощущение целостности Руси не зависело от Византии. Впрочем, летописи составлялись служителями церкви, и в них никогда не упускается из виду православная византийская ойкумена, в которую Русь входит как составная часть.

Византийское искусство стало широко проникать на Русь сразу же после 988 года. Греческие мастера строили и украшали церкви, воздвигнутые в Киеве Владимиром и Ярославом. В соборе Святой Софии в Киеве до сих пор сохранились прекрасные образцы византийского мозаичного искусства XI века. Руси понадобилось целое столетие, чтобы в русле византийской традиции выработать новый стиль в живописи и архитектуре.

Великие памятники Новгорода и северо–восточных княжеств показывают, как шел этот процесс, приобретший новую силу в XIV веке.

Но влияние греческой византийской цивилизации не ограничивалось переводами и заимствованиями традиций искусства. Немало греков перебиралось на Русь и занимало там заметное положение. Особенно это касается церкви: из двадцати трех митрополитов, которые упоминаются в летописях домонгольской эпохи, семнадцать были греками и только два — русскими (национальность четверых неизвестна). Хотя большинство епископов избиралось из среды местного духовенства, некоторые были, несомненно, греками. Источники говорят о наличии греческих учителей и книг во многих областях Руси.  [28]

Административный контроль греков над русской церковью в значительной степени объясняет буквальное тождество русских и византийских литургических текстов и обрядов; в этом кроется одна, по крайней мере, причина проявления большей инициативы и самостоятельности русских в сфере светской (например, юридической) культуры, нежели церковной. Даже после обретения церковной независимости, консервативный инстинкт преданности «греческим книгам» определял строй русской церковной культуры.

Стремление к подражанию греческим образцам появляется фактически с первых шагов русской письменности. Даже те двое русских, которые содействием киевских князей стали первыми русскими митрополитами, вопреки обычной процедуре назначения из Константинополя, — Илларион (1151 г.) и Климент (1147–1155 гг.) — были воплощением византийских традиций в богословии, экзегетике и риторике. Способность их занять митрополичью кафедру оценивалась, конечно, в соответствии с византийскими идеалами; русские кандидаты не должны были уступать своим греческим предшественникам. То же можно сказать и о св. Кирилле Туровском (середина XII века), авторе первого на Руси сборника экзегетических проповедей.  [29]

Точно так же, великий князь Владимирский Андрей Боголюбский (1157–1174 гг.), утверждая свои преимущества над другими князьями и церковную независимость великого княжества Владимирского от Киевской митрополии, обращался к византийским обрядовым и агиографическим традициям (икона Владимирской Богоматери, праздник Покрова) и подчеркивал греческое происхождение местного святого Леонтия Ростовского.  [30]

Тем самым он хотел возвысить значение своей столицы.  [31] Даже в тех редких случаях, когда они противились церковному и имперскому контролю Византии, русские, как и болгары в X веке, обращались к культурным и религиозным понятиям самих византийцев, популяризируя тем самым греческие сочинения в славянском переводе.

Конечно, вслед за церковными иерархами и чиновниками на Русь потянулись греческие дипломаты, купцы, ремесленники и иконописцы. В то же время, русские служили в византийской армии. Русские князья бывали в Константинополе и иногда женились на греческих аристократках. Одна из частей города стала обычным местом пристанища приезжих русских. Русские монахи селились на Афоне и в других монастырях Среднего Востока; через Константинополь тек постоянный поток русских паломников в Святую Землю.  [32]

Было ли знание греческого языка широко распространено на Руси? Вряд ли. Дошедшие до нас (и мало еще изученные) греческо–русские словари показывают, как нам кажется, не только похвальные усилия нескольких вдумчивых учеников, но и их разочарование от встреченных трудностей.  [33] Изучение греческого языка, возможно, сосредотачивалось в немногих городах, таких, как Владимир, где находилась библиотека великого князя, в которой были и греческие книги,  [34] или Ростов, куда обычно назначался епископ из греков и где греческий язык употреблялся в качестве богослужебного наравне со славянским.  [35] Греки, жившие в России, не пользовались особой популярностью у населения. Летописи часто упрекают их в лукавстве,  [36] но в целом признают за ними «мудрость» и «хитрость» — признаки более развитой культурно цивилизации. Несколько греческих епископов и монахов вошли в русские святцы. Так что узы, связывавшие Русь и Византию и основанные на общности веры и традиций римо–византийского универсализма, не могли распасться из–за разницы темпераментов, национальных особенностей или даже политических несогласий.

Могут, однако, сказать: именно потому, что византийская культура пришла на Русь «в переводе», эллинизм в его интеллектуальном и творческом измерении так и не привился на Руси. Византия была преемницей античной греческой философии. До самого падения империи византийские мыслители умели ценить и не переставали толковать полученное наследие. Однако культивация мирской культуры античности встречала сопротивление церкви и, в частности, монашества, то есть тех элементов византийского общества, которые непосредственно занимались распространением византийской культуры среди славян. Святые Мефодий и Кирилл (последний также известен под своим мирским именем Константина Философа и был вполне искушен в светской культуре), может быть, не видели ничего дурного в переводе древнегреческих авторов на славянский язык, будь у них на то время; но они, конечно, не считали это делом первостепенной важности. Их преемники из числа греков и славян, распространявшие христианство в славянских странах, не считали необходимым или разумным приобщать славян к чему–либо, кроме самого вероучения, Писания и богослужения. Как правильно подчеркивает Г. П. Федотов, между евангелизацией западных германских варваров и крещением славян существует огромная разница: восточные «варвары» получили христианство на своем родном языке, в то время как их западные братья должны были учить латынь, чтобы обрести спасительное знание веры. Быстро и успешно «натурализовавшееся» в славянских землях христианство никогда не становилось там орудием светского познания, в то время как на западе христианская образованность — хотя и доступная лишь немногим, монополизированная знающим латынь духовенством — открывала доступ к латинской поэзии и риторике.  [37]