Житие Дон Кихота и Санчо

Прекрасное есть то, что избыточно, что заключает в себе смысл и цель собственного существования: цвет жизни. И дрыганье ногами в воздухе наделено высочайшей красотою, ибо цель его и смысл — именно и только в том, чтобы дрыгать ногами в воздухе. Хотя, впрочем, нет, была и другая цель, цель самовоспитания. Расскажу‑ка я вам притчу, вот послушайте.

Пришли косить поле два косца. Один стремился накосить побольше, а потому принялся за дело, не позаботившись наточить косу; вскоре лезвие иззубрилось и затупилось, и коса валила траву, но не срезала. Второй хотел косить как можно лучше, а потому почти все утро точил свое орудие труда, и к вечеру ни тот ни другой не успели отработать урок. Подобным образом есть люди, которые думают лишь о том, чтобы действовать, не заботясь оттачивать и отполировывать свою волю и мужество; а есть такие, которые всю жизнь только и делают, что оттачивают да полируют; и покуда готовятся к жизни, их настигает смерть. Стало быть, надо и косить, и косу точить; и действовать, и готовиться к действиям. Без жизни внутренней нет и внешней.

И это дрыганье ногами в воздухе ни с того ни с сего, чтение молитв, вырезывание стихов на коре деревьев, вздохи, взыванья к нимфам и сильванам — духовные упражнения, необходимые для того, чтобы нападать на ветряные мельницы, разить копьем барашков, побеждать бискайцев, освобождать каторжников и принимать от них град камней. Здесь, в пустынных местах, Дон Ки-. хот, дрыгая ногами в воздухе, исцелял себя от издевательств, которым подверг его мир; исцелял себя, издеваясь, в свой черед, над миром; и таким образом изливал свою любовь; здесь совершенствует он свое героическое безумие, совершая сумасбродства всухую.

Санчо между тем отправился в Тобосо; и, добравшись до постоялого двора, где его подбрасывали на одеяле, наткнулся там на двух своих земляков, священника и цирюльника. Каковые, завидя его, не преминули осведомиться, где обретается Дон Кихот, на что Санчо, ведомый верным инстинктом, ответил уклончиво. И как же хорошо понимал ты, преданный оруженосец, что худшие враги героя — это родные его и близкие, те, кто любят его приземленной любовью! Не за то, каков он есть, они его любят, не за то, что совершает: любят они его лишь для самих себя. Не за то, что совершает он, любят они его, ибо свершения его — это и душа его, и смысл жизни; любят они его не в вечности, а во временности. Говорит нам евангелист Марк в главе третьей своего Евангелия: когда избрал Иисус своих апостолов и вернулись они все в дом, собралось вокруг Него такое множество людей, «что им невозможно было и хлеба есть». «И услышав ближние Его, пошли взять Его; ибо говорили, что Он вышел из себя» (21), то есть «Он безумен»; и когда сказали Учителю:

«Вот Матерь Твоя, и братья Твои, и сестры Твои, вне дома, спрашивают Тебя» (32), — он отвечал: «Кто матерь моя и братья мои? — И обозрев сидящих вокруг себя, говорит: вот матерь Моя и братья Мои. Ибо кто будет исполнять волю Божию, тот мне брат, и сестра, и матерь» (31—35). Ни для кого так не безумен герой, святой, искупитель, как для собственной семьи, для родителей, для сестер и для братьев.

Пытаясь вернуть Дон Кихота в тесные пределы его дома, священник и цирюльник выполняли волю домоправительницы идальго и его племянницы, считавших, что Дон Кихот не в своем уме. Но истинные племянники Рыцаря — те, кого воспламеняет его рыцарственность; они есть духовные его сородичи. Герой кончает тем, что не может более иметь друзей, он поневоле становится одинок.

Стало быть, правильно поступил Санчо, когда попытался утаить от священника и цирюльника местопребывание своего господина, но хитрость его не удалась, поскольку был он один, не мог найти опоры в Рыцаре, а потому священник и цирюльник взяли его страхом и заставили выложить все начистоту. Он и выложил, на удивление своим землякам, и те снова изумились, подумав: «…сколь же неистово безумие Дон Кихота, если увлекло за собою разум этого бедняка». [22] Неистово? Более того, оно заразительно; и заражает героизмом. К тому же нельзя и не должно называть бедняком того, кто столь обогатился духовно, поступив на службу к такому Рыцарю. Они решили не утруждать себя, объясняя Санчо его заблуждения, — добавляет историограф, — «ибо рассудили, что не стоит его разубеждать, раз совесть его чиста: им же будет забавнее слушать его вздорные разглагольствования». Видите, как эти представители суетного света, цирюльник и священник, воспринимают речи и поступки оруженосца: оставляют Санчо при его заблуждениях, почитая заблуждением его веру в героизм; и все это лишь с целью забавляться, слушая то, что мнят вздорными разглагольствованиями. Вот и совершайте после этого какие‑то героические дела либо говорите что‑то глубокое или новое на забаву тем, кто все это воспримет всего лишь как праздные выкаблучивания.

Полагаю, что среди моих читателей сыщется немало ламанчских священников и цирюльников либо тех, кто достоин быть таковыми; и подозреваю даже, что большинство из читающих мои толкования романа сходственны с упомянутыми священником и цирюльником более, нежели с кем‑либо другим; и они почтут за благо оставить меня при том, что мнят моими заблуждениями, чтобы позабавиться моими дурацкими разглагольствованиями. Они скажут — так и слышу их речи — что я знай себе выкаблучиваюсь в поисках парадоксов, дабы сойти за оригинала; но в ответ скажу лишь одно: если им не разглядеть и не почувствовать, сколько страсти, и душевного огня, и глубоких тревог, и пылких исканий вкладываю я в эти толкования жития владыки моего Дон Кихота и его оруженосца Санчо и сколько вложил я всего этого в другие мои сочинения, если им, повторяю, всего этого не разглядеть и не почувствовать, что ж, соболезную им и почитаю их жалкими рабами здравого смысла, призрачными фигурами, что бродят среди теней, распевая хором старые куплетцы Калаиноса.^83 Себя же препоручаю владычице нашей Дульсинее, она в конце концов свершит правый суд над ними и надо мною.

Когда дочитают они предыдущие строки, небось ухмыльнутся, пробормотав: «Парадоксы! Новые парадоксы! Вечно со своими парадоксами!» Но подите‑ка сюда, вы, твердолобые, вы, жестоковыйные,⁸⁴ подите‑ка сюда и скажите, что вы подразумеваете под парадоксом и что вы хотите этим словом сказать? Подозреваю, что вы не выговорились до конца, злополучные рутинеры здравомыслия. Чего вы не хотите, так это мутить воду в колодце вашего разума или чтобы вам ее мутили; от чего открещиваетесь, так это от погружения в душевные глубины. Вы ищете бесплодного покоя, уготованного тем, кто пассивно повинуется инстинктам, проявляющимся чисто внешне и вбирающим старые догмы; вы забавляетесь дурацкими разглагольствованиями Санчо. И зовете парадоксом то, что щекочет вам дух.⁸⁵ Вы погибли, погибли безвозвратно; духовная леность — вот ваша погибель.

Глава XXVII

И возвратясь к нашей истории, напомню вам, моим читателям, уже ее знающим, о том, что замыслили священник и цирюльник с целью отвлечь Дон Кихота от его покаяния, каковое они, по–священничьи и по–цирюльничьи, мнят бессмысленным; священник решил надеть наряд странствующей девицы, поскольку священники — подобно всем, кто могут либо могли в прошлом именовать себя девственными, — привыкли надевать свое облачение через голову; а брадобрей решил нарядиться оруженосцем, чтобы в таком виде отправиться «в горы к Дон Кихоту: священник притворится оскорбленной и обездоленной девицей», ну и все прочее, что говорится по этому поводу; и все ради того, чтобы вытащить Дон Кихота из Сьерра–Морены и доставить домой. И вот священник с цирюльником отправились в путь заманивать Дон Кихота: священник, переодетый девицей, ехал на муле, усевшись по–дамски, а цирюльник приладил к подбородку бороду из бычьего хвоста. Но вскоре священнику пришло на мысль, что не пристало ему ни по сану, ни по нраву рядиться в женское платье, и они с цирюльником поменялись ролями. Священнику больше подобала борода из бычьего хвоста, нежели девичья одежда. И они ввели в обман Санчо, простодушного и доверчивого Санчо, дабы согрешил он против своего господина, выдав цирюльника за странствующую девицу.⁸⁶