Иисус Христос – величайшее чудо истории. Опровержение ложных теорий о личности Иисуса Христа и собра

Творение есть первое чудо; Всемогущий, вызвавший мир к бытию, живет и теперь с нисколько не убывающей силой. Он есть Владыка природы и может открывать Себя в Своем Царстве. Человек должен иметь начало – даже по пантеистическому развитию теории гегельянско-штраусовской школы, – и его происхождения нельзя объяснить посредством низшего царства; оно может быть объяснено только творческим актом. Как растение в сравнении с камнем есть чудо, зверь опять большее чудо, чем растение, так человек должен быть большим чудом, чем неразумная тварь. В человеке, далее, есть дух нематериальный, по сравнению с телом, дух, заявляющий постоянно о своей высшей власти над природой. Если мы, по определению нашей воли, поднимаем руку, то закон тяготения на время теряет свою силу или подчиняется высшему закону свободной деятельности, но не прекращается и не уничтожается. Всякая добродетель есть победа над природой (см.: Рим. 7, 23), но отнюдь не уничтожение ее. Во всем этом, конечно, нет никакого в собственном смысле чуда, но тут разрешаются все спекулятивные возражения против чуда. Если человек может действовать извне на природу и господствовать над ней, то почему же не гораздо более может действовать Бог, независимый виновник и совершитель законов природы? От этой аналогии мы считаем себя вправе идти дальше.

Вера в сверхъестественное вовсе не служит признаком слабого духа, – напротив, она твердо содержится и разделяется сильными, замечательными умами всех наций и времен. Святые Павел и Иоанн, блаженный Августин и Златоуст, Ансельм и Фома Аквинат, Лютер и Кальвин, Бэкон и Ньютон, Паскаль и Гизо, Кеплер и Лейбниц, Роте и Ланге, Эдвардс и Бушнелль – все они единодушно стоят против Юма, Штрауса и Ренана и представляют, чтобы не сказать более, гораздо сильнейшее основание в пользу сверхъестественного, чем эти рыцари новейшего натурализма; потому что все, что они противопоставляют вере, такой же древней и такой всеобщей, как и человеческий род, состоит, конечно, исключая давным-давно опровергнутые аргументы Юма, из новомодных априористических теорий и предположений.

Это предубеждение против чудес вполне исчезает при встрече с чудодейственной силой Христа; onus probandi ложится на тех, которые держатся противоположной точки зрения. Мы сказали, что Христос Сам, в сравнении со всеми обыкновенными людьми, бывшими до Него и после Него, есть чудо. Учение и жизнь Христа возвышаются не только над Его временем и нацией, но и в последующее время не только никто не превзошел их, но даже и не возвысился до них.

Сами Штраус, Ренан и Паркер не могут отвергнуть этого факта, составляющего чудо даже по пантеистической теории развития, так как она требует беспрерывного прогресса и усовершенствования человеческого рода. Чего же иного мы можем ожидать от такого удивительного лица, возвратителя жизни, виновника нового нравственного творения, основателя всеобщего и вечного царства истины и правды, как не чудесных дел, которые так ясно утверждаются как Его собственными свидетельствами, так и свидетельствами Его учеников? Верить в лицо Христа – значит верить в Его дела, точно так же как на вере во всемогущего Бога основывается вера в творение, которое есть и останется первым и величайшим чудом и камнем преткновения для натурализма. Кто отрицает возможность чудес, тот отрицает бытие единого живого Бога и всемогущего Творца.

Во-вторых, критическое основание теории мифа так же непрочно, как и философское, и составляет самый слабый пункт в сочинении Штрауса, которого справедливо укорял даже его учитель Баур в том, что он взялся критиковать евангельскую материю, не подвергнув предварительно критике само Евангелие. Чтобы устранить необходимость предположения, что Христос и апостолы были обманщики или обманутые, и чтобы предложить время, необходимое для образования мифа, Штраус должен был допустить появление канонических Евангелий почти на столетие позже христианства. Но Евангелия в то время уже повсюду признавались за канонические и как таковые употреблялись в церковной практике. Штраус должен идти здесь против многочисленного большинства патристических свидетельств в пользу апостольского происхождения этих Евангелий; эти свидетельства своим числом и важностью далеко превосходят все свидетельства, какие могут быть приведены в пользу какого-нибудь греческого или римского классика. Чувствуя силу единодушного голоса христианской древности и новейших критических исследований, Штраус порой готов был допустить подлинность Евангелия от Иоанна; но когда увидел ничтожный результат этой уступки, он скоро опять признал и это Евангелие подложным, а именно в четвертом издании своего обширнейшего сочинения. Но в пользу авторства Иоаннова свидетельствуют открытые древние «Философумены» Ипполита, из которых видно, что четвертое Евангелие уже в первой четверти второго столетия было в употреблении даже у еретиков-гностиков. Весь спор о происхождении и характере канонических Евангелий, спор, в который мы не желаем здесь входить подробно, со времени первого появления штраусовского сочинения в 1835 г. пережил шесть фаз своего развития, так что предположения доктора Штрауса относительно необходимости предварительных исследований об истинной, научной биографии Иисуса совершенно уже устарели. Что касается четвертого Евангелия в особенности, то, по настоящему состоянию спора, можно поставить единственную дилемму: истина или обман. Допущение бессознательного поэтического образования мифа достигло своего предела в последнем развитии тюбингенских критиков. Штраус допускает в этом случае даже сознательный, намеренный вымысел и философскую рефлексию, но доходит таким образом до крайностей бесславной теории обмана 82).

Но допустим, что четвертое Евангелие подложно; если же мы отвергнем подлинность этого Евангелия, то все-таки остаются еще Деяния апостольские и послания Нового Завета, подтверждающие все основные факты жизни Христа, особенно чудо воскресения, это величайшее дело, увенчавшее и запечатлевшее чудеса, чудо, без которого апостольская Церковь не могла бы и произойти. Сам доктор Баур, который в своей все отрицающей и вместе пересозидающей критике зашел дальше, чем какой-нибудь другой скептик, и который большую часть новозаветных книг заменил именем «тенденциозных писаний», написанных с известным интересом споривших партий и сектантов послеапостольского времени и, наконец, заключенных в систему древнего католицизма (теория, которая, скажем мимоходом, совершенно несогласима с бессознательным мифически-поэтическим происхождением Евангелий), – сам доктор Баур, говорим, признает подлинность Апокалипсиса Святого Иоанна и четырех посланий апостола Павла, а именно: к римлянам (за исключением двух последних глав), к коринфянам и к галатам, – признает подлинными, происшедшими от апостолов писаниями. Этого довольно для нашей цели. Пожалуй, можно бы еще представить, что необразованный рыбак из Галилеи был так прост и наивен, что изобрел историю чудес и выдал свои мечтания за действительные факты. Но по отношению к Павлу это чисто психологически невозможно, – к Павлу, ученому, остроумному, проницательному, хорошо воспитанному диалектику – раввину и воспитаннику Гамалиила, к Павлу, бывшему долгое время таким отъявленным врагом христианства. Каким образом мог он, сильный и светлый ум, который может померяться с умом какого угодно древнего и нового философа, рабски подчиниться поэтической фикции, пустой мечте той секты, которую он так фанатически, дыша убийством, преследовал, и как мог он посвятить ей все силы своей благородной жизни, которая сделала его одним из величайших благодетелей человечества?

Затруднение, представляющееся здесь неверующим биографам Иисуса, совершенно непреодолимо, и глава о воскресении Христа обнаруживает самую слабую часть штраусовского сочинения, где его гипотеза мифа, делающаяся здесь гипотезой мечты, вполне разрушается. Штраус вынужден даже допустить, что все апостолы поверили воскресению и что только посредством этой веры они могли от своего уныния после смерти Иисуса подняться и перейти к радости и энтузиазму, необходимым для распространения Евангелия и основания Церкви, к энтузиазму, пренебрегшему опасностями жизни. Но Штраус не мог объяснить этого удивительного перехода от страдания к радости, наступившей уже на третий день после смерти Иисуса. Так как он отрицает чудо и точно так же отвергает естественное объяснение пробуждения от мнимой смерти, он прибегает к чисто психологическому воскресению Христа в мечтательной вере учеников, включая сюда святого апостола Павла и тех более чем пять сотен, которым Спаситель явился вместе (см.: 1 Кор. 15, 6). Неужели пустой сон и фантастический призрак могли внезапно превратить самое печальное уныние в энтузиастическую радость, в веру, завоевывающую мир и притом у столь многих лиц в одно и то же время, и положить краеугольный камень для неразрушимого здания Христианской Церкви! Credat Judaeus Apella. Именно здесь мы должны склониться перед непобедимой силой славнейшего факта. Доктор Баур, учитель Штрауса и признанный учитель новейшей критической школы, хорошо чувствовал эту трудность, и в заключение своего продолжительного и серьезного изучения почтительно признался, что обращение Павла составляет для него тайну, которая может быть объяснена только «чудом воскресения» 83). Эта замечательная уступка ниспровергает все мифологическое здание. Если же допустить воскресение Христа, то и остальные чудеса не представляют больше никакой трудности.