Христос и церковь в новом завете

Откр. — единственная христианская апокалиптическая книга, вошедшая в Новый Завет. Остальные христианские или псевдохристианские апокалипсисы (Петра, Иакова, Павла, Пресвятой Богородицы, еще один Иоанна Богослова и др.) не были приняты в новозаветный канон.

В то же время ряд отрывков других канонических новозаветных книг носят апокалиптический или близкий к нему характер: например, 1 Фес. 4, 16-17 или 2 Фес. 2, 1-12. Апокалиптические черты имеет Мк. 13. Вообще христианская весть — как из уст Самого Господа Иисуса Христа, так и из уст Его учеников и первых христиан, — носила ярко выраженный апокалиптический характер (ср. § 15. 3).

Прежде, чем остановиться на конкретных чертах апокалиптики, следует приготовиться к тому, что христианская апокалиптика во многом унаследовала их от иудейства, но при этом наполнила своим, чисто христианским содержанием. Ведь известно, что существует очевидная разница между верой иудейской и верой христианской, хотя при этом Иисус и Его ученики проповедовали на богословском языке иудейства.

В полной мере это относится и к апокалиптике. Появившись и созрев в иудейской среде, новозаветная апокалиптика не может не «соблюдать жанра», но в Христианской Церкви она стала формой христианского Благовестия. Как и во всех новозаветных Писаниях, в новозаветной апокалиптике исключительное и определяющее место занимает Иисус Христос.

143. Религиозно-политические и психологические истоки апокалиптики

Апокалиптическая традиция стала зарождаться по мере того, как иудейству становилось все более и более ясно, что никакими человеческими (законными, военными или политическими) методами не удастся наладить жизнь народа Божия в соответствии с Законом и вне пагубной зависимости от язычества, мировому господству которого, как казалось, все нет конца. Надежды таяли по мере того, как вместо одного языческого режима приходил другой. Подобно выходящим из морской пучины один за другим зверям, сменялись империи вавилонян, персов, греков, наконец, римлян (см. Дан. 7).

Ощущение полной катастрофы приходило особенно в периоды наступлений на истинную веру. Так было, например, во времена гонений на иудеев при греческом царе Антиохе IV Епифане (160-е годы до Р. Х.), апофеозом которых стало осквернение Иерусалимского храма — «мерзость запустения» (Дан. 11, 31). Эта конкретная историческая ситуация и стала контекстом для написания ветхозаветного апокалипсиса — Книги Даниила.

В такие времена становилось очевидным, что языческий мир — не просто неведение истинного Бога, но порой осмысленная, целенаправленная борьба с Богом и Его народом. Этот мир в лице прежде всего политических правящих режимов имеет звериные лица по сравнению с божественно-человеческим лицом Закона, по которому хочет жить Израиль: на смену зверям в видении Даниила приходит Сын Человеческий (см. Дан. 7, 13-14).

Религиозные надежды обращены уже не на собственные силы, даже если при этом помогает Бог, а только на Бога и Его явное вмешательство. Более того, надежда на благоденствие здесь и сейчас разрушена, и нужно ждать будущего благоденствия. При этом открывается и смысл настоящих бедствий, страданий, разрушений, гонений — смысл, который сокрыт, но который открывается как конечный и подлинный. Он может быть открыт только особым посвященным — апокалиптикам (тем, кому открывается), тайнозрителям.

Первые христиане унаследовали от иудейства эти апокалиптические настроения — жажду вмешательства Бога в историю с тем, чтобы Он разрушил мировое зло и наконец установил Свое Царство:

«Откровение Иоанна показывает, что на закате I века огонь апокалиптического ожидания почти не уменьшился и легко возгорался сильнее, когда перед христианами вставал трудный выбор: подчиниться культу императора или подвергнуться жестоким гонениям» [1051].

144. Основные особенности апокалиптики

Апокалиптика претендует на обладание некоего знания, сокрытого до определенного времени, но откровенного, т. е. открытого прямо от Бога определенным лицам. Имеется в виду знание о смысле мировой истории — смысле, а значит и цели, завершении, конце истории. Именно мировая (всемирная, всеобщая) история, главным героем которой является, конечно, народ Божий (а не «частные» вопросы личного спасения или нравственности), и является предметом откровения в апокалиптике.

Речь идет не о причинно-следственных связях между историческими событиями и эпохами, о которых рассуждают историки, а о том, что находится «за» самой историей, что знает только Бог, относящийся к истории не как один из ее участников (пусть и самый могущественный), а как ее Творец и наблюдатель, вмешивающийся только тогда, когда считает нужным.

У Него есть такое знание об истории и ее смысле, которое невозможно вывести из самой истории, каким бы пристальным и квалифицированным ни было наблюдение изнутри нее. Это можно сравнить с пьесой, у которой есть не участвующий в действиях режиссер, но он, конечно, знает ее начало, конец и общий смысл, а зритель может только обо всем этом догадываться и теоретически знать о существовании режиссера. Апокалиптик осознает себя тем особым избранником, с которым Бог делится Своим знанием о смысле и конце истории. Бог допускает его «за кулисы» истории. Другими словами, апокалиптика — это историософия в ее древнейшем виде, хотя и не только историософия.

Как известно, интерес к истории, ее божественному смыслу и действиям Бога в истории первыми проявили библейские пророки. Именно благодаря им Священная история и была осмыслена как история взаимоотношений с Богом, история Завета, протекающая от Исхода к Царству Божию. В этом смысле апокалиптическая традиция стала преемницей пророческой традиции.

Но если пророки искали свидетельств действия Бога в рамках этой истории, то апокалиптики «без сожаления» писали о том, что с историей этого мира будет покончено и начнется новая история, новый век. Оптимизм пророков был устремлен в историческое будущее, каким бы близким или далеким оно ни было, тогда как апокалиптики были крайними пессимистами в отношении этой истории, а весь свой оптимизм веры обращали в будущее «за» историей.

Связь апокалиптики с пророческой традицией заключается и в том, что апокалиптика по сути дела вырастает из пророчества. Зарождение апокалиптического жанра можно отчетливо увидеть уже в книге Иезекииля — пророка Вавилонского плена, т. е. еще в VI веке до Р. Х. Описания видений, которые мы читаем в Иез. 1–3; 37; особенно в 40–48, очень напоминают описания [1052], встречающиеся в апокалиптике в пору ее расцвета (в указанный выше междузаветный период). Это и неудивительно, ибо разрушение Иерусалима и храма, падение монархии, Вавилонское пленение были той катастрофой, которая, может быть, впервые заставила задуматься израильских пророков над невозможностью спасения в рамках этой истории и устремить свой взор на спасение «за» историей. Иначе говоря, религиозно-политическая ситуация Вавилонского плена во многом соответствует эпохе III–I веков, благоприятной для появления апокалиптических настроений.

Немаловажно, что св. Иоанн — автор Откр. — не один раз в начале и в конце (см. Откр. 1, 3; 22, 19) определяет свой труд не только как апокалипсис (Откр. 1, 1), но и как пророчество. В самом деле, письма к семи церквам, составляющие первые три главы Откр., носят ярко выраженный характер пророческого увещания, а не апокалиптики.

Метод изложения в апокалипсисах можно сравнить с тем, как спортсмен прыгает в длину. Чтобы прыгнуть как можно дальше, он разбегается на расстоянии гораздо большем, чем длина прыжка. Можно применить другой образ: чтобы как можно точнее рассчитать место падения предмета, т. е. конец траектории, автор изучает всю траекторию [1053]. Так и апокалиптик: сначала он говорит об уже известном прошлом как о будущем, для чего, например, прикрывается каким-нибудь великим именем глубокой древности (Еноха, Моисея, и т. п.), а затем, заручившись авторитетом уже свершившихся предсказаний, говорит о том, что в самом деле является для него будущим. Вполне понятно, что реальное будущее предстает в его описаниях в более расплывчатых контурах и загадочных образах по сравнению с тем детально и четко описанным «будущим», которое для анонимного автора апокалипсиса является известным прошлым.