Духовный мир

Это было в 1843 или 44 году (точно не помню), в Чернигове, в доме моего дяди (по тетке) священники отца Иоанна Герасимовича Менайлова.

Отца Иоанна в Чернигове знали и почитали, как священника самой строгой жизни, всегда готового быть там и с теми, где и кому он нужен был; его считали за святого.

В то же время я был в духовном уездном училище и был певчим Елецкого певческого хора (хор ректора семинарии), который жил в Елецком черниговском монастыре.

Как племянник матушки Менайловой, всякий воскресный и праздничный день я ходил к ним и проводил у них весь день до вечера. Семейство Менайлова состояло из мужа, жены, двух сыновей, двух дочерей и временно жила у них племянница, моя двоюродная сестра, Анна Емелиановна Корнух. Прислуга была одна, большого роста, здоровая девка, не первой молодости, местная уроженка.

Придя к ним, не помню в какой день, я заметил на всех лицах какой-то ужас и страшную суету по всему дому и двору. Уже дня за два, или за три прежде, началось в их доме и на дворе что-то ужасное, непостижимое! Началось с того, что все, проснувшись поутру, проспав тихо и спокойно, увидели, что около каждого члена семейства, и даже служанки, на кровати, около мужчины лежала кукла в виде женщины, а около женщины в виде мужчины. Все куклы были сделаны из вещей, принадлежащих им же. Многое было взято из сундуков и комода запертых – ключи же были всегда у тети. Все полы были засыпаны на вершок и толще разным мусором – фузом, какой бывает, когда ломают старую печь. На дворе ничего подобного не было – откуда же это все взялось?! Такого рода проделки повторялись несколько дней сряду. Начались ахи, охи, расспросы, розыски, предположения, но все только крестились и ахали. Все было в порядке, все были всю ночь на своих местах, двери и окна закрыты и заперты.

В тот же день и в доме и на дворе начали двигаться все неодушевленные предметы; не было ни одной вещи, которая не двигалась бы и не перемещалась бы с места на место. Все неодушевленное как бы жило деятельною жизнью.

Всем живущим в том доме и приходящим туда сначала было жутко и страшно, потом привыкли понемногу, тем более, что куда же было деваться? И жили там спокойно, потому что далее уже начали быть явления и веселые и смешные – так: зажигают свечу и слышат – фу! и свеча гаснет, повторяют в другой раз, тоже; тогда говорят: да перестань же дурачиться! и все успокаивается – свеча горит. Или сидят за чаем, или с гостями, горит свеча, но вот трость священника срывается со своего места (около двери), идет по воздуху и собою гасит свечу; опять просят не дурачиться – и все спокойно!

Или надо идти на рынок купить, что надо, открывают ящик (запертый), денег нет; да что же это, говорят, не оставаться же нам голодными? и деньги неизвестно откуда падают у ног говорящего. Или сидит гость, фуражку держит в руках; но встал, чтобы идти, а фуражки нет, как нет! Ищут долго, просят возвратить – нет; начинаются тщательные розыски, и находят фуражку в той же комнате, в комоде, завернутою в белье, или что другое. Было и так, что фуражку нашли в сундуке, а в фуражке селедку, приготовленную для закуски. Был случай, и очень неприятный: пришла к тете ее приятельница, помню и фамилию – Боборыкина; охает, вздыхает и говорит: конечно, все это худо, но самое худшее то, что все это случилось в доме священника! В ту же минуту откуда-то взялся грязный, прегрязный веник, и ну хлестать но лицу эту несчастную сокрушающуюся!

Весь город перебывал в этом доме, все видели многое из рассказанного мною и много другого.

Ревностно следила полиция за всеми живущими в доме и за всем, что там делалось, но открыть ничего не могла! Конечно, и дядя, и вся семья, и многие друзья усердно молились Господу Богу об избавлении их от такого ужаса, но…

В то время ректором семинарии был архимандрит Адриан, жизни самой строгой, аскет, усерднейший богомолец; особенно избегал он женщин. Просили его служить молебен; приехал со своим певческим хором, в числе коих был и я. Были губернатор, жандармский полковник, полицеймейстер и много других знатных и знакомых. Начался молебен; вдруг, мгновенно вся мебель, которая была в комнате, перевернулась вверх ногами – все ахнули, но молебен продолжался, и когда все поуспокоились, с печки слетела кукла, роста взрослой женщины, стала лицом к архимандриту и начала ему кланяться. Молебен окончился, но что-то сказочное, неразгаданное, необъяснимое продолжалось.

Однажды тетя шла с дочерьми помолиться в Троицкий монастырь, где жил архиерей, за ними шла служанка. Когда они отошли довольно далеко от дома, пред тетей падает ее собственная помадная банка. Это подало повод обратить особое внимание на служанку – не она ли это делает? Дали знать полиции. Полиция усугубила надзор за двором, домом и служанкой, но все продолжилось по-прежнему.

Анна Емелиановна, гостившая у тети, уехала в деревню к брату священнику. Когда она приехала туда, ее начали расспрашивать, что и как в доме Менайловых? Был уже вечер, горела сальная свеча; Анна рассказывала, а брат ее и его жена внимательно слушались и ужасались. Вдруг слышат, что за перегородкой, где никого не было, что-то шуршит; идут туда и видят, что пара сапог и пара башмаков друг против дуга танцуют! Началось и там что-то ужасное: также все неживое и заходило, и задвигалось. Там были случаи, угрожающие опасностью людям: тяжелый медный подсвечник слетел откуда-то и попал в колыбельку ребенка, но ребенка не задел; нож сорвался со стола и полетел прямо на вошедшего мужичка, и только благодаря тому, что на мужичке была толстого сукна свитка, он не получил раны на теле; срывались картофель и свекла со скамьи и летали по кухне и пр. и пр., как и в Чернигове.

После того, как с отъездом Анюты в Чернигове стало тише, хотя и продолжалось еще долго, – у брата ее началось, с момента ее приезда, то же, что было в Чернигове. Начали думать и говорить, что все это непостижимое зависело от воли Анюты!

Анна Емелиановна была очень, очень красивая, умная, хорошо воспитанная кем-то из благодетелей (она была сирота); имела маленький, но очень приятный голос и пела, как птичка! За нею ухаживали многие, и между ними некто Зенков. Зенков семинарист, юноша очень умный и беспримерной энергии в изучении всего, чему только имел возможность научиться. Он был помощником семинарского библиотекаря; а библиотека Черниговской семинарии обладает, как говорят, такими книжными сокровищами, каких, пожалуй, и в петербургской публичной библиотеке нет. Вот поэтому-то и сочинили, что Зенков откопал там книги кабалистические, позаимствовал из них кое что, для нас непонятное, и научил тому Анюту, а она не сумела справиться с делом.

Зенков поехал в Петербург в медицинскую академию, и там умер. Говорили много и другого, но никто ничего не доказывал.

У брата Анны тоже, после ее отъезда, стало тише и тише; а в день Воскресения Христова, когда ударили в колокол к заутрене, батюшка уже был в церкви, а матушка и другие семейные еще были дома, вдруг сама собою открылась оконная форточка, и из нее что-то, довольно шумно, как бы вылетело!

Анна Емелиановна вышла замуж за г. Виноградского, который потом был священником. Жили они прекрасно, любовно, и более никогда с нею ничего чудесного не случалось. (См. «Ребус» и 1897 г., № 4).

В «Воспоминаниях о польском мятеже 1863 г.» г. Пономарева

15. В «Воспоминаниях о польском мятеже 1863 г.» г. Пономарева, в сентябрьской книжке «Исторического Вестника» за 1896 г. автор рассказывает следующий необъяснимый факт, свидетелем которого он был сам, вместе с офицерами Л… уланского полка, куда незадолго до начала, восстания 1863 года автор был выпущен из корпуса.

Третьему эскадрону, рассказывает автор, в котором я находился, назначена была стоянка в деревне Квитки, расположенной в десяти верстах от штаба, оставшегося в г. Корсуне (Киевской губ.). Большая деревня состояла из нескольких сот домов, и так как в Малороссии почти при каждом доме имеется садик, то утопавшие в зелени Квитки занимали в окружности несколько верст. Встретившие нас квартирьеры объявили, что удобных квартир и для гг. офицеров не оказалось, и единственное сносное помещение отведено для эскадронного командира, причем добавили, что есть хороший особняк, но они занять и его не решились.