Духовный мир

Что же, действительно, оставалось делать? Передо мною был с покалеченными от обжогов руками Портнов, обгорелое платье, на тонкой материи которого не было ни малейших следов какого-либо горючего материала, – ясно, что оставалось бежать! Это мы и сделали в тот же день, переехавши в соседний поселок в квартиру казака, где и прожили, все время половодья без всяких уже тревог. Не было никакого повторения и по возвращении нашем в дом, который я, однако, тем же летом распорядился сломать, благо и раньше этого я думал перенестись из своей усадьбы на другое место, но, вероятно, просбирался бы еще год – другой; эта же катастрофа заставила ускорить исполнение моего желания.

Так тем и закончились эти явления и никогда более не возобновлялись; да мы, признаться, избегали даже говорить об этом между собою, как от тяжелого впечатления, оставленного этими явлениями, доводившими нас даже до опасения за наше существование, так и от неприятностей, вынесенных нами от клеветы и пересудов.

Забыл еще в своем месте упомянуть о том, что было два случая видеть, так называемую теперь – материализацию (тогда же просто мы называли дьявольским наваждением).

Так, в первый раз жена видела в окне, снаружи, нежную, розовую, как бы детскую, ручку, с прозрачными, светящимися ногтями, которыми она и барабанила в стекло. Потом в том же окне видела два какие-то темного цвета живые существа вроде пиявок, которые и напугали ее до обморока. А другой раз я уже сам, будучи один в доме и добиваясь несколько часов подсмотреть: кто и как (не жена ли сама, притворяясь спящею) барабанит по полу в ее спальне, – несколько раз незаметно подкрадывался к дверям спальни, где стуки по полу шли непрерывно, но каждый раз, лишь только я чуть-чуть заглядывал в спальню – звуки приостанавливались и тотчас же возобновлялись снова, когда я отходил или отводил только глаза от внутренности спальни, как будто дразнили меня. Но вот, полагаю в двадцатый, а то и больший раз, я как-то вдруг ворвался в комнату, лишь только там начались стуки и… оледенел от ужаса: маленькая, почти детская, розовенькая ручка, быстро отскочив от пола, юркнула под покрывало спящей жены и зарылась в складках около ее плеча, так что мне ясно было видно, как неестественно быстро шевелились самые складки покрывала, начиная от нижнего его конца до плеча жены, куда ручка спряталась. И напугаться-то, кажется, особенно было нечего, но меня, как я говорю, оледенил ужас, потому что спрятавшаяся ручка была вовсе не рука моей жены (хотя и у той руки были небольшой величины). Это уж я заметил ясно, и, кроме того, самое положение спящей жены было такое (на левом боку, отворотившись к стене), что при ее неподвижности, на моих глазах, невозможно было спустить руку на пол и потом так неестественно быстро поднять ее в одной вертикальной линии с плечом… Что тут надобно было думать – галлюцинация? Но нет, тысячу раз нет! Я этому совершенно не подвержен. Обман со стороны жены, ее болезненное к тому предрасположение? Но форма, цвет, величина самой ручки, какую я видел?

Наконец, покойница была женщина вполне солидная, серьезная, любящая мать и жена, строго религиозная и никаким болезненным припадкам до самой смерти (от родов, в апреле 1879 года) – не подвергалась. А, между тем, все почти явления, как-то: летание вещей и стуки, как бы прятались за нее, отчего многим казалось, что это делает именно она сама, в особенности в тех случаях, когда наблюдали с недоверием или сомнением, хотя в то же самое время можно было привести сто шансов против одного за невозможность исполнить ей то, что совершалось, так как зачастую вылетали, напр., вещи из закрытых помещений – шкафов, сундуков и проч., до которых она в данный момент и не дотрагивалась. Так однажды, когда наша комиссия в полном составе трех лиц и нас посторонних, стольких же, села обедать, и жена в это время возвращалась из кладовой с полными руками банок с маринадами, то, как только она начала еще с трудом от занятых ношею рук отворять наружные из сеней двери, против которых находился обеденный стол – в этот же самый момент к нам на приборы и на стол посыпались разные мелкие вещи: свинцовые пули, старые ржавые гайки и прочий хлам в количестве нескольких горстей, находившийся до этого (как я едва припомнил) в закрытом и заваленном разным громоздким старьем ящике, в той же кладовой, до которого, однако, по удостоверению прислуги, барыня и не дотрагивалась. Да и бросить ей такое количество вещей прямо на стол через одну комнату, занятыми руками, было невозможно.

Странно было еще и то, что, несмотря на силу, с какой упали эти тяжеловесные вещи на тарелки, ни одна из них не была разбита. А все же казалось, что бросила она, хотя все, видя ее входящую в дверь, не могли заметить ни малейшего со стороны ее жеста или усилия (См. А. Н. Аксакова: «Предвестники спиритизма». СПб. 1895 г., стр. XIX-XXI, 229-230; 185-197; 165-174).

Странные явления в русской крестьянской избе.

13. Странные явления в русской крестьянской избе. Хороший мой приятель, под начальством которого я служил в Нижнем Новгороде, в палате государственных имуществ, П. Л. Бетлинг, проживающий ныне в отставке в своем имении Ардатовского уезда, Нижегородской губ., сообщил мне в январе 1889 года о замечательном случае, происшедшем совершенно неожиданно в селе Силине, находящемся от него в 15 верстах. Случай этот наделал в околотке некоторый шум, тем более, что крестьянская семья, невольная свидетельница этих явлений, была привлечена к уголовной ответственности и едва не поплатилась за дело, ей самой непонятное.

Сущность дела сводится к тому, что в селе Силине, в доме бывшего сельского старости Чеканова, с 23 сентября и по 1 ноября 1888 года, стали происходить странные явления: слышались стуки, бросались вещи и – что составляет главную черту явления – раздавались различные голоса, которые входили в беседу с членами семьи Чеканова и приходящими полюбопытствовать посторонними крестьянами. Замечательно, что явления эти, как и на медиумических сеансах, происходили в темноте, и обнаруживались только в присутствии десятилетней дочери Чеканова. Предположить тут обман нет никакого основания, ибо явления эти вскоре сделались источником неприятностей для хозяина, и он не знал, как от них отделаться, покуда не принял данного ему совета прибегнуть к молитве, о чем скажем ниже.

Теперь перейдем к подробностям.

Г. Бетлинг лично расспрашивал самого Чеканова и семью его, а также и зятя его, Миронова. Из показаний, записанных им с их слов и мне доставленных, я извлекаю следующее. Семья Чеканова состоит из хозяина, Ивана Тимофеева, 45 лет, старика отца, жены – Анастасии, 42 лет, и дочерей: Александры-14 лет, Анюты -10 лет, и младшей девочки -4 лет. Старшая дочь замужем за Мироновым, проживающим в соседней деревне. Анюта, румяненькая, темно-русая, сероглазая, недурная собой девочка, казалась очень миниатюрной и с виду не более 7-8 лет. По словам Чеканова дело началось так: однажды ночью, около 23 сентября, жена его Анастасия с обеими дочерьми спала к передней избе на конике (прилавке) около входной двери, сам же он, Иван Чеканов, спал в задней избе, а старик отец спал на дворе, так как было еще тепло. Ночью Анастасия заметила, что избная дверь растворилась сама собой; она заперла ее, но дверь отворилась опять. Тогда Анастасия длинным поясом своим привязала дверь за скобу. Пояс был развязан, и дверь опять растворилась. Она вторично ее привязала и, не смотря на то, дверь все-таки отворилась. Тогда в испуге она позвала мужа; в свою очередь, и он очень крепко, в несколько узлов привязал дверь, а та все-таки растворилась. Тут послышался стук в конике и в полатях точно палкой. Анастасия взяла 4- летнюю дочку, у которой с перепугу билось сердечко, на руки, Анюту уложила на переднюю лавку, а Иван пошел на печку. В это время послышались в избе точно вздохи; Иван решился спросить с печи: «что это, к худу или к добру? Не ты ль это, дедушка домовой?» Последовал ответ хриповатым голосом: «не бойтесь, это я – ваш дедушка домовой. Пусти меня погреться на печку». Когда Иван сошел с печи, чтоб лечь на лавку, где лежала дочь Анюта, то ее уже тут не было; Анастасия, сидевшая на конике против окон, сказала, что ей показалось, словно от лавки к печи прошло, и на печи уже оказалась Анюта, которая сама не знала, как туда попала, – ей «дедушка сказал, чтоб лежала». С этой поры в доме Чеканова начались разговоры, всегда по вечерами и продолжались час или два, всегда в темноте. Разговоры касались обычных крестьянских дел: то голос запрещал продавать лошадь, называя ее по масти; то запрещал Ивану делиться с отцом его, угрожая разорением; голос спрашивал Ивана: «ты староста?» – Я, отвечал Иван. – «ты не сажай крестьян под ареста; пусть сажает урядник». Как-то вечером хриплый голос сказал: «говорить больше не хочу, а вот придет Машенька», и в вскоре раздался тонкий, женский голос: «добро живете, Бог помочь». Слышно было, как будто говорившая унимала младенца, бывшего у нее на руках и по-детски плакавшего. «Не плачь – говорила она – я дам тебе сахарку». На вопрос бывшей тут однажды посторонней бабы: «твоя что ли дочка-то?» – «Бессовестная – ответил голос – разве у девиц бывают дети! Это моей матери дочь, моя сестра». – Машенька, по словам Чеканова, говорила чистым языком, господским, а дедушка прицокивал (букву ч произносил как ц). Когда другие в избе пели, то голоса подпевали. Голос с печи называл стоявших на улице людей под окном, и говорил так громко, что люди эти ясно слышали слова его. Чтоб это мог быть голос Анюты, этого слышавшим и помыслить было невозможно. Ответы имели большею частью шутливый характер, даже иронический. Так одному, на вопрос: «отчего хрипишь?» Голос ответил: «был на празднике»; другому: «устал, бревна ворочал». На уходе, прощаясь, говорили: «теперь пойдем – пора чай пить», или «пора ужинать».