Россия собирает своих евреев

Это положение отразилось в русской народной культуре, где полностью отсутствовала еврейская тема. Усиленные поиски исследователей XIX в. не помогли обнаружить созданных ранее XVIII в. народных пословиц или песен на русском языке, в которых плохо или хорошо говорилось бы о евреях [123]. (Лишь постепенно, после разделов, начали появляться первые заимствования из богатой кладовой украинского юдофобского фольклора. Причем эти пословицы часто были сколь антиеврейскими, столь же и антипольскими.) В своей магистерской диссертации по русскому лубку, или народной гравюре, Д.А. Ровинский четко подытожил ситуацию: «В прежние времена о евреях в Москве и не слыхивали, поэтому не существует никаких смешных картинок, их изображающих». Единственное найденное им исключение для XVIII в. представляет собой гравюра на дереве, изданная в Киеве Адамом Гошемским, с надписями на польском языке [124].

Религиозная традиция, доставшаяся русским государственным деятелям после 1772 г., была неоднородной. Местная московская традиция смотрела на евреев как на абстракцию в виде смутной угрозы целостности христианской веры. Методы, которые такой взгляд предполагал в обращении с евреями, были грубы и примитивны: насильственное обращение, массовое изгнание, избиение. Режим Екатерины II осознавал существование этой традиционной враждебности. В 1763 г. это побудило Екатерину отказать евреям в праве въезжать в империю с торговыми целями. Для России проблема кардинально изменилась после первого раздела Польши в 1772 г. Люди, стоявшие у руля государства, не располагали навыками в отношениях с еврейскими массами. С.М.Дубнов и И.Г. Оршанский считали, что религиозная нетерпимость уже тогда служила важнейшим фактором, определявшим отношение русских властей к евреям. Если бы это было так, то восторжествовал бы «старомосковский» подход к евреям, и за разделами последовало бы их полное изгнание с новоприобретенных территорий. Но практические соображения, мнение Европы, а больше всего – собственные представления чиновников об интересах государства не позволяли сделать это.

В то же самое время русским властям приходилось учитывать религиозную вражду другого рода: коллективные социальные установки населения присоединенных земель. Здесь враждебность к евреям носила более реальный характер, так как не выросла из абстракций, как ее русский вариант, но взошла на повседневных контактах христиан с евреями. Другая трудность заключалась в том, что религиозные соображения часто служили маскировкой какого-то экономического недовольства. Эти воззрения подразумевали более образное представление о евреях как об активной антихристианской силе, вооруженной заповедями Талмуда и ножом для ритуальных убийств, норовящей нанести вред и телу, и душе благочестивого христианина. Наконец, всем этим предрассудкам сопутствовало и вполне прагматичное признание присутствия и роли евреев в местной христианской среде.

Эта религиозная традиция, которую ни в коем случае нельзя считать проявлением «московитской религиозной нетерпимости», оказала двойное воздействие на русских администраторов, которые с ней столкнулись. С одной стороны, она заставляла их ограничивать даже положенные евреям по закону права, чтобы поддерживать порядок в обществе и послушание новых христианских подданных. С другой стороны, некоторые из религиозных предрассудков начали просачиваться в бюрократическое сознание, участвуя в формировании складывающихся русских концепций еврейского вопроса.

Власть и традиция прагматизма в отношении евреев

Противоположностью рассмотренной выше религиозной традиции были распространенные во всей Европе идеи терпимости к присутствию евреев. Они в первую очередь диктовались практическими соображениями. В силу запрета на владение землей и вообще на занятия сельским хозяйством евреи являлись городскими жителями, в основном занятыми в торговле. При этом окружающее их общество было, по преимуществу, деревенским и земледельческим. Поэтому в экономике средневековья евреи занимали собственное место, выполняя особые функции. Одним из следствий этого положения стала известная «терпимость» в отношении евреев, правда, она была непоследовательной и преходящей.

Самым разительным примером действенности прагматической традиции служила Польша, где евреи пользовались известной автономией в культурной и общественной жизни. Несмотря ни на что, евреи в незначительном числе все же селились и на территории России, и даже в самой Москве. (При этом в России, пожалуй, было даже больше случаев обращения евреев в христианство, чем в Польше, но поскольку обращение автоматически уничтожало их «еврейство» в глазах государства, о них здесь речь не идет.) Московские правители, например, великий князь Иван III, время от времени использовали евреев как дипломатических агентов или врачей [125]. В уже упоминавшемся письме Ивану IV, написанном в 1550 г., король Сигизмунд Август просил допустить своих еврейских подданных в Московию «как по старине». Эта фраза могла появиться просто по дипломатическому обычаю, но могла и подразумевать существование давних экономических связей между польскими евреями и Московским государством.

XVII столетие прошло под знаком целой череды войн между Московским государством и Польшей, которые с неизбежностью повлекли за собой появление на русских землях беженцев, заложников и военнопленных из польских евреев. И если генеральная политическая установка по-прежнему препятствовала приезду в Москву евреев из Польши, что запрещалось им по русско-польскому торговому договору 1678 г., то мирные договоры, которыми завершались военные действия между двумя соперниками, были в этом вопросе мягче. Пленные, взятые в войне за Смоленск в 1632—1634 гг., получили позволение остаться в России после окончания войны. Среди них были и приверженцы иудаизма [126]. В 1655 г., когда началась русско-польская война за Украину, в Москве и Нижнем Новгороде отвели особые кварталы для пленных евреев, чтобы воспрепятствовать их контактам с православными горожанами. Впоследствии те из евреев, кто отказался принять православие, были сосланы в Сибирь на поселение [127]. В Андрусовском мирном договоре 1667 г., которым завершилась русско-польская война, специально оговаривалось освобождение еврейских пленных и разрешение им остаться в России.

Внутрицерковные разногласия, охватившие православное население страны, не обошли и «еврейский вопрос». Оба вождя противоборствующих сторон церковного раскола, по свидетельствам источников, имели контакты с евреями. Лидер приверженцев старой веры, протопоп Аввакум, участвовал в дискуссии в доме Ф.М.Ртищева, на которой присутствовал некий «еврей Бацка», позднее обвиненный в пропаганде ереси жидовствующих. А низложенного патриарха Никона, находившегося в заключении в Воскресенском монастыре, с разрешения русских властей посещали «иноземцы, поляки, черкесы, белоруссы и крещеные немцы с евреями» [128]. Даже в самой Москве евреи нелегально образовали маленькую общину, сплотившись вокруг Даниеля фон Гадена (Данилы Ильича Фунгаданова), еврея, принявшего христианство, который состоял доктором на русской службе. Положение этих евреев всегда было неопределенным и ненадежным, что и показала участь их покровителя фон Гадена, павшего жертвой стрелецкого бунта в 1682 г. [129]

И на землях Украины, отданных России Польшей, евреи фактически продолжали жить, хотя это и было противозаконно. Среди купцов, посещавших ежегодные ярмарки в Киеве, Нежине и других городах, тоже встречались евреи. На основе доказательств, собранных для процесса о ритуальном убийстве, состоявшегося в Чернигове в апреле 1702 г., можно ясно заключить, что евреи владели частной собственностью, нанимали слуг-христиан и время от времени собирались вместе для отправления своих ритуалов [130]. Но Чернигов находился далеко от сердца России и не слишком заботил центральные власти. Так, когда о черниговском деле доложили Петру Великому, он отнесся к этому скорее скептически и, видимо, не был особенно встревожен [131].