Христос и церковь в новом завете

Кстати, это также ясное и решительное доказательство того, что первохристианской общине было совершенно чуждо стремление свои собственные идеалы искусственно переносить на Иисуса и Его образ рисовать собственными красками.

Правда, был час жизни Иисуса, когда Его облик выступил из теневой и мглистой области земного, когда Его одежды засветились блистающей белизной, как „на земле белильщик не может выбелить» (Мк. 9, 3), и когда восхищенным глазам учеников явились Илия и Моисей, говорившие с Иисусом. Но здесь идет речь не о внутреннем восхищении, не об уходе духа Иисуса в иной мир, не об экстазе в собственном смысле, но о сверхземном просветлении Его внешнего облика. Это было предвосхищением чуда воскресения, это было делом божественной силы, которое должно было помочь ученикам преодолеть непосредственно предстоявшие тяжелые часы страданий Иисуса. Это было откровение не в субъективном, но в объективном смысле. Мы ничего не узнаем при этом о внутренних процессах в сознании Иисуса. Если говорить об экстазе, то он имел место не у Иисуса, а у Его учеников, и прежде всего у Петра, у которого этот неожиданный прорыв божественного в Иисусе вызвал восторженный возглас: «Равви, хорошо нам здесь; сделаем три кущи» (Мк. 9, 5), «ибо не знал, что сказать, потому что они были в страхе» (Мк. 9, 6).

Нет более превратного понимания Иисуса, как брать в отдельности его бессмертную весть о любви, самое возвышенное и самое нежное, что было когда-либо сказано человеком, особенно его слова: «Любите врагов ваших, благотворите ненавидящим вас» (Лк. 6, 27; Мф. 5, 44) и, отрывая это от Его духовности и Его установок в целом, в этой изолированности, принимать все это за героические, но эксцентричные, переступающие всякую меру, невозможные требования Его человеколюбивой души, за учение человека, который, как выразился однажды Ницше, «выше всех взлетел и прекраснее всех заблудился».

Благовествование Иисуса о любви, и именно оно, укладывается в его чувство действительности, близкое к жизни. Оно может быть правильно понято и истолковано только отсюда.

Его любовь к людям ни в каком случае не мечтательная, идеализирующая любовь. Она ни в каком случае не простой культ человечности. Иисус, наоборот, видит человечество во всей его сомнительности и слабости. Оно для Него «злой и прелюбодейный род» (Мф. 16, 4). Те галилеяне, кровь которых пролил Пилат, и те 18 несчастных, которые были убиты при падении Силоамской башни, «не были виновнее всех, живущих в Иерусалиме» (Лк. 13, 4). Он видит таким образом весь Иерусалим под грехом. Даже там, где самообман был бы наиболее понятен — по отношению к собственным ученикам, от Него ничуть не ускользает ущербленность, извращенность их существа, настолько, что временами ему трудно оставаться с ними (Мк. 9, 18; 8, 17, 18; 8, 13 и 18; 7, 18). Даже в самом доверенном из своих учеников, в Петре, он замечает нечто злокачественное, даже дьявольское (Мф. 16, 23). Хотя Он никогда с такою выразительностью, как например святой Павел, не говорит о первородном грехе, Он тем не менее видит, как в человеке действует слишком человеческое и ниже, чем человеческое, и он говорит, как нечто само собою разумеющееся, что все его слушатели «злы» (Мф. 7, 11). У Него ясный глаз (Мф. 11, 16 слл.) и на слабости детей, которых Он очень любит, на их капризность, своеволие и поверхностную игривость. В их детскости отражается, с Его точки зрения, вся духовная незрелость Его времени. Потому его первое слово, сказанное человечеству, было словом о покаянии: «покайтесь» (Мф. 4, 17). Нельзя об этом умалчивать: в любви Иисуса к людям есть легкая сдержанность, даже временами сдержанное неудовольствие и отталкивание.

Иисус страдает за человечество. Его любовь несет на себе тайные раны. Это знающая любовь. Но именно потому, что она — знающая любовь, она видит не только темную глубину человеческого сердца, но знает также о человеческой обусловленности и хрупкости. Потому она запрещает всякое поспешное суждение и осуждение. «Не судите, да не судимы будете» (Мф. 7, 1; Лк. 6, 37). «И что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в своем глазе не чувствуешь?» (Мф. 7, 3; Лк. 6, 41 и дальше). Иисус упрекнул Своих учеников, когда они хотели низвести огонь на неверующие города (Лк. 9, 55). Нельзя преждевременно и своевольно выполоть сорную траву на пшеничном поле (Мф. 13, 29). Бог сам озаботится об этом и для этого пошлет своих ангелов в день жатвы. Когда к Нему привели застигнутую на месте преступления прелюбодейцу и требовали от Него ее осуждения, тогда Он, наклонившись к земле, стал писать пальцем на песке. А когда они и после этого осаждали Его своими вопросами. Он дал им многозначительный ответ: «Кто из вас без греха, первый брось на нее камень» (Ин. 8, 7). Это слова, насыщенные знанием человека, полные жизненности и совершенной объективности. И это не только Его слова; это — Его сущность, Он Сам весь в этих словах» [69].

16. Начало служения Иисуса

Общественное служение Иисуса началось с того, что Он пришел на Иордан принять Крещение от Иоанна Крестителя — человека, который и своим аскетическим образом жизни, и своей проповедью напоминал одновременно и пророка (особенно Илию), и апокалиптика. Сам факт принятия Иисусом Крещения от Иоанна — выдающийся и достойный всяческого доверия уже просто потому, что Предание сохранило его и включило в Евангелие несмотря на то, что Церковь с самого начала не могла не недоумевать, почему Сын Божий смиренно принимает Крещение от Своего Предтечи (ср. Мф. 3, 14-15), да еще если принять во внимание, что Иоанново Крещение было «для прощения грехов» (Мк. 1, 4). Кроме того, некоторые из учеников Иисуса (Петр, Андрей, Филипп и Нафанаил — Ин. 1, 35-51) прежде были учениками Иоанна Крестителя.

§ 17. Весть Иисуса с точки зрения формы

Общеизвестно, насколько тесно связаны форма и содержание. Проповедь Иисуса представляла собой цельное, гармоничное сочетание содержания Благой вести с теми формами, в которые Благая весть облекалась.

17. Общение за трапезой

Любовь Божию к грешникам, которую проповедовал Иисус, Он наглядно выражал тем, что ел и пил с «мытарями [70] и грешниками». Это были люди, согласно Закону находившиеся в низком, нечистом состоянии, вне общества Господня, народа Божия, каким считалась основная масса иудеев, «народ земли» (евр. amme ha’ares) [71]. Есть и пить с кем-то, то есть иметь общую трапезу — действие, наполненное большим символическим смыслом (особенно на Востоке по сей день [72]). Оно было самой наглядной демонстрацией того, о чем Иисус возвещал словесно, используя образы возвращения блудного сына и принятия его в прежнем достоинстве, прощения огромного долга, нахождения потерянной овцы и т. п.

С другой стороны, общение с подобными «потерянными» для Закона [73], своего рода «маргиналами», да еще за трапезой, у них дома (Лк. 19, 6-7), держало и Самого Иисуса в нечистом для Закона состоянии. Так сказать, вне Закона. Уже сам по себе этот факт вызывал не просто недоумение, а резкое порицание со стороны благочестивых. Христос возвещал, что эсхатологический пир Царствия Божия уже наступил, к нему приглашены все обратившиеся грешники, тогда как время поста — позади (Мк. 2, 18-20). Столь неаскетический образ жизни, который Он вел, не только отличал Его от Иоанна Крестителя, но и вызывал всеобщее неодобрение, стяжав Ему репутацию «человека, который любит есть и пить вино, друга мытарей и грешников» (Мф. 11, 19).

«Такие собрания, открытые даже для явных грешников, выражали самую суть вести Иисуса» [74].