Дневники св. Николая Японского. Том III

Получил книгу от архимандрита Сергия (Страгородского): «Православное учение о Спасении». Начал читать. Юноша в двадцать шесть–семь лет так умно и глубоко пишет! Если Бог даст ему долгие годы и не устанет он мыслить и писать, то он будет светилом Русской Церкви, здесь ли то, или в России. — Книга эта — его магистерская диссертация.

6/18 ноября 1895. Понедельник.

В «Japan Daily Mail» продолжается война английских неверов с своими миссионерами по религиозным вопросам. Что «пророчеств» нет, это уже порешили, — Ветхий Завет–де только исторические и анекдотальные записи; теперь разгорается спор на тему о бессмертии. Один (Rev. Bartlett jr.) защищает сегодня бессмертие тем, что «сознательное я» (conscious ego), как «орган», не имеет здесь для себя вполне адекватных функций; как «организм», не заключает здесь, по сию сторону смерти, цикла своего существования, главное же следующим соображением: если бесконечное неизменно и если оно способно входить в соотношения, то и сии последний должны быть постоянны и неизменны. Следовательно, если человек имеет способность сознательного отношения к бесконечному, то его сознательность должна быть постоянною (permanent). Едва ли эта философия удовлетворит неверов. Да и удовлетворит ли их что–либо? И не лучше было бы, если бы миссионеры не затевали подобных состязаний и не давали языческому миру соблазнительного зрелища, как христиане разделились на ся? Сколько незрелых японских умов замутят эти ухарские воззвания неверов, что–де «нынешняя наука», что «светила науки» и так далее! А «светила науки», вроде ныне же упоминаемых Штрайса, Дарвина — то же в отношении религиозных вопросов, что «свинья в апельсинах», выражаясь бесцеремонной русской поговоркой. «Светила науки», например, не разрешили до сих пор, что такое «свет», простой солнечный свет, который у всех всегда на глазах и без которого никто и ничто не может существовать; куда же им соваться или совать их в авторитеты в рассуждениях о предметах менее очевидных, чем свет солнечный!

7/19 ноября 1895. Вторник.

Ездил в Иокохаму в банки для размена присланных чеков и для покупки письменных материалов. Настоящее денежное состояние — упадок ценности серебра — сущее благодеяние для Миссии, лишь бы только деньги присылали по расчету на золото. Нынешний чек в 2603 фунта стерлинга 3 шиллинга 9 паундов дал долларов 23 520; это из России прислано следуемое из Казны на первое полугодие следующего года: 16 348 рублей металлических, то есть наш рубль дал здесь полтора доллара, тогда как по обычному расчету 1 доллар = 1 рублю 33 1/3 мет. рублей.

Возвращаясь из Иокохамы, занятый денежными соображениями и с покупками на руках, я и не заметил, что сел не в поезд тоокейский; вымоченный еще дождем и в опасении вернуть только что прогнанную болезнь, да не совсем прогнанную, я рад был сложить покупки на полку и уютно уселся, как подходит капитан («Бобра») Молас, случившийся в том же вагоне:

— Далеко ли? — спрашивает.

— Был всего в Иокохаме.

— Далеко ли теперь?

— Домой, в Токио, — говорю.

— Как в Токио? Вы едете вдаль от Токио; это поезд в Тоокайдо.

— Будто? — изумился я, схватившись с места. — Большое спасибо, что избавили от неожиданного путешествия!.. И едва вышел из вагона, отворенного Моласом, как поезд тронулся. Думаю я про себя, что аккуратен. Никогда не должен человек даже в мелочах хорошо думать о себе!

8/20 ноября 1895. Среда.

День Святого Архистратига Михаила.

Ровно пятнадцать лет, как я приехал в Японию последний раз, в сане Епископа.

По случаю именин посланника Михаила Александровича Хитрово в Посольской Церкви была литургия, потом молебен, в котором участвовал и я. На завтраке было несколько офицеров с наших судов в Иокохаме. Посланник, между прочим, рассказал, что третьего дня на гулянье в императорском саду по случаю расцвета хризантем (кику) Император спрашивает его о здоровье нашего Царя и Царицы и потом вдруг прибавляет: «А вас нужно поздравить с семейною радостью Императорского Дома: ваша Императрица сегодня разрешилась от бремени дочерью». Посланник взят был врасплох — он не получил телеграммы о сем; оказалось потом, что и в «Гваймусё» еще ничего не знают; значит, Микадо извещен был прямо от нашего Императора.

В три часа было крещение сына о. диакона Дмитрия Константиновича Львовского. Были все из посольства, начиная с Посланника, дочь которого заочно была поставлена крестною матерью; крестным отцом был секретарь Григорий Александрович Де–Воллан, державший очень усердно и неумело ребенка, но очень плохо по книжке прочитавший «Верую», чем истинно компрометировал русское христианство пред всеми бывшими в Церкви, а был весь хор, то есть Семинария и Женская школа и вся Катихизаторская школа (последняя стояла вне, у открытых дверей). Я крестил; сам отец служил диаконом, мать хлопотала у подушки для ребенка; Елисавета Котама стояла подряд с Де–Волланом, помогая ему управляться с рабом Божием Михаилом. За крестины получил на Церковь 50 ен, а от Посланника рушник — шелковый отличный платок, который послужит покровцем для чего–либо в Соборе. После крестин у Львовского было угощение — шампанское, чай и на столе холодная закуска; но больше всего угощались все малышами его, которые — презанимательные дети: старший — Гриша, семи лет, являющий большие задатки будущего отличного живописца, средняя — Ира, пяти лет, играющая на фортепиано самоучкой, с удивительною верностью; младший — Петя, трех лет, будущий комик, ничего не может сделать всерьез.

Часов в пять Поляновский (Зиновий Михайлович) зашел ко мне, и проговорили до шести; я предлагал ему перейти в духовное звание, пройти Академию и быть здесь миссионером, в преемство мне. Не обнаруживает желания; говорит, что очень склонен к семейной жизни. Что ж, Бог с ним! Из разговора, во всяком случае, дурного ничего не может выйти, ибо он останется между нами. А жаль! Человек еще двадцати четырех лет — и такой серьезный в добре и благочестии.

Павел Сибанай сегодня отправился в Оита, заменить Исайю Мидзусима, который, сдавши ему Церковь, прибудет сюда. Товарищи выпросили третий класс, чтобы проводить его до Симбаси.

9/21 ноября 1895. Четверг.

О. Матфей Кагета жалуется, что Стефан Тадзима, катихизатор в Тоёхаси, совсем ничего не делает, только рыбу удит и угрожает о. Матфей, что если он не исправится, то будет возвращен в Миссию. Написано отсюда Стефану Тадзима, что если это случится, то и Миссия от него откажется, пусть идет на все четыре стороны. Вот наказание–то! Не выдерживают японцы, портятся на службе. Был когда–то этот Тадзима очень живой и деятельный; кстати, же он от природы очень речист; был моим любимцем за это; опустился мало–помалу на службе в Хацивоодзи.

О. Фаддей не так сильно жаловался на него, хотя тоже роптал, а о. Матфей, как человек более прямой и решительный, вот ныне почти уже выбросил его из числа своих подручных катихизаторов. И пусть бы имел причины — жаловаться на бедность, чем иные катихизаторы думают покрывать свою лень, — ни чуть не бывало: получает 12 ен только на себя и на живущую с ним мать, да еще из них 6 ен дает местная Церковь, что особенно должно бы обязывать его к труду и усердию — куда! Придется, знать, прогнать со службы, ничего не поделаешь с человеком, коли он, держа светочь в руках, нравственно заснул.

10/22 ноября 1895. Пятница.

О. Борис Ямамура пишет о Павле Хосои, катихизаторе в Фукуока и Ицинохе: неправду он, Хосои, написал сюда, что сам из своего скудного жалованья снабжает Церковь всем нужным для богослужения: свечами, углем и прочим; вероятно, хотел–де прибедниться, чтобы выпросить книг для слушателей учения. Во всяком случае, очень неприятно, что катихизатор пишет неправду, бросая при сем тень на своих христиан — безучастны–де и прочее. Книги же всегда давались всем просящим.