Счастливые сны. Толкование и заказ (СИ)

Глядим мы все из поезда, выворачивающего кругом эту гору невероятную, и люди западные, я слышу, восклицают: "Вот, мол, где у них заводы тайные, подземные! Случайно открылось!" И понятно дело — ликуют вроде бы от подобного разоблачения. А у меня сердце кровью обливается (знаю, что сдерживаться надо, чувство туманит сознание: не могу с собой справиться). Какие, к черту, заводы? Живем мы так! Себя не понимая, заведенные на Жизнь, бредем вверх, в нескончаемую гору, и спим, спим, наяву! Как этот морок сонный снять?! — кричу я в отчаянии, и, конечно, себя теряю от сильного чувства. Дальше сон из-под пальцев моих выскальзывает, дальше я только пялюсь на происходящее, не вижу надсмотрщиков — грубых животных, у которых ни стыда, ни совести нет. И вдруг Освободитель появляется. С огромным кнутом, потому что лишь свист кнута их может пробудить (так я понимаю видение). Резкий, пронзительный свист с выстрелом и резким щелчком в конце. Тут такое началось!.. Стали оживать Бредущие. А Освободитель хлещет, тонким концом, жгутом так и хлещет, так и полосует надсмотрщиков. Чтоб звук прекратить, как-то выхватили у него кнутовище, и нечем стало ему будить. Тогда нашел он что-то вроде тыквы на веревке (я так и не понял, что это было) и стал бить этой тыквой по деревянным стенкам ходов в горе. Гулко так, с отскоком... И это тоже погибло... затянулось неожиданной пеленой, и переменился сон. Меня, как поплавок, совсем в другое

место выкинуло. На берег синего моря. Светло! Небо синее, прямо густое от синевы. Солнце и песок пляжный тянется, и никого нет... все уехали. Бог с ними, думаю, сел на мотоцикл и вроде красотку даже по дороге прихватил... а после в полудреме совсем соображение утратил. Только помню, что приходила смерть и стояла надо мной. Орал: "Господи!", — понимая, что на самом деле неизбежно.

В третий раз я каким-то способом сквозь железную невидимую , завесь проскользнул во сне и очутился наконец-то в Москве. Солнце светит вовсю! Иду по улице Горького к площади Маяковского, и одет элегантно. Дышу полной грудью, но не даю радостным позывам ходу, понимаю и помню, что на острие нахожусь, как на канате канатоходец — балансирую. Чуть сильней откачнешься в радость или горе -сразу замутится сознание, вмиг погрузишься в беспамятство или подхватит поток смутных видений, в которых себя не ощущаешь.

Сворачиваю на Садовое кольцо. Дома высокие. И так ярко все, резко, выпукло. А людей — как нет. Т.е., они вроде бы и есть, а не могу на них внимание собрать. Напротив того, внимание мое буквально прилипает к самой что ни на есть дряни: замечаю вдруг на самых краях обшлагов пиджака светлого — пятнышки. Стираю платком, и вроде пятнышки пропадают. И понимаю при этом, что дрянью, не тем я занимаюсь, а не могу с собой совладать. Чуть отвлекся я, наконец, от пятнышек и обшлагов, теперь, думаю, надо мне друзей найти поскорей, пока я еще не проснулся и в ясном сознании. И тут рядом мерзкий голос проститутку предлагает за два доллара. Делаю вид, что не понимаю, а сутенер так и прилип! Вокруг трется, возле, языка не знает, наконец, бормочет что-то, по звукам напоминающее итальянский, и чтобы хоть как-то от него избавиться и высвободиться — я соглашаюсь. Спускаюсь вниз. Несчастная и больная молодая женщина...

Я уже хотел было мимо нее и во дворик, чтобы от силы этой, спутывающей меня, уйти, и не удержался: жалко мне ее стало, стою и жалею ее. И она тут же ко мне по-человечески тянется, жалуется, кается... И чувствую, теряю я себя. Не помню, как высвободился и через подвальное окошечко вылезаю, выбираюсь тихо и ухожу... Тут, в этом месте окончательно сознательность моя угасла.

В четвертый раз за короткое время, надо сказать, я невероятно строго себя держал все время, пока добирался, и сознание сохранил свежее, даже острое у меня было соображение. И день был ясный, но холодный. Встретил друга на большом лугу, как на стадионе, зеленом. В пальто, в шапке. А тут и второй друг идет. Я руку выставил, а он — прет! Чуть руку мне не вывернул, идет — не видит. Целеустремлен.

Я зову, кричу! Узнает, останавливается, улыбается...

— Ну,— говорю,— я уж думал, целеустремлен ты, брат! Два раза повторяю.

Стоим втроем. Вижу, у него что-то с пальцем. Спрашиваю. "Дрался", — поясняет, и в этот миг я понимаю, что их со мной, на самом деле, нет. То есть, они меня как будто и видят и даже со мной общаются, а заняты своим, так глубоко заняты, что и нет у нас никакой встречи...

Такое ощущение меня поразило. А как только чувство удивления сильным стало и развилось — вмиг сон тускнеть стал и рассыпаться.

Были и другие сходного развития сны, и никак не удавалось мне, добравшись до близких, друзей моих, ясную сохранить голову, чтобы в глаза заглянуть. Либо меня отвлекали, либо они меня не видели, На Самом Деле, общался я только с ихними тенями или собственным воображением...

Зато я понял, почему западные люди в одиночку боятся за Железный Занавес ездить. Об этом узнал в агентстве, посредница в полетах объяснила. Вначале удивление выразила, как это я не боюсь один туда лететь. А после объяснила, что люди только группами осмеливаются за Железную Кисею проникать. Понял я, почему боятся в одиночку, даже наяву только скопом, чтобы нечаянно не потеряться. Потому что как только пересекает человек невидимую тяжкую завесь — тут же себя можешь утратить, так что и не вспомнит никто про такого человека: был он или не было его.

ВЯЖУЩАЯ УЖАСОМ СИЛА

Я, разумеется, своих стараний не оставил. Не прекратил усилия трудного и намерения не оставил прорвать завесу. Однако вдруг стал замечать присутствие какой-то непонятной силы сковывающей. "Эге! — думаю, — похоже, райские кущи, как спецдачи охраняются — не подойдешь близко..."

И в дневной жизни помеха эта обнаружилась. Будто нарочно все так складывалось, чтоб задержать меня, не дать мне на главном собраться думой!

Поистине, сон и явь — одно! Потому что, похоже, там и там одна нам сила противостоит, если к хорошему стремимся. Только днем эта сила через знакомых, близких и родных наших чинит больше всего препятствий, через все неблагоприятные стечения на работе, в зарплате ущемляет... а во сне — больше отвлекает и путает напрямую, если с образным выраженьем этой силы справишься, тогда она просто как сила на тебя начинает давить, вроде притяжения земного, с коим чего поделаешь?

И такой тягостью, таким ужасом начинает вязать движенье, что ни крикнуть, ни ступить не можешь... Ясно дело — сознание от страха перекашивается, от усилия крикнуть, заорать и просыпаешься!

С другой стороны, я понимаю отчетливо, что раз сила эта уже напрямую действует, — значит близко я нахожусь от заветной двери. И в рассуждение беру простую мысль, что, может правильно, что такая сила выход спасительный преграждает, у кого сил хватит — тот добьется свободы. Остальных, может, и нельзя на свободу помещать — сойти с ума могут. Или еще какая опасность подстерегает. Свобода — это ведь не то, что мы в тюрьме нашей пожизненной соображаем, мол, как золотая рыбка — чего попросишь, то и выйдет. Свобода — это большой простор и пустынное небо, под которым человек должен идти с ответственностью и в одиночку. Другое дело, что и приятства есть свои, только приятства эти пронзительные и для непривычного сознания режущие... Тут, как история с Семелой греческой, пока с Юпитером спала в человеческом виде евойном,— все было хорошо. Он для нее привычным обликом одевался — мужик и все тут. А как любопытство разобрало и невмочь стало — захотелось ей увидеть, каков он На Самом Деле?! И отговаривали ее, и стращали — нет, не отговорили. Юпитер и появился перед ней в таком виде, как он на Свободе и вдали от простых смертных гуляет. Она и сгорела, не вынесла блеска и жара. Так и на свободе, тут и страсть иная по силе и свет зрения лишает, если не приспособиться — вмиг ослепнешь и, как только что родившийся щенок, будешь тыкаться во все стороны без спасительной мамки...