Когда гремели пушки

На прощанье Непочатов сказал:

— Вы о нас не беспокойтесь. Мы тут — как дома. В случае чего, отсюда ни шагу.

В наши внутренние дела начальство вмешалось помимо моей воли. Как-то днем мои солдаты, выспавшись после ночной вахты и подготовив пулеметы к новой ночи, буквально изнывали от безделья. Противник в этот день нас совсем не беспокоил. И даже дежурные собаки-минометы не тявкали. Фрицы справляли свое рождество. Пускали затейливые фейерверки, дудели в десятки губных гармошек, простуженными голосами орали «Лили Марлен».

Полковая батарея дала несколько залпов по курящимся дымком вражеским землянкам и, исчерпав дневной лимит снарядов, умолкла. Несколько минут было тихо, потом немцы опять запиликали и запели с еще большим азартом.

Я решила собрать всех свободных от вахты в дзот к деду Бахвалову и провести политинформацию. Предварительно засела за газеты. За этим занятием и застал меня комбат Батченко. Он пришел в сопровождении моего прямого начальника — командира пулеметной роты Ухватова.

В присутствии комбата я робела, как школьница перед суровым учителем: никак не могла забыть нашу первую встречу. Помню, как у меня затряслись поджилки, когда навстречу мне из-за стола поднялся двухметровый, буйноволосый, красивый человечище и зарокотал басом:

— Оваций не будет. Для подобных восторгов я несколько устарел. «Ах, юная девица командует взводом!» — это оставим для репортеров. А мои требования предельно ясны: в обороне ли, в бою, но чтоб пулеметы работали, как вот этот мой хронометр! — Комбат поднес к моему лицу часы величиною с блюдце. — В случае чего… одним словом, я не из жалостливых…

С командиром пулеметной роты отношения у меня не сложились с самого начала. Встретил он меня почти так же, как солдаты. Даже присвистнул от изумления. Впрочем, тут же себя утешил: «Баба — командир. А что ж тут такого? Обыкновенное дело». За ужином он вдруг стал меня потчевать водкой и называть уменьшительным именем, от которого я совершенно отвыкла. В родной дивизии меня все до единого звали просто «Чижик». Но ведь то были друзья-товарищи. А тут вдруг ни с того ни с сего. И я ощетинилась:

— Оставьте, товарищ старший лейтенант. У меня есть звание и фамилия.

Ухватов обиделся и вроде бы перестал меня замечать. Впрочем, он мне не мешает, не ставит палки в колеса. И за это спасибо.

«Чего это они явились вдвоем? — подумала я. — Не миновать взбучки». И не ошиблась.

Комбат пророкотал:

— Ну, взводный, как дела?

— Нормально, товарищ капитан.

— Нормально, говоришь? — Комбат Вдруг бурно задышал и рывком открыл полевую сумку, едва не оборвав ременный язычок. Он выхватил целую кучу бумажек и потряс ею у меня перед носом. — А это что?!

— Не могу знать…

— Не изображай Швейка! Отвечай по-человечески!

— Не знаю, товарищ капитан.

— Зато я знаю. Рапорты твоих подчиненных. Вот это что. Бежать от тебя хотят.

— Неужели все? — промямлила я унылым голосом. — И Непочатов?

Вместо ответа комбат приказал:

— Вот что, младший лейтенант, собери-ка своих свободных от вахты в центральный дзот. Я им покажу анархию!.. Да никак ты сама хочешь бежать? Опомнись, мать-командирша! Солдата пошли.

Вскоре все были в дзоте деда Бахвалова. Комбат сказал мне:

— Извини, что не приглашаю. Разговор будет не для девичьих ушей. Одним словом, мужской. — Он пропустил в дзот Ухватова и плотно захлопнул за собою входную дверь.

Долго в дзоте было тихо. Потом вдруг поднялся неистовый хохот. На улицу вышел усмехающийся комбат и хмурый Ухватов. Оба ушли, не сказав мне больше ни слова.

В дзоте стоял немыслимый галдеж. Дед Бахвалов рявкнул:

— Встать, мазурики, смирно!

— Вольно, — махнула я рукой, пряча усмешку. Невыносимо пахло жженой бумагой. Я едва не расхохоталась: мятежные «рапо́рты» пошли на «козьи ножки». Не стала я дознаваться, какой вел разговор комбат. И так все было ясно.

У деда Бахвалова большая неприятность. Ни с того ни с сего отказал пулемет. Забастовал — и точка. Когда я пришла в дзот, дед, не ожидая моих вопросов, с досадой доложил:

— Бьет одиночными. А до причины не докопаться, хоть ты тресни.

— Надо срочно вызвать оружейного мастера, — решила я.

Дед Бахвалов, по своему обыкновению, начал хорохориться:

— А что нам оружейник? Нас шесть рыл, и все, слава богу, пулеметчики не шатай-болтай, и то ничего не можем сделать…

— Хорошо, Василий Федотыч, — согласилась я, — давайте проверим еще раз. Не получится, вызовем мастера. Разбирайте!

— До скольких же разов его, анафему, разбирать? — возмутился старик. Помня совет старшего лейтенанта Рогова, я беспредельно вежлива со строптивым чапаевцем, но не уступаю ему ни в чем. Вот и сейчас:

— Василий Федотыч, как вы думаете, что бы было, если бы вдруг все подчиненные начали пререкаться с командиром? Солдаты с вами, вы со мной, я — с ротным, тот — с комбатом и… пошла писать губерния!

Деду крыть нечем. Рыкнул, как раненый медведь:

— Разбирай, мазурики!

Сделали полную разборку пулемета. Поочередно осмотрели и ощупали каждую деталь. Заново перемотали сальники, сменили прокладки, подтянули возвратную пружину, выверили зазоры. Вычистили все до зеркального блеска, смазали веретенкой. Собрали — бьет одиночными, как карабин! В чем же дело?..

Я послала солдата Березина к ротному телефону вызвать мастера, против чего теперь дед Бахвалов уже не возражал. В ожидании оружейника мы понуро молчали. Пулеметчики так зверски курили, что сизый дым в помещении без вентиляции ходил густыми слоями, перемещаясь от пола к потолку и обратно. У меня разболелась голова, и я вышла на воздух.

На обороне, как почти всегда днем, было тихо. Только где-то справа и слева тренировались наши и чужие снайперы. Медленно и плавно кружились редкие снежинки, легкие и сухие, как пух. Пожилой узбек с рогатыми усами книзу старательно подметал траншею сосновым помелом и пел все одно и то же:

До наступления темноты оставалось не более двух часов. Я была озабочена и раздосадована. Снять пулемет с обороны — ведь это же ЧП!.. А по всей видимости, снять придется, вряд ли мастер устранит неполадку на месте. Надо было доложить командиру роты.

Рогов не возмутился. Наоборот, как всегда, успокоил:

— Неприятно, но переживем. В крайнем случае на ночь «дегтярева» из резерва поставим.

Сразу отлегло от сердца. И головной боли как не бывало. По дороге в дзот я сама себе сказала: «А все-таки ты везучая, чертовка! Попасть к такому командиру, как Рогов…»

В дзот я не вошла, а ворвалась. И сразу к пулемету. Рывком выхватила из гнезда приемник.

Дед Бахвалов, сняв очки, растопырил на меня глаза, а в них немой вопрос: «Какая это тебя муха жиганула?».

Но мне было не до деда и не до вопросов. Самым тщательным образом я ощупывала пятку подающего рычага. Так и есть: чуть-чуть, едва ощутимо скрошилась. Приказала деду Бахвалову:

— Пошлите к Лукину. Взять на время приемник.

— Это для какого ж лешего?

— Пошлите, вам говорят! А то сама пошлю!..

— Тьфу, — сплюнул дед на свои кургузые валенки-корабли, — не было печали… — Но за приемником послал.

…Больной «максимка» ожил и заговорил. Четверть ленты. Пол-ленты. «Та-та-та!..» Полная! Я вытерла вспотевший лоб рукавом фуфайки.

Торжествующе взглянула на старого пулеметчика:

— Ну что, Василий Федотыч?

С того как с гуся вода. Развернул крутые плечи, приосанился:

— Как в воду я глядел, мазурики!

О господи, «в воду он глядел»! Ну и дед. Посадишь такого в лужу, как же… Я падаю грудью на пулеметный короб и откровенно хохочу. «Мазурики» пыхтят и пыжатся от непреодолимого смеха, но вслух смеяться не смеют. Попробуй-ка посмейся над командиром, да еще над самим Бахваловым!