Когда гремели пушки

— Ну-с, и где же этот молодчик-пулеметчик?

Я даже растерялась и этак смирненько отвечаю:

— Как же так, товарищ генерал-майор, разве не видите? Ведь это же я и есть.

Генерал нахмурился. Снова прочитал мою бумажку и опять воззрился на меня:

— Постой, постой, ведь тут же черным по белому сказано: мужчи-на! А ты… а вы, насколько я разбираюсь в медицине, женщи-на!..

— Да какая разница! Ведь это же просто опечатка.

Генерал вспылил:

— Пусть сам черт в этой опечатке разбирается! Ах, канальи! Прошу командиров, а они насмешки строят. Что у меня тут, детсад?

Так и не стала я гвардейцем. Поневоле пришлось явиться в штаб армии, раз попала в тупик.

Начальник армейских кадров, добродушный полковник Вишняков, смеялся совсем не по-стариковски: раскатисто, заливисто и от всей души. А отсмеявшись и вытерев выступившие от смеха слезы, сказал:

— Ну и бесенок! Всех вокруг пальца обвела. Что ж теперь делать-то будем?

— Так дело-то мое выеденного яйца не стоит! Переделайте меня в женщину, только и всего.

Полковник усмехнулся:

— Ишь ты, шустрячка. «Переделайте!» Да ты и понятия не имеешь, кто утверждает приказы о присвоении офицерских званий. Лет-то тебе сколько? Только по-честному.

— А я всегда по-честному!

Полковник озорно мне подмигнул:

— Рассказывай сказки про белого бычка. Так сколько же?

— Много. Скоро будет восемнадцать.

— Как скоро?

— Через три с половиной месяца.

— Гм… гм. Комсомолка?

— А то как же!

— Ну, вот что, курносая, вот тебе талоны в столовую. Иди и попитайся. А мы тут подумаем. Посоветуемся, что с тобой делать.

— Товарищ полковник, только, пожалуйста, не докладывайте генералу Поленову. Ладно? Ужасно я его боюсь…

Полковник опять засмеялся:

— Доложил бы, и с удовольствием. Виталий Сергеевич обожает подобные казусы. Да жаль, нет его сейчас и еще долго не будет.

— А где он?

Ответа я не получила.

Теперь, когда я узнала, что командарма Поленова нет на месте, я уж ничего не опасалась и надеялась на благополучное решение моей командирской судьбы. Но мытарства мои только начинались…

На прощанье полковник Вишняков по-отечески поцеловал меня в лоб, крепко тряхнул руку:

— Ну, благословляю! Иди. Воюй, как мужчина, оставаясь женщиной. А кем ты числишься в верхах, не все ли тебе равно. Ведь так? Вот тебе новое направление.

— Только так, а не иначе! Ух, гора с плеч. Спасибо. Огромное спасибо!

…Через два дня я снова стояла перед полковником Вишняковым, едва сдерживая слезы. Не приняла меня вторая по счету дивизия, в которую он меня направил. Не приняли без объяснения причины. «Не надо нам!» — и все тут.

А в третьей дивизии меня хотели засадить в штаб, бумаги подшивать. Сама отказалась. Наотрез.

На сей раз полковник Вишняков не смеялся.

— Что мне делать с тобой, несчастный взводный? Никак не могу тебя просватать, — сказал он с досадой.

Тут я взмолилась:

— Да не посылайте вы меня, ради бога, в те дивизии, которыми генералы командуют! Не нахожу я с ними общего языка.

И меня направили в сибирскую дивизию, которой командовал полковник Моисеевский, человек еще молодой и без предрассудков. Приняли!..

— Братцы! Что же это деется? Баба — командир! Пропали!..

— Да чтоб мы, сибиряки, да подчинялись бабе! Да ни в жизнь!..

— Была б там баба. А то девчонка. Пигалица.

— Цыц, мазурики! Чего попусту глотки рвете? Тут надо в аккурате. По начальству. Пиши заявление. Дескать, нету на то нашего никакого согласия.

— Э, братцы, коллективно нельзя, это ж вам не колхоз. И не заявление это называется, а рапорт.

— Какая разница! Пиши всяк от себя.

Бунт. Буря в стакане воды. Над «мазуриками» верховодит дед Бахвалов, самый старый пулеметчик в дивизии. Бывший чапаевец. Таежник, медвежатник. И сам он похож на медведя. А бородища — хоть траншею подметай.

Ко мне в землянку ввалился командир стрелковой роты старший лейтенант Рогов, человек пожилой, интеллигентный, славный. Бывший учитель.

Кивнув головой на дверь, спросил:

— Слышишь?

— Слышу. Не глухая.

Он подивился моему видимому спокойствию.

— Митингуют, как в гражданскую. Что ж ты мер-то не принимаешь?

— Да какие же тут могут быть меры, Евгений Петрович?

— Выйди. Рявкни. Покажи характер.

— Так мне же их все равно не перекричать.

— По-твоему, это нормальное положение?

— Положение ненормальное. Реакция нормальная. Лучшего я и не ожидала. О, если б вы только видели, как меня принимало высокое начальство в трех дивизиях… А с солдата взятки гладки.

— Да ведь можно в это дело комбата подключить и даже командира полка. Наказать одного-двух зачинщиков, чтоб другим было неповадно.

— Хорошенькое начало для командира, — невесело усмехнулась я. — А дальше что? Опять просить няньку?

— Так ведь надо же что-то делать, милая ты моя! Это же черт знает что такое! А что будет в наступлении?

— В наступление нам не завтра, Евгений Петрович. Обойдется. Накричатся, напрыгаются и утихомирятся. Видите ли, я верю в железную силу приказа. Не дураки же они, в конце концов, поймут, что никаким способом им от меня не отбояриться. Привыкнут.

— Да, ты, пожалуй, права. Командира себе не выбирают. Какой достался, с таким и воюй. Но их тоже надо понять. Предшественник-то твой Богдановских был настоящий богатырь. Дорого продал жизнь: семерых уложил на месте. К тому же он их земляк. Они ему очень верили. Трудно тебе будет после Богдановских. Трудно, но не невозможно. Все зависит от тебя самой. Как себя поставишь, так и будет.

— Я это знаю, Евгений Петрович.

Мы долго молчали. Наконец он сказал:

— Ладно. Нет причины расстраиваться. Твои горлопаны дело свое знают. Пулеметы работают, как часы. В расчетах полный порядок. Считай, что тебе хоть в этом повезло.

— А разве это мало? Меня беспокоит дед Бахвалов. Что он за человек, хотелось бы знать…

Рогов улыбнулся.

— О, старый кержак, хитер и умен. В лоб его не возьмешь. Пулеметчик он отличный и лучший командир расчета. Но, к сожалению, побазарить любит. Впрочем, есть и у него своя ахиллесова пята. Ужасно самолюбив. Даже спесив. Себе цену знает. Ты это помни. Но не спеши уступить. Разве что в мелочах. Приглядись попристальнее. А там видно будет.

— Ох, спасибо вам, дорогой Евгений Петрович. Не знаю, что бы я и делала без вас.

— Ладно. Люди свои. Сочтемся.

Прошло двое суток — и «мазурики» мои перестали митинговать. То ли устали, то ли устыдились. А может быть, и Евгений Петрович Рогов незаметно для меня их утихомирил. Но отношение моих подчиненных ко мне едва ли потеплело.

Евгений Петрович по-прежнему относился ко мне дружески, с неназойливым покровительством. Его командиры взводов, славные парни, сразу же встали со мною на дружескую ногу. Им и дела не было до того, что я существо иного пола.

У меня четыре пулеметных отделения. Три на обороне. Четвертое — в боевом охранении, на опушке, в рощице с символическим названием «Прометей». Все свои огневые точки я обхожу по нескольку раз в сутки. Днем брожу одна. Ночью в сопровождении кого-либо из своих солдат. Так Евгений Петрович приказал. Оборона довольно спокойная, и даже как-то не верится, что в четырехстах метрах, а местами и ближе, враг.

Нейтральная полоса — болото. И даже не болото, а, как говорят, заболоченное длинное и узкое озерко: белое запорошенное поле с серыми метелками камышей, торчащими из-под снега.

Когда я иду по траншее, мне не приходится нагибаться: высокий заснеженный бруствер вздымается выше головы и надежно укрывает от взоров противника. Под валенками поскрипывает свежевыпавший снежок, мелкие порошинки кажутся бусинками черного блестящего бисера. Морозно и солнечно. Над тыловой стенкой траншеи поскрипывают и кряхтят, точно жалуясь, израненные березы.