Испытание. По зову сердца

«Как она возмужала, — подумал он. — Давно ли была девчонкой?.. За нее, бывало, беспокоилась Нина: «Как она будет там, в институте?.. Долго ли до беды!..»

Вера рассказывала о своем полке, о друзьях и подругах, о благородном поступке Кости, о том, как они со своих У-2 бомбили колонну фашистов.

— Бомбили дорогу Локотня — Звенигород? — удивленно переспросил отец.

— Да. А погода была, папа, отвратительная, нелетная. Ну мы их и расчихвостили! Вот так — вдоль дороги да прямо по танкам!.. — Для наглядности она жестами помогала своим объяснениям, как самый заправский летчик. Показывала, как она развернулась, как сбрасывала бомбы, как петляла, когда ее ранили. Яков Иванович приподнялся и крепко поцеловал дочь.

— Спасибо, Верушка! Большое тебе и вашим летчикам спасибо!.. Если бы ты это рассказала нашим бойцам, они бы тебя на руках несли до самой Москвы!..

Вера широко раскрыла глаза.

— Папа! Значит, это ваша дивизия там была?..

— Да, дорогая, наша. Мы тогда еле-еле держались. Ты, Вера, себе даже не представляешь, как поднялось настроение у бойцов, когда вы появились над полем в ливень, в тот момент мы уже отчаялись, что нас смогут поддержать с воздуха!..

Вошедший в этот момент Куликов увидел девушку, прижавшуюся к комдиву, смутился и хотел было уйти.

— Знакомься, Иван Захарович, моя дочь. Летчица, — сказал Яков Иванович.

— Очень рад! — Куликов подал Вере руку. — Может, товарищ полковник, поездку отложите на завтра?

— Что ты, что ты, Иван Захарович! Это невозможно!.. Сейчас поедем. А дочка меня подождет. — Яков Иванович виновато посмотрел на Веру. — Позавтракает пока, отдохнет...

— Поезжай и скорей возвращайся! — Вера обняла отца. — Я буду у тебя до завтра...

— Вот и хорошо. — Пропустив Куликова вперед, Яков Иванович вышел из землянки. Вера из-за двери услышала голос отца, отдававшего распоряжения Никитушкину:

— Дочь здесь одна остается, так ты там — чайку и позавтракать. В общем, позаботься!..

— Будьте спокойны, товарищ полковник, — сказал Никитушкин. — Обижаться на нас не станет!..

Потом до Веры донесся женский голос, который показался очень знакомым.

— У меня к вам неотложный разговор, товарищ полковник, — говорила эта женщина. — Во-первых, предлагаю снова организовать женскую снайперскую команду. А то за последнее время почти всех снайперов выбили...

— Простите, Ирина Сергеевна, я должен сейчас ехать. Часа через три вернусь, тогда обо всем поговорим... А пока заходите в землянку. Там дочь, Верушка, сегодня прилетела...

Вера уже стояла на пороге землянки.

— Здравствуйте, Ирина Сергеевна! — крикнула она. — Я вас по голосу узнала!.. Папа мне писал, что вы тоже здесь.

Валентинова обняла Веру, и они крепко расцеловались.

— Смотри, какая большая стала! Молодец, Верунчик! — Ирина Сергеевна назвала Веру так, как звала ее дома.

Они обнявшись вошли в землянку. За ними, придержав ногой дверь, шагнул Никитушкин, неся в руках деревянный поднос, заставленный тарелками.

Вера хотела помочь ему, но Никитушкин отстранил ее:

— Что вы! Что вы! Вы ведь гостья!

За столом Ирина Сергеевна рассказала Вере о своем горе:

— Единственная у меня цель — найти ребят. Я живу сейчас только ради них... И даже в мыслях не допускаю, что они погибли... Работаю очень много. Иначе бы меня тоска загрызла...

— Смотрю я на вас, Ирина Сергеевна, — сказала Вера, — и мне представляется мама. — Вера взяла письмо и развернула его. — Работает на заводе. Ударница! На доске Почета вывесили ее фотографию... Я маму не узнаю...

— Ты просто не знала свою маму...

— Может быть... Но теперь я ее хорошо понимаю... У нее есть потребность приносить пользу. Так и должно быть у всякого, кто считает себя настоящим человеком. Ужасно, что есть еще люди, которые этого не понимают. Вот мама пишет, что с нею туда приехала из Белоруссии молодая, здоровая женщина, какая-то Карпова Галина Степановна. Она думает только о том, чтобы сберечь свою красоту, и из-за этого не хочет работать...

— Карпова? Из Белоруссии, говоришь? — перебила ее Валентинова и спросила с тревогой: — А ты ее знаешь?

— Нет, не знаю.

— Прочитай мне, что о ней написано.

Вера передала Ирине Сергеевне письмо, и она сама прочитала все, что говорилось о Карповой. «Что это: совпадение фамилий или она действительно его жена? — подумала Валентинова. — Может быть, именно поэтому он говорит о себе: «Семейный, но одинок...» Такой мужественный человек, а жена — пустышка...»

— Ну и бог с ними, с такими женщинами, — сказала Ирина Сергеевна. — Мы должны гордиться, что на них не похожи! Мы не сумели сохранить своей внешности, но зато в войну стали душевно богаче...

— Что, что вы, Ирина Сергеевна? — спросила Вера, почувствовав что-то необычное в ее голосе.

— Ничего, дорогая... Это я, Верунчик, просто так...

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Дверь землянки открылась. Ворвавшийся ветер сбросил со стола листы бумаги и разметал их по полу. Вера собрала бумаги, положила на место. «Наградной лист», — прочла она на одном листе, и ее взгляд невольно остановился на имени того, кто стоял первым в списке. К ордену Красного Знамени представлялся Кочетов Николай Остапович. В углу листа была приколота записка, подписанная Хватовым: «Яков Иванович, листы просмотрел, — говорилось в записке. — Все достойны награждения. Следовало бы представить нижеуказанных товарищей к офицерскому званию. Они этого заслуживают». И в этом списке первой тоже стояла фамилия Кочетова.

Взяв несколько наградных листов, Вера села на кровать и, опершись локтем на подушку, стала читать реляции. Она читала их с интересом и восхищалась подвигами этих людей. Все они казались ей необыкновенно храбрыми и бесстрашными.

Невольно ей представился образ Павла Корчагина, мчавшегося на коне в самое пекло сражения... Он скрылся в дыму, и сразу же там загрохотали снаряды.

Задремавшая было Вера в испуге открыла глаза. В комнате было уже темно.

— Вера, ты здесь? — услышала она голос отца. И стены землянки заколыхались от колеблющегося света зажженной им спички. — Поспала?.. Вот и хорошо. Теперь весь вечер проведем вместе. Сейчас обедать будем... — Он подошел к столу и зажег керосиновую лампу.

В землянку с тарелками в руках вошел Никитушкин.

— А я нарочно вас не будил, — сказал он. — Уж очень крепко спали.

Яков Иванович вымыл руки и сел за стол против Веры.

— Я тебя сразу не спросил: что же ты думаешь теперь делать? Опять летать?

— Нет, — сказала Вера и оперлась руками на спинку стула. — Летать, папа, я теперь не могу... Но хочу так же, как и все, защищать Родину...

— Может быть, тебе вернуться в институт? — спросил Яков Иванович. Он говорил спокойно, а у самого все перевернулось в душе — бедная девочка, война уже покалечила ее... Как бы хотелось ему вновь увидеть ее маленькой, взять на руки, успокоить, уберечь...

— Нет, в тыл я не хочу. Понимаешь, папа, как бы тебе сказать... Не могу я жить на свете, если не буду защищать свою страну... Я знаю, ты, как отец, хотел бы мне сказать: «Не смей больше воевать, дочка». Ты так и говоришь, но только более осторожно, хочешь уговорить меня вернуться в институт... Но я уже не та Верушка, что была там, в Белоруссии, даже не та, что была в Москве...

— Какая же ты теперь? — спросил Яков Иванович, приглядываясь к дочери и не узнавая ее.

— Теперь я такая же, как и ты, — фронтовичка! И пока хоть один фашистский солдат будет на нашей земле, я с фронта не уйду!

— Но ведь ты сказала, что летать не можешь. Значит, ты в военной службе ограничена... А другой военно-тыловой специальности у тебя нет...

— Нет, — кивнула головой Вера.

— Что же ты теперь, дочка, задумала?

— Знаешь, папа, достаточно побыть в госпитале и послушать раненых, — уклонилась Вера от прямого ответа, — чтобы прийти к такому решению... И ты, папа, меня не уговаривай!..