Мерси, камарад!

Генгенбах повернул обратно на батарею и приказал:

— Орудия и тягачи оставить на местах. Телефоны и рации разбить. С собой взять только автоматы и карабины. Следовать за мной!

— Ты хочешь бросить гаубицы? — удивился Клазен.

— Жизнь солдат намного дороже, чем изношенные пушки, с которыми нам ни в коем случае не перебраться через мост!

— Ты же получил приказ выдвинуться на ОП и открыть огонь, — не унимался Клазен.

— Там не оказалось никого из тех, кто приказал мне делать это.

— Тебе придется нести за это ответственность.

— Я несу ее и сейчас.

— А где наш пункт сбора?

— В районе Гудеара.

— Ну что ж, это уже решение, хотя и рискованное.

— Я вижу, Клазен, ты немного поумнел. Мы останемся в живых, если выведем ребят из окружения.

— Надолго ли? До следующего раза только!

— И это говоришь ты, кадровый офицер!

— Тот, кто заинтересуется историей, не будет спрашивать, кадровый ты офицер или резервист!

— А ты действительно умный парень, Клазен!

Никто из солдат не хотел садиться в большие грузовики, которые были хорошей мишенью на поле. Несколько солдат залезли в легковые машины, другие еще собирались.

К Генгенбаху подошел Зеехазе, заговорил:

— Смотрите, что делается, господин обер-лейтенант! Я хотел увезти свой основной капитал — мой «ситроен» — из этого ада туда, где царит мир. Не хотите поехать со мной?

— Пусть сначала другие переберутся через поле, а потом уж и мы.

Мюнхоф вел «фольксваген». Рядом с ним, опустив голову, сидел Клазен. Линдеман, несмотря на тряску (машина ехала на большой скорости), пытался снарядить патронами еще два магазина. Когда машина приблизилась к окраине Сент Ламбера, противник открыл сильный огонь.

Генгенбах и Зеехазе пронеслись мимо. Потом машина остановилась. Генгенбах выскочил из нее, приказав шоферу загнать машину за сарай.

— Жди меня здесь! Я обязательно вернусь, что бы ни случилось, понял? — И Генгенбах повернулся к командиру взвода боепитания: — Бретшнайдер, перебирайтесь через мост. Сборный пункт в Гудеаре. — Затем он жестом подозвал к себе Клазена, Линдемана и Мюнхофа. — Ну, ребята, чтобы они прорвались, нам четверым придется немного пострелять.

Все четверо стали пробираться между домами. Канадцы перенесли артиллерийский огонь почти к самым своим позициям. Пришлось на время залечь. Затем они вскочили и помчались к мосту.

«Если ребятам удастся прорваться, пусть благодарят меня», — думал Генгенбах, ведя огонь из-за забора. Мюнхоф заряжал магазины автоматов. Рядом с ним лежал Клазен, думая, как бы ему не опростоволоситься и не попасть в такой переплет, в каком он однажды побывал на Восточном фронте.

Справа и слева от них падали на землю солдаты — это отходили последние. Канадцы усиливали натиск, приближаясь к реке. То тут, то там гитлеровские солдаты поднимали вверх руки и сдавались в плен.

Вокруг моста творилось нечто невообразимое. Генгенбах все чаще оборачивался назад, объятый беспокойством, но не прекращал стрелять по канадцам, которые подходили все ближе и ближе. Вот он еще раз оглянулся: как раз в этот момент через полуразрушенный мост переехал на мотоцикле с коляской Бретшнайдер. Вот он съехал с моста на противоположный берег и оказался вне зоны огня противника. Вслед за ним бежали артиллеристы, ехали мотоциклы и легковые машины и снова бежали солдаты. Однако так продолжалось недолго: противник огнем и танками отрезал отступавшие войска.

Возле виска Генгенбаха просвистела пуля. Он мигом бросился на землю. В голове билась радостная мысль: «Наши ребята уже выбрались из этого мешка! В нем остались только мы! Шесть часов брешь была открыта. Теперь ее уже не существует, а южную окраину деревни не удастся удержать более десяти минут».

Делая большие прыжки, обер-лейтенант Генгенбах побежал к сараю, за которым его должен был ждать Зеехазе со своим «ситроеном».

Однако за сараем не было ни машины, ни Зеехазе.

Генгенбах растерянно осмотрелся. Побежал к ближайшему дому, но и за ним никого не было. Обежав еще несколько домов, он понял, что Зеехазе бросил его.

В это время к Генгенбаху подкатил «фольксваген» с Линдеманом и Клазеном. Мюнхоф сидел за рулем. Подпрыгивая на ухабах, машина тронулась в открытое поле, в объезд Муасси, который исчез в черно-желтом дыму. Коридор восточнее Шамбуа был изуродован танками «шерман». Дорога, ведущая в Вимутье, то и дело подвергалась налетам английских и американских бомбардировщиков: кругом изуродованные машины, танки, орудия, убитые и раненые.

«Настоящее кладбище героев, — подумал Генгенбах, и уголки его рта горестно опустились вниз. — Теперь каждая санитарная рота возит с собой внушительный запас крестов для могил».

— Вот она, седьмая армия, а ведь прошло только семьдесят шесть суток с начала вторжения… — начал задумчиво Клазен.

— Шестая армия осталась под Сталинградом. История подчас изволит шутить: там тоже на семьдесят шестые сутки наши солдаты, сидевшие в руинах, подняли руки вверх. Но мы не извлекли из этого надлежащих выводов. — В голосе Генгенбаха звучала горечь. Вдруг он вздрогнул и повернулся к Клазену: — Мы… а ведь я не подорвал свои орудия.

— Ну и что? Думаешь, ты один так сделал?

— Мне это могут припомнить.

— Молчи и не смеши меня! Это не поможет нам попасть домой.

— Только что ты, Клазен, непременно хотел стрелять, а сейчас уже говоришь о том, как бы попасть домой…

— Всему свое время. Я большой тугодум.

— Прямо перед нами высотка. Было бы чудом, если ее еще не занял противник, — сказал Генгенбах.

— Высота с отметкой сто девяносто два, а позади нее находится населенный пункт Ле-Бур-Сент-Леонард. Позавчера, как говорил нам Мойзель, там находилась наша сто шестнадцатая танковая дивизия.

— Тогда попытаемся добраться туда.

— У меня такое ощущение, что мы последние из могикан, — проговорил Линдеман.

— Потому что ты боишься ехать под артиллерийским огнем, — заметил Мюнхоф, умело объезжая воронки и развалины. — Как раз хорошо, что здесь столько всевозможного хлама, а то штурмовики давно бы нас заметили и всыпали бы.

Высота с отметкой 192 заметно приближалась. Неожиданно вокруг машины начали рваться снаряды. Мюнхоф погнал машину к одиночному дому, который прилепился одной стороной к небольшому холму. Все, кроме Мюнхофа, выскочили из машины и через полуоткрытую дверь бросились в дом. В комнатах опрокинутая мебель, какие-то домашние вещи, обломки. Линдеман схватил с далеко не свежей постели подушку и, словно щитом, прикрыл ею голову. Клазен, последовав его примеру, схватил несколько подушек, лежавших на софе. Генгенбах и Мюнхоф тоже прикрыли голову подушками. Все прижались к стене, со стороны которой доносился свист летевших снарядов.

Простояв так несколько минут, Генгенбах смерил всех внимательным взглядом и отбросил свою подушку в угол.

— Мы с вами дошли до ручки: закрываемся подушками от беды! — Он покачал головой. — А тем, кто накликал на нас эту беду, мы не противимся. Каждый раз, когда нам приказывают выполнить тот или другой приказ, мы только твердим: «Так точно! Слушаюсь, господин подполковник Мойзель! Так точно! Слушаюсь, господин генерал Круземарк!» За ними следуют генерал-полковники и генерал-фельдмаршалы Дольман, Эбербах, Роммель, Рундштедт, Клюге и Модель! И они тоже кричали: «Так точно! Слушаюсь!» Так же обращали взгляд к господу и к тому единственному, которого послало нам провидение, который всегда все предвидит, но у которого никогда нет времени осмотреться. Понятия «солдатский долг» и «солдатская верность» воспринимались нами односторонне.

— Я согласен со всем, что ты сейчас сказал, — проговорил Клазен и с силой отфутболил подушки в сторону. — А наш Зеехазе? Где его верность? В последний момент у него сдали нервишки!

— Такой человек, как Зеехазе, не улизнет от страха, — твердо заявил Линдеман.

— Вы полагаете, что Зеехазе давно убедился в том, что нам, офицерам, нельзя доверять?

— Я твердо убежден, что Зеехазе остался верен нам.