Джонни получил винтовку
Джонни получил винтовку читать книгу онлайн
Что вам говорят слова «родина», «патриотизм», «свобода»? Какую цену вы готовы заплатить за свободу? Готовы ли вы пожертвовать собственной жизнью за родину?
Только не надо отвечать заранее известными ответами, которые уже давно придуманы кем-то и теперь считаются единственно верным решением. Пока просто подумайте, что лично вы готовы сделать ради свободы или родины.
Далтон Трамбо в своей книге «Джонни получил винтовку» как раз рассказывает о человеке, который отправился защищать эту самую «свободу» и эту самую «родину». Отправился тогда, когда он, наконец, обрел в жизни счастье и любовь…
Значит, он знал, что именно он защищает, знал, за что именно он жертвует своей жизнью. Ему было за что воевать, верно?
Так могут говорить те, кто посылает других на войну, или же те, кто уходит на войну, оставляя свои дома, родных, любимых. Но так никогда не скажет тот, кто не вернулся с войны. Жаль, что мертвецы не могут говорить.
Джонни, правда, с войны вернулся. Война забрала у него ноги и руки, забрала глаза, уши, нос и рот. Все, что осталось от Джонни – это кусок мяса, в котором упрятан разум. Упрятан надежно – ни до него не достучаться, ни самому Джонни не достучаться до всего живого мира. Джонни все равно что нет.
Но ведь Джонни есть. Где-то в этом бесполезном куске мяса упрятан настоящий живой человек. Человек, который жив и хочет быть живым. Впрочем, даже если бы Джонни захотел умереть, он бы не смог этого сделать.
Все что остается в распоряжении Джонни – это возможность вспоминать и мыслить. И, исчерпав воспоминания, Джонни начинает мыслить. Он переосмысливает свою жизнь, свою любовь. Он переосмысливает понятия «родины» и «свободы». Он, наконец, переосмысливает войну.
За что воевал Джонни? Где та свобода, за которую он заплатил своим руками, ногами, глазами и всем остальным? Что значит для него теперь родина, когда он даже не может определить, который сейчас час? Да и что это вообще за явление «война», когда обычные парни, такие как Джонни, вынуждены стрелять друг в друга, взрывать, резать, убивать и умирать, тогда как им хочется просто-напросто жить, любить прекрасных милых девушек, растить маленьких карапузов? И какую награду они получили за то, что проливали собственную кровь?
Да уж, теперь Джонни многое понял. И если бы у него была возможность, он бы сказал всем этим парням, которые отправляются сейчас на какую-нибудь войну, что такое на самом деле война, и какова истинная цена всем этим «свободам» и «родинам». Уж Джонни бы сказал им все как есть, он бы даже все это продемонстрировал на себе самом…
Только вот как связаться с внешним миром? Как можно рассказать что-то живым людям, когда в своем бесполезном теле ты упрятан надежнее, чем мертвец под крышкой гроба?
Что же делать Джонни? Ведь он просто обязан найти способ, чтобы рассказать миру о том, что ему теперь известно…
Далтон Трамбо написал одну из самых жутких книг, самых антивоенных книг. «Джонни получил винтовку» заставит вас задуматься. Вы увидите войну с той стороны, с которой, может быть, нужно видеть ее в первую очередь.
Читая эту книгу, можно смело заявить, что никакая свобода, никакая родина не стоит войны. А тот, кто считает иначе, пусть на себе испытает тяжелую участь, выпавшую Джонни.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Мексиканцы лишь ненадолго отрывались от работы и, глядя на них с ребяческим любопытством, ждали, когда они встанут. Они с трудом поднимались на ноги и снова принимались тащить рельсы. Болел каждый мускул, но бросить работу было нельзя. Кожа на ладонях полопалась, и всякий раз, хватая горячие клещи, они испытывали такую боль в ободранных руках, что она отдавалась даже во рту. Казалось, с каждым шагом колючки все глубже впиваются в мясо. Ранки начинают гноиться, но все равно — вытаскивать колючки некогда.
Однако боль, кровоподтеки и страшная усталость — все это было еще далеко не самым худшим. Каким-то чудом он еще держался на ногах, но внутри все было напряжено и ревело от боли. Легкие ссохлись до того, что при каждом вдохе прямо-таки свистели. Сердце набухло — оно не привыкло качать с такой силой. Он даже малость запаниковал, ибо знал, что не выдержит, и в то же время знал, что должен выдержать. Пусть хоть смерть, подумал он, только бы это кончилось. Земля под ногами стала то подниматься, то опускаться, все вокруг окрасилось в необычный цвет, а мексиканец, стоявший рядом с ним, был теперь за много миль от него и плавал там в красноватом тумане. Не осталось ничего, кроме боли.
Так и тянулись эти послеобеденные часы; то и дело он спотыкался и падал на колени, глотая пыльный, раскаленный воздух; он чувствовал, как набухает и напрягается желудок. Он пытался думать о Диане, вспомнить, как она выглядит, пытался найти ее здесь, в пустыне, что-бы хоть за что-то уцепиться. Но ее лицо ускользало. Он даже не мог себе ее представить.
И вдруг решил — ах, Диана, не стоишь ты того! Не можешь ты того стоить. Никто на свете, кроме разве матери, не стоит таких страданий. И все-таки, надрываясь и исходя болью, он старался придумать для Дианы оправданье. Может, она и не хотела обмануть его? Может, назначила свидание Глену Хогэну, потому что не знала, как ей иначе от него отделаться. Если это правда, — а хотелось верить, что это правда, — то какого же черта было ему забираться сюда, в пустыню, к этим мексиканцам? Зачем было рвать со всем, если он вполне мог бы остаться в Шейл-Сити, сидеть где-нибудь в тени, наслаждаться летними каникулами и думать: а вдруг сегодня вечером я встречусь с Дианой?
Связываться с девушкой — опасная штука, подумал он, это уж точно. Может, и правда, что все они изменяют ребятам и вообще стараются облапошить их, а коли так, значит, надо быть к этому готовым и научиться их прощать. Иначе что же получится? Такие парни, как он, срываются с места и мчатся в самое пекло пустыни, чтобы закопаться там на все три месяца летних каникул. Но кому от этого плохо, если не им самим? А девушка, оставленная тобою там, в Шейл-Сити, конечно же, будет гулять с Гленом Хогэном сколько ей вздумается. Пошатываясь и задыхаясь, он продолжал тащить рельсу, и вдруг жуткое чувство охватило его. Он спросил себя: «Джо Бонхэм, неужели же ты свалял дурака?»
Кто-то зычным голосом возвестил окончание работы, и все поплыло у него перед глазами. Когда предметы снова обрели свои очертания, он понял, что лежит на животе, а голова его свисает с борта дрезины. И Хоуви рядом. Запомнилось, что он смотрел вниз, на землю, которая текла под ним, точно вода, и слышал пение мексиканцев. Они по очереди качали рычаги дрезины, чтобы поскорее добраться до бараков. Джо лежал неподвижно и, задыхаясь, слушал, как поют мексиканцы.
Пол в бараке был земляной. Барак, крытый жестью, походил на сарай. Там стояла такая жара, что хотелось высунуться наружу, загрести руками побольше воздуха и набить им легкие. Деревянные нары располагались двумя ярусами. Он и Хоуви доплелись до двух нар, находившихся рядом. Они даже не расстелили постель, а сразу плюхнулись на доски и замерли. Подошел десятник и показал им, где можно получить ужин, но они не откликнулись. Просто вытянулись на койках и закрыли глаза.
С ним происходило нечто забавное. Такого он не испытывал еще никогда. Одна и та же боль пронизывала каждую частицу тела. Собственно, боль уже не чувствовалась, остались лишь оцепенение и сонливость. Он опять подумал о Диане. Мысль была мимолетной, последней перед провалом в темноту. Он вспомнил Диану, такую маленькую и хорошенькую, вспомнил, как она испугалась, когда он впервые поцеловал ее. О Диана, думал он, как же ты могла это сделать? Как ты могла?.. Потом он почувствовал, что его трясут.
Возможно, его трясли уже час или два, как знать. Он открыл глаза. Все тот же барак. Темнота. Воздух полон вздохов. Запах дыма: мексиканцы стряпали ужин над костром, разложенным посреди барака. В жестяной крыше зияла дыра для вытяжки дыма. Сквозь нее он видел звезды, мигавшие словно пляшущие искорки. В воздухе запах еды и дыма. Он едва не задохнулся. Как это все-таки похоже на мексиканца — провести весь день в адском пекле, да еще и на ужин стряпать горячее.
Хоуви тормошил его.
«Вставай! Десять часов».
Он не понимал — ночь это или у него выжжены глаза, и он не может отличить свет от мрака.
«Утра или вечера?»
«Вечера».
«Это сегодняшний вечер или вчерашний?»
«Вчерашний, по-моему… Погляди-ка, что у меня. Только принесли из конторы диспетчера».
Хоуви поднес к его лицу какую-то бумажку и осветил карманным фонариком. Фонарь они прихватили с собой, а вот о перчатках даже не подумали. Это была телеграмма, окровавленная израненными пальцами Хоуви. Она гласила:
«Дорогой Хоуви, почему ты так поторопился точка я в отчаянии от твоего поступка точка пожалуйста прости меня и сразу возвращайся в Шейл-Сити точка ненавижу Глена Хогэна точка люблю твоя Онни».
Даже в сумраке барака он разглядел, что Хоуви сияет от счастья. Значит, вот оно что: Онни ненавидит Глена Хогэна! Все ясно. Уж он-то, Джонни, понимает почему. А если Хоуви не понимает, так он просто дурак. Онни возненавидела Глена Хогэна только потому, что тот бросил ее ради Дианы. Задумавшись на минуту, он представил себе, насколько Диана красивее этой самой Онни, просто и не сравнить. Что же, у Глена губа не дура, подумал он. Потом он заметил, что Хоуви ждет какого-нибудь слова от него. Он попытался заговорить, но оказалось, что голоса нет — один шепот.
«Какого черта ты будишь человека и показываешь ему эту ерунду! Мне нужно выспаться!»
«Потому что я уже все обдумал».
«Ну, говори!»
«Значит, вот что, — возбужденно произнес Хоуви. — Таким ребятам, как мы с тобой, не пристало гробить свои лучшие годы в этом дурацком стройотряде. Это все равно, что какие-нибудь шикарные девчонки вроде Онни или Дианы вдруг, ни с того ни с сего, заделались бы прачками».
Джо ничего не ответил. Он лежал и думал. Но он все отлично понял. Диана в роли прачки! Он представил себе эту нелепую картину и тут же закрыл глаза.
«Понимаешь, Онни, должно быть, очень тяжело, не знаю, как бы мне ей помочь», — продолжал шептать Хоуви.
Он лежал с закрытыми глазами и ничего не говорил.
«Для меня это не просто повод вернуться. Я обязан сделать это», — не унимался Хоуви.
Он лежал неподвижно, но слушал внимательно.
«Диспетчер сказал, что ночью в сторону Шейл-Сити пройдет эшелон с гравием».
Он все еще молчал, все еще слушал.
Он едва заметно шевельнул ногой, чтобы показать, что не спит.
«Эшелон будет здесь через десять минут».
Он соскочил с нар, одним движением свернул одеяло и простыни и перекинул скатку через плечо. Хоуви удивленно уставился на него.
«Ты что?» — спросил Хоуви.
Он посмотрел на товарища с таким видом, будто возлагал на него ответственность за все дальнейшее.
«Если ты так рвешься домой и решил нарушить наш уговор, что же я могу сделать? А если мы действительно хотим попасть на этот товарняк с гравием, так давай поскорее!»
По пути в Шейл-Сити его все время занимали мысли о Билле Харпере. Ведь только вчера вечером я ударил Билла, подумал он. Билл Харпер, мой лучший друг, сказал мне правду, а я ударил его… Он лежал на гравии, подложив руки под голову, и глядел на звезды. Он вспоминал, как они недавно вдвоем сидели в аптеке, как Билл мялся и запинался, все ходил вокруг да около, а в конце концов взял да и выложил суть дела. Как же он вскипел, когда Билл сказал, что в этот вечер Диана назначила свидание Глену Хогэну. Наверное, так оно и было, иначе чего ради Билл стал бы говорить такое. Но он вскочил на ноги, закричал, что это вранье, ударом кулака сбил друга с ног и вышел вон из аптеки.
