Боевой 19-й

Паршин с силой оттолкнул плот и крикнул:

— Вперед! — как будто первый услышал в это мгновение грохот начавшейся канонады и яростный стук пулеметов.

Белые ответили тотчас же. На берегу реки вспыхнуло несколько взрывов. Устин, заметив вражеский пулемет, направил на него огонь, открыв таким образом себя, но этим он отвлек опасность от своих товарищей, переправлявшихся через реку. И только он подумал об этом, как над головой затенькали пули.

— Ложись, ребята, прижимайся к плоту! — крикнул он.

Плот, покачиваясь и поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, мешал вести прицельный огонь.

— Греби, ребята, нажимай на весла, — подгонял Устин и услышал, как кто-то охнул и, скрипнув зубами, простонал:

— Накось весло, погреби... о-ох!.. Да как же это, ребята? ..

Слово «погреби» прозвучало для Устина скорбно, как «похорони». Плот качнулся, и студеная вода разом обдала Устина, намочив шаровары й стеганку, ему стало жутко. Раненый неожиданно замолк. Кто-то сказал:

— Ребята, он уже мертвый.

Река представлялась Устину необыкновенно широкой. «Да уж не плывем ли мы вниз, по течению? — подумал он с опаской. — Ведь этак попадешь черт знает куда».

Плот неожиданно вздрогнул и остановился.

— Берег! — обрадовался Симаков.

— Прыгай! — скомандовал Устин. — Подтягивай, вытаскивай... Вот так.

С тяжелой* намокшей одежды Устина стекала вода. Дробно стучали зубы.

— Эх, да скорей же! — Он схватил пулемет, отбежал от берега и оттуда крикнул: — Снимите убитого с плота на землю!

Канонада продолжалась...

В это время 4-я кавалерийская дивизия переправилась в районе Рамонь на правый берег реки Воронеж и с рассветом двинулась по Задонскому шоссе, чтобы атаковать Воронеж с севера.

К утру 24 октября севернее Воронежа и на его восточной стороне разыгрался ожесточенный пеший и конный бой. Первая бригада 4-й кавалерийской дивизии стала обходить город с запада.

Боясь быть отрезанной и уничтоженной при слиянии Воронежа и Дона, конница Шкуро очистила город и стремительно отступила. После полудня по улицам освобожденного города с песнями двигались эскадроны 4-й и 6-й кавалерийской дивизии.

Теснясь на тротуарах, стояли толпы горожан, криками приветствуя полки буденновской конницы.

Город, утративший сень зеленой листвы, обнажился, раскрывая омытые дождем улицы. У самого берега и вверх по склону теснились маленькие домики жителей окраины.

На самой возвышенности, изрезанной оврагами, белели большие каменные дома, высились купола церквей, пожарные вышки.

Блестела, отливая синевой, спокойная, холодная река. В воздухе висел стук копыт о мостовую.

Песня одного эскадрона сменялась песней эскадрона, следовавшего за ним.

Смело мы в бой пойдем За власть Советов...

Песня уходила вперед и заглушалась другой:

Звук лихой Зовет нас в бой.. „

Но нарастала волна третьей:

Вечер долгий я стояла у ворот,

Вдоль по улице стрелковый полк идет...

Цокот копыт, грохот пулеметных тачанок, говор, возгласы — все это смешивалось и плыло в шумном потоке торжества и ликования.

Река позади. Войска вступают в центр города. Паршин снова на улице, на которой два месяца назад он дрался. А сколько воспоминаний связано с этим городом! Он едет рядом с помощником и рассказывает ему о сентябрьских боях за город, показывает короткой плеткой вниз на мост, потом вверх по улице. Тот слушает внимательно, следит за движениями Паршина и кивает головой.

Устин с жадным любопытством смотрит вдоль улицы, оглядывает дворы. G каким удовольствием он побродил бы по городу! А не сходить ли ему сегодня или, может быть, всем троим в госпиталь, чтобы повидаться с Григорием Андреевичем и с белокурой Верой? Надо будет потолковать с Паршиным об этом. Во всяком случае"он пройдется сегодня по старым, знакомым местам.

Зиновей смотрит на все рассеянно. Он думает о деревне, о ребятишках, о жене Насте. Как управляется она по хозяйству? Трудно, ох, и трудно же ей одной, горемычной. А ему не скоро еще возвращаться домой. Много еще впереди на его пути городов, сел и деревень.

Эскадрон, огибая Петровский сквер, выехал на проспект Революции.

По улицам среди гражданского населения, звякая шпорами, уже снуют веселые лихие кавалеристы, которые первыми вошли в город. Движутся телеги с учрежденской мебелью: шкафами, письменными столами, стульями и «ундервудами». На столб взбирается связист. Он вынимает из кармана трубку и, присоединив ее к проводу, кричит: «Как меня слышно?»

Какой-то старик бодро шагает с ведерком клейстера и пачкой листовок, оставляя на стенах свежие объявления:

«27 октября во Дворце труда состоится собрание представителей рабочих организаций'. С большим докладом о положении РСФСР и о задачах рабочего класса, в связи с действиями белых банд на Южном фронте и под Петроградом, выступит председатель губревкома Л. М. Каганович».

Вместе с войсками в город прибыл губернский революционный комитет во главе с товарищем Кагановичем. Город зашумел, задвигался. Звонили телефоны, назначались совещания, устанавливалась связь с районами. Сегодня только начало. А сколько предстоит еще сделать, чтобы упорядочить и наладить транспорт, связь, снабдить рабочих и служащих продовольствием, больницы топливом, медикаментами, бельем.

Буденновцы расположились в военном городке. Отдых, обед, сон. Ранним утром трубач проиграет подъем, и снова ринутся полки буденновской конницы по пятам врага.

Сонная тишина объемлет город. Ходят зоркие патрули, оберегая тишину и порядок. В казарме, где крепким сном спит эскадрон, Паршин пристроился к ящику и под крошечным огоньком свечного огарка пишет: «Здравствуй, отец! Жив ли ты, мой дорогой старик. ..»

Могучим сном спит набегавшийся по городу Устин, а Зиновей ворочается с боку на-бок. Он долго смотрит на склонившегося над листком бумаги Паршина, затем тихонько встает и подходит к нему.

— Товарищ командир... Петр Егорович, не откажи в милости, отпиши, пожалуйста, весточку ж«е;не моей Настюхе. Я плохо грамотен. Да и карандаша у меня нет.

Паршин берет другой листок бумаги и пишет:

«Дорогая Настя!»

— Петр Егорович! — шепчет Зиновей, прикладывая к груди руку. — Не так. Напиши ты по-нашему, по-крестьянски. «Здравствуй, дорогая наша жена Настасья Трофимовна. Пишет весточку ваш муж Зиновей Степаныч. Сообщаю вам, что я жив и здоров... Еще кланяюсь... Весточку эту писал командир наш Петр Егорович Паршин, с каким мы в одном эскадроне воюем с беляками и какой ведет нас в бой...»

Потом уходит Зиновей на нары, долго держит письмо в руке, незаметно засыпает и чему-то улыбается во сне.

Беспокойно мечется огонек догорающей свечи. Подходит дневальный и, собирая крошки стеарина, осторожно бросает на фитиль. На ящике, за которым сидит Паршин, лежат два письма. Первое к отцу, второе к ней, к далекой Наде.

Дремлет Паршин, накрывшись шинелью, и ему чудится: опять она, Надя Болдина. Она часто приходит к нему во сне. Сейчас она подъезжает к нему на черном коне и протягивает руки. Белокурые волосы развеваются на ее непокрытой голове. Он хочет подойти и обнять ее. Но она запрокидывает голову и трубит в сверкающую на солнце трубу. И мчатся к ней всадники. Их все больше и больше, и не видно уж Нади среди воинов. Потом он стоит один в степи и ищет ее глазами, но пустынна степь и вокруг никого нет. Потом он снова встречает ее. Они идут по темной улице, и она говорит: «Возьми меня за руку».

Он просыпается. Темно. Догорела свеча. У двери стоит дневальный, раскуривая цыгарку.

Где ока, эта милая девушка, первая, которую он так горячо полюбил. Придет ли, настанет ли час счастливой встречи? ..