Партизанский фронт

— Васер! Васер! — обращались к конвоирам с мольбой пленные. Остановив колонну у обгорелого деревянного домика, партизаны постучали в окно. Из него высунулась женская голова с копной седых волос.

— Бабушка, вынесите ведерко с водой. Пленные пить просят.

Женщина сурово посмотрела на пленных. Ее глаза наполнились слезами, губы задрожали. Тряся головой, она с надрывом закричала:

— Знаешь ли ты, сердобольный внучек, что бабушке, как и тебе, еще и двадцати пяти лет нет? Не знаешь? Спроси этих гадов… — Она сердито ткнула пальцем-культяпкой на немцев. — Это они двадцатилетних бабушками сделали. Пусть, сволочи, пьют ту воду, которой накачивали меня, как бочку, в лагере и выливали обратно, подвесив за ноги и избивая шлангами и резиновыми палками по разбухшему животу. Почти два года они нас так поили. Смолы им кипящей в глотку, а не воды! Гони этих лютых зверей отсюда, чтобы и духа их не было! Гони извергов! Смотреть нет сил…

Окно со звоном захлопнулось. По испуганным лицам пленных было видно, что они все поняли. После непродолжительной паузы среди них поднялся невообразимый шум. То ли они оправдывались друг перед другом, то ли были потрясены видом изуродованной молодой женщины, превращенной в старуху-инвалида. Несколько пленных, обращаясь к опешившим конвоирам, твердили:

— Комрад, вир зинд золдатен. Золдатен — понимай? Нихт гестапо, нихт СС. Вир зинд нихт шульдиг [28].

Партизаны тоже видели черные дела и солдат, и гестаповцев, и эсэсовцев. Они тоже не могли забыть их злодеяний. Да и не время было разбираться.

— Заткнитесь, гады! — резко оборвал один из партизан фашистских хамелеонов. — А ну шагай!

Почти две недели бригада очищала Смолевичский район от фашистов. Из каких только щелей не приходилось их вытаскивать! Прятались они в чаще лесов, на заброшенных торфоразработках, забирались в болота. Страх перед ответом за преступления загонял их в любые дыры. Но самым страшным для них было то, что на них охотятся народные мстители — партизаны, имевшие к ним особый счет.

Подавляющее большинство фашистов сдавалось в плен и на все лады кляло своего фюрера. Чуть не каждый из них твердил, как попугай: «Гитлер капут!»

Однако попадались матерые гитлеровцы. Это были своего рода фанатики, вышколенные нацисты. Однажды подростки доставили в штаб именно такого прожженного фашиста. Они вытащили его из свинарника, превращенного жителями из-за отсутствия свиней в отхожее место. Положив нам на стол пистолет «вальтер», вихрастый паренек лет четырнадцати рапортовал:

— Товарищ командир, поймали большого фрицевского начальника. Он предлагал нам денег и хотел откупиться.

— Почему у тебя кровь под носом? — спросил я юношу.

— Ну, пошел я, значит, в отхожее место, а он как схватит меня снизу за ногу. Я и закричал… Тут он выскочил, набросился на меня и хотел закрыть мне рот. Вот и разбил нос маленько. Тогда хватанул я его за руку зубами, и он отпустил. Ну а на мой крик хлопцы быстро прибежали…

— А где же ваш фриц?

— А мы его в уборной и закрыли.

— Молодцы, ребята! — похвалил я молодых помощников.

— Давайте ведите свой трофей сюда.

Под конвоем ребят порог хаты перешагнул высокий тощий немец лет сорока в помятой и испачканной черной эсэсовской форме. На кителе болтались, слегка позванивая, кресты. На выпуклый потный лоб гитлеровца свисала прядь светлых волос. Водянистые глаза были колючими и злыми. Четко отпечатав несколько шагов, он мастерски щелкнул каблуками и, вытянув вперед правую руку, рявкнул:

— Хайль Гитлер!

Все это было до того потешно, что все мы невольно засмеялись. Затем Кисляков спокойно ответил:

— Нет, господин майор, Гитлер капут. Скоро крышка твоему ефрейтору.

Фашист обвел нас какими-то безумными глазами, затем сжался, крепко прижал руки с вытянутыми пальцами, щелкнул каблуками и, весь подергиваясь, еще громче выкрикнул:

— Нихт капут! Хайль Гитлер!

Было ясно, что перед нами матерый зверь.

Переводчик спросил у немца фамилию, но он молча стоял, выпучив мутные глаза. Когда повторили вопрос, фашист пренебрежительно улыбнулся и на приличном русском языке с некоторым акцентом сказал:

— Вы бандит, а я офицер великой Германии и буду разговаривать только с равным мне по чину русским командиром. Офицер фюрера не может иметь дело с бандитами.

Замолчав, гитлеровец вызывающе вытянул лицо.

— Ох и сволочь! — не выдержал Кисляков и бросился к наглому майору.

— Не смейте меня трогать! — на шаг отступив, бросил фашист. — На моей стороне международное право… Мы еще скоро вернемся с новым оружием фюрера, и тогда…

Не успел я удержать Кислякова, как он со всего размаха съездил фрицу по роже. От пощечины тот с грохотом рухнул на пол.

— Извините, товарищ комиссар, — брезгливо вытирая руку, сказал Андрей. — Не смог удержаться. Вот ведь как распоясался, гад этакий. Он еще и международное право вспомнил! А когда топили наших людей в крови, тысячами губили малых и старых, тогда не думали об этом праве. Ах ты, гад ползучий! — скрипнув зубами, стукнул Андрей кулачищем по столу.

Фашист, вскочив на ноги, испуганным голосом завопил:

— Буду жаловаться… Не позволю… Это разбой, я культурный человек…

— Он опять свое, — возмутился Кисляков. — Смотрите на его нашивки — ведь он разбойничал более двух лет. Видно, его фашистский бред только кулаком и можно выбить. Словами такого не проймешь.

Андрей оказался прав. В тот же день злобный гитлеровец доказал, что он относится к числу неисправимых врагов, которых надо беспощадно уничтожать. Немец сделал вид, что покорился, и фашистских приветствий больше не выкрикивал. Его, как и других пленных, направили на пересылочный пункт в Смолевичи. Сначала он просил конвоира отпустить его за золотые часы. Потом со слезами просил пожалеть его маленьких детей. Затем начал злобно ругаться и грозить расправой, когда вернется его армия. Убедившись, что все ухищрения напрасны, майор кинулся на конвоира, сбил его с ног и бросился в сторону от дороги. Но другой конвоир вовремя пустил ему пулю в спину. Какой-то пожилой пленный солдат с почерневшим от усталости и пыли лицом подошел к трупу, брезгливо толкнул его ногой и сказал конвоиру:

— Рихтиг комрад! Эр ист СС официр. Брауне пест. Эр вар геферлих фюр зи унд фюр унс [29].

В ходе ликвидации остатков группировки партизаны на опыте убедились в том, что такие, как майор СС, действительно были опасны для всех, в том числе и для самих немцев. Наши поисковые группы несколько раз находили в лесу по десять и более мертвых немецких солдат. В лесу возле Юровского озера, например, в одной из таких групп был обнаружен еще живой ефрейтор. Он рассказал, что их офицер под силой оружия заставил своих солдат выпить какой-то напиток. Когда все сделали по нескольку глотков, остаток допил он сам. Через 10—15 минут из ртов солдат повалила пена, и они извивались на земле в страшных муках. К утру все утихло, а ефрейтора рвало и мутузило до крови. При перевозке в Смолевичи ефрейтор умер.

Именно этих солдат, отравленных самими же верноподданными гитлеровского рейха, реваншисты преподносят несведущим в качестве жертв большевизма.

К концу июля наша бригада полностью покончила с остатками разбитой вражеской группировки, в которую входили 12-й, 27-й, 35-й армейские и 39-й и 41-й танковые корпуса, — всего более ста тысяч солдат и офицеров.

Видимо, в определенной мере относятся и к нашей бригаде слова руководителя операцией «Багратион» Маршала Советского Союза Г. К. Жукова:

В ночь с 19 на 20 июня славно поработали народные мстители! В документах немецких штабов указывается, что в ту ночь… все железнодорожные магистрали к фронту и перекрестные дороги в оперативном тылу группы армий «Центр» были парализованы, и отчасти на продолжительное время… Быстрая переброска срочно необходимых резервов на северном фланге группы армий «Центр» оказалась невозможна.