Тайна Юля-Ярви

— Кто там?

Из-за полога выскользнула Импи и, подкрутив фитиль в лампе, подошла к окну. В рубашке до пят, она несколько секунд стояла неподвижно, прильнув к морозному стеклу.

Шереметьев, отстранив от окна девушку, сам прильнул к проделанной ею протаине, но ничего, кроме белесой мути, не разглядел. Он вопросительно посмотрел на Импи. Девушка лукаво улыбнулась ему и нарисовала на инее, покрывавшем стекло, нечто похожее на птицу.

— Вы думаете, птица стукнула? — спросил Володя, отходя от окна.

Импи ногтём большого пальца быстро нацарапала рядом с птичкой какой-то замысловатый знак.

— Что это значит? — спросил Шереметьев.

В ответ она сверкнула золотистыми глазами и, метнувшись к своей кровати, исчезла за цветастым пологом.

Шереметьеву не понравилось поведение девушки. Больше того, оно показалось ему подозрительным.

— Что вы там написали? Покажите мне по словарю, — потребовал Шереметьев, раздвинув полог и протягивая Импи потрёпанную книжку.

Она уселась на перине и долго перелистывала страницы. Затем подчеркнула ногтем слово и подала Володе. Рядом с финским словом он прочитал русское: «сердце».

Шереметьев сердито нахмурился и ответил:

— Довольно шутить! Скажите, кто стучал в окно? Что за знак на стекле?!

Вместо ответа Импи набросила ему на шею свою пышную косу и так притянула его к себе, что он чуть не задохнулся.

Шереметьев оттолкнул девушку, уже не на шутку встревоженный. За её игрой он разглядел какую-то реальную опасность.

— Кто здесь?! — раздался вдруг с печи голос старика. — Это опять Пекко? Она снова шепчется с ним? — спросил он по-русски, обращаясь, видимо, к Шереметьеву.

— Какой Пекко? — насторожился Володя.

— Волк и сын волка! Тот, кто убил мою верную собаку, которая была у меня поводырём, будь он трижды проклят, будь он разорван медведем, утоплен моржом, заклёван совой!..

Импи крикнула что-то старику, но он не унялся:

— Я скорей сожгу этот дом, чем пущу в него воровское отродье! Ты понимаешь, русский, эта глупая девчонка, наскучившись по женихам, привадила в мой честный дом вора, сына вора. Отец этого Пекко — презренный убийца! Он убил почтальона, ограбил почту и бежал за океан. Там его зарезали в каком-то кабаке: не пошло награбленное впрок. Теперь сюда явился его отпрыск. И добывает себе богатство, хозяином хочет стать. Он ненавидит русских. Он говорит, что здесь, на дне наших озёр, скрыты великие богатства: драгоценные редкие руды. Он ждёт, что после войны сюда явятся из-за океана его друзья…

— Где же он живёт?

— Где живёт волк? Ты не знаешь? Я тоже не знаю. В ясную погоду он лежит в берлоге, а когда начнётся метель — выходит за добычей. Он ходит в волчью погоду, когда снег заметает следы. И как только начинается метель, моя внучка печёт пироги.

Шереметьев невольно взглянул на стекло окна, на знаки, нарисованные Импи. Он понял, что это предупреждение кому-то там, за окном…

Он решительно повернулся к девушке, ещё не зная, что ему предпринять. И вдруг увидел, что она плачет. Да, плачет, без всякого притворства, утирая слёзы концом косы.

— Это ещё что? — спросил озадаченный Шереметьев.

Вместо ответа Импи вдруг схватила его шею горячими и крепкими, как клещи, руками и, глядя прямо в глаза, быстро-быстро заговорила что-то по-фински.

— Ага! — закричал вдруг старик. — Теперь тебе не надо Пекко! Ты молишь русского спасти тебя, бедную девочку, от волка Пекко? Ты плачешь? А почему ты не плакала, когда он убивал мою верную собаку? Когда он приходил в наш дом, как хозяин? Грозил мне… Издевался над моей старостью и слепотой. Над памятью моего сына… Плачь, плачь, негодница!

Шереметьев, смущённый и растерянный, с трудом высвободился из цепких рук Импи.

А старик не переставал переводить её признания:

— Она говорит, что никогда не любила Пекко. Она принимала его ухаживания потому, что была беззащитна… Да, да, она и вышла бы за него замуж, потому что не было иного выхода. Ведь если у неё не будет детей… вот этот дом, мельница, озёра, полные рыбы, — всё отойдёт как выморочное имущество — общине, которая её испортила. Иезуиты поглотят всё… И род наш кончится. Но теперь, о, русский витязь, всё изменилось с вашим приходом… Импи просит простить, что она встретила вас неласково. Ведь ей напели в уши, будто русские — дикари, страшные варвары. Она просит вас не презирать её… Разве она недостойна вашей жалости и защиты? Разве вы отдадите её Пекко?

Шереметьев был почти втянут в перипетии необыкновенной, сентиментальной истории. На какое-то время он позабыл о знаках на стекле, о тайне озера Юля-ярви. Может, ему представилось, будто он волшебный гость из старинных сказок, спасающий северную девушку от злодея. Вот она плачет, просит его защиты, а злодей крадётся где-то, пресмыкаясь в ночи. Оставалось только поймать его и обезвредить…

Неожиданно, откуда-то извне донеслись вдруг глухие удары. Импи вздрогнула. Шереметьев прислушался. Удары раздавались равномерно. Что это могло быть?

Происхождение ударов раньше всех понял старик.

— Мельница! — закричал он, сваливаясь с печи. — Волк, сын волка, исполняет свою угрозу! Он разрушает мою мельницу, мое богатство!

Тут Шереметьев больше не раздумывал. Отстранив Импи, быстро надел унты, меховую куртку и, схватив автомат, бросился вон из горницы.

Распахнуть дверь, скатиться по ступенькам и добежать до мельницы было делом минутным. Володя пронёсся вихрем по снегу и, достигнув бревенчатого строения, увидел человека — здоровенного, широкоплечего детину, в коротком белом халате, какие носят финские лыжники. Поставив у деревянного мельничного колеса винтовку, он вооружился ломом и сбивал им лёд с подъёмного устройства плотины.

Шереметьев не стал раздумывать над целью его действий. Для него важно было схватить этого белого волка в человечьем обличье, скрутить его и захватить в плен. Ведь это был враг, диверсант.

Взяв наизготовку автомат, Шереметьев осторожно начал спускаться по откосу к человеку. Вдруг нога его скользнула. Он рухнул наземь и стремительно покатился вниз. Здоровый, как медведь, он ударил своим телом незнакомца и сшиб его с ног. Человек в белом халате вскочил первый и набросился на Шереметьева. Далеко в сторону отлетел автомат лётчика.

Резким движением своих могучих плеч Шереметьев стряхнул врага и оказался наверху. Он прижал диверсанта к земле, пытаясь скрутить ему руки. Но тот вывернулся и сам очутился верхом на лётчике. Шереметьев напряг все силы, чтобы сбросить с себя тяжёлого и цепкого противника. Но через секунду враг снова оказался наверху, потом лётчик опять положил его на лопатки. Завязалась отчаянная борьба.

Шереметьев был сильней и крупней диверсанта, но тот оказался увёртлив и жилист. В нём чувствовался тренированный борец — это был Пекко.

Шереметьев видел, что Пекко пытается выхватить из-за голенища своего сапога нож и старался не допустить этого. Пекко ворчал ругательства, плевался и кусался.

Шереметьеву тоже не удавалось завладеть ножом.

И вдруг он увидел на берегу Импи. Она оделась в мой комбинезон и прибежала к мельнице. Шереметьев, приняв её за меня, крикнул:

— На помощь!

И в этот момент Пекко правой рукой схватил его за горло. Шереметьев обеими руками стал отдирать цепкие пальцы врага.

Не знал Шереметьев, что в эту минуту Импи подняла винтовку Пекко и целилась, прищурив свой янтарный глаз.

Шереметьев даже не слышал выстрела. Только почувствовал, что рука, стиснувшая его горло, вдруг ослабела и разжалась.

Шереметьев облегчённо вздохнул полной грудью, встал на ноги и поднял голову. Только теперь он понял, что стреляла Импи. А Импи в этот миг стояла на плотине, сжимая в руках снайперскую винтовку. Глаза её были плотно закрыты. Казалось, она без сознания.

— Импи! — крикнул Шереметьев.

Импи медленно открыла глаза. Посмотрела на него, на Пекко и выронила из рук винтовку.