В Маньчжурских степях и дебрях<br />(сборник)

— А сам бежать… Тут ему навстречу один хохол, а он его по горлу бритвой…

Он взглянул на Семена.

— Ведь он цирюльник…

— Ну?

— Прямо бритвой… За городом, видите, говорят было… И куда потом девался, неизвестно…

Петька замолчал.

Молчал и Семен… Потом он спросил:

— А ты-то его где видел?

— С дядей… В Харбине мы были… Свиней дядя продавал и зашел бриться… Потом оказывается, этот самый. Говорят, бумаги после него нашли… Сжег бумаги, да кое-какие остались, не сгорели…

— То-то я гляжу, — заговорил Семен, — гляжу, ружье у него… опять-же с лица будто китаец, а чего-то не хватает… Будто недоделанный… Да…

Глаза у него блеснули холодным блеском.

Он вперил их в Петьку и сказал:

— Нужно его поймать…

Петьке стало как-то и жутко и весело от его взгляда и от его слов…

Сердце у него замерло совершенно так, как замирает сердце, когда катишься с высокой крутой горы, или взлетев на качелях высоко кверху, задержишься там на мгновенье, чтобы со всего размаху ринуться вниз…

Хотелось зажмуриться. Но он взглянул прямо в лицо Семену, и губы его повела улыбка долгая, трепетная… Глаза загорелись…

С Семеном он ничего и никого не боялся.

Семен сказал: «надо его поймать».

Значит, это для него пустое дело.

Лицо у Семена, когда он говорил это, стало как каменное. Ни один мускул не дрогнул…

Он поймает японца.

Он сильный, он ловкий… У него пальцы как железные клещи… Он весь как железный…

— А как поймать, — произнес Семен, захватил ус в пальцы и сунул его в рот. — Да, эта штука…

Несколько волосков завязли у него между зубами; он фукнул на них, отдув губы с одного края, разгладил потом усы, качнул головой из стороны в сторону и повторил опять:

— Н-да… штука…

Петька видел, как он покосился на его карабин…

— Вот что, слушай-ка…

И он мигнул Петьке глазами и кивнул ему головой.

— Слушай, я сейчас вылезу из землянки в окошко и подползу к нему по кустам…

Тут он взял Петьку за пуговицу его пиджака и слегка потянул к себе.

— Чуешь?.. Подползу, а ты…

Он чуть-чуть двинул бровями.

— Ты знаешь, как свистит подкрапивник?

Петька внимательно смотрел ему в лицо. Он кивнул головою и ответил:

— Знаю.

— Так вот… Ты слушай…

Он опять потянул его за пуговицу.

— Как свиснет подкрапивник три раза, это значит, я дополз… Тут ты и стрели… Только гляди не в него… Ни Боже мой… Чтоб только спугнуть. Чуешь?..

Петька не совсем хорошо понимал, для чего он должен спугнуть японца.

Но он ответил:

— Хорошо…

Голос, однако, звучал у него неуверенно, выражение недоумения проскользнуло по лицу и в глазах.

И, вопросительно взглянув на Семена, он произнес все также неуверенно:

— Так, значит, не в него?

— Ни-ни! Мне что нужно?.. Пусть бы он только соскочил с дерева, а уж в кустах я с ним расправлюсь… Понимаешь теперь? В кустах-то он меня не разглядит второпях… Я уж притаюсь, знаю, как…

Семен разом оборвал свою речь… Он словно вспомнил про что-то…

— Разве вот что, — через секунду зашептал он снова, прищурив один глаз, словно прицелился в Петьку, — ты видел, как он приладил ружье?

— Видел.

— Оно у него на сучке… Так ты вот что. Ты трафь прямо в сучок… Собьешь сучок — хорошо, не собьем — не нужно…

И вдруг словно испуг загорелся у него в глазах…

— Петька!..

И сейчас же, подняв руку, он погрозил Петьке пальцем.

— Только гляди у меня, парень, не попади вместо сучка в приклад либо в затвор.

Строгое-строгое стало у него лицо… Даже будто посерело немного…

— Слышь?..

— Ну вот, — сказал Петька.

— Лучше промахнись…

Он подошел к сосенке, поставил ногу на нижний сучок и опять повернулся к Петьке.

— Лучше промахнись… Слышь?.. А то, ну тебя к Богу!..

X

Петька притаился в амбразуре окна и ждет.

В руке карабин…

Кругом по-прежнему тихо.

— Неужели промахнусь? — думает он.

Тревожно бьется сердце… Вон он, японец. Теперь ружье его висит неподвижно. Отчетливо виден сучок, на который оно повешено.

Петька на глаз прикидывает расстояние до сучка.

Сколько тут?.. Шагов двадцать, двадцать пять…

Больше не будет…

Ему вспоминается лицо Семена, когда он грозил ему пальцем, и его слово: «лучше промахнись»…

Семен, верно, не хочет, чтобы он испортил японскую винтовку…

А лучше было бы бить по затвору: тогда бы японец уж ничего не сделал бы с Семеном…

В глазах у него начинает рябить…

Рядом с сучком выплывает другой сучок, совершенно такой же…

Он прищуривает глаза, открывает их опять…

Зелень листьев становится вдруг словно ярче…

Резче обозначаются контуры отдельных листиков…

Словно он смотрел сквозь мутное окно с мутными стеклами, а потом сразу открыл окно.

Листья так и блеснули ему в глаза.

Нет, не нужно смотреть так пристально…

Но глаза, помимо воли, останавливаются опять на сучке…

Листья сливаются в одно расплывчатое мутно-зеленое пятно.

Только сучок виден точно черная черточка.

Желтеет что-то посередине сучка. Это — ремень. Вон и пряжка. Заостренный кончик ремня торчит кверху из-под пряжки.

Умышленно сосредоточивает он внимание на ремне ниже сучка.

Но и ремень вдруг неожиданно пропадает из глаз, превращается во что-то бесформенное серо-желтое, что уплывает книзу под сучок, и перед глазами снова сучок.

Тихо, слабо закричал где-то подкрапивник…

В первое мгновение этот крик словно пронесся мимо него. Он остался неподвижен.

Но потом он вздрогнул.

Сердце стукнуло и остановилось… Теперь крик подкрапивника точно прошел его насквозь, в грудь и в сердце.

Ведь это не подкрапивник, это Семен.

Все его внимание ушло в слух, и глаза в эту минуту, казалось потеряли способность видеть. Живая сила, проникавшая зрение, ушла из глаз, перелилась на другое чувство; зрение словно замерло.

Опять закричал подкрапивник…

Он положил карабин на земляной подоконник и прицелился.

Карабин на подоконнике держался как на прицельном станке…

Снова кричит подкрапивник.

«Эх, лучше б уж молчал!..»

Он навел мушку. Твердо стоит мушка, словно застыла. Точно черненькое маленькое пятнышко село прямо на желтый ремень, охватывающий сучок поперёк…

Он нажал на спуск.

Выстрел…

Он слышал, как вслед за выстрелом что-то глухо стукнуло впереди или внизу в кустах.

Клуб дыма медленно расплывался между деревьями в листьях.

В дыму по веткам дуба, где сидел японец мелькало что-то синее, быстро скользя вниз, то скрываясь за стволом дуба, то появляясь опять…

Дым редел с каждой минутой, уходя кверху, словно расползаясь и расплываясь вверх, подтягивалась легкая газовая кисея…

Японец теперь был отчетливо виден.

Торопливо соскакивал он с ветки на ветку, хватаясь руками за верхние ветки, извиваясь между ветками, где они были особенно густы, появляясь то с той, то с другой стороны ствола.

Он был без ружья.

И на ветках ружья тоже нигде не было видно.

Петька не промахнулся.

Японец, наконец, спрыгнул в кусты.

В ту же минуту в кустах мелькнуло что-то большое, темное… На одно мгновенье между веток показалось лицо Семена и сейчас же опять скрылось. Потом кусты зашумели, затрещали ветки… Послышался сдавленный крик.

Из кустов кверху взвилась черная сумка с оборванным ремнем, затем еще какой-то предмет…

Петька знал, что у Семена не было такой сумки…

Значит, Семен повалил японца на землю и обрывает с него его вещи…

Хрипло вдруг прозвучал голос Семена:

— Петька! веревку!.. Ремень у меня висит над кроватью.

Петька спустился в землянку, разыскал ремень и, взобравшись опять к окошку, выскочил через него наружу…

Схватив свой карабин, он побежал с бугра вниз по зарослям…

— Где вы, дядя Семен?

Очутившись в кустах, он сразу потерял направление… Он точно опустился на дно озера… Не было видно ни деревьев, ни бугра… ничего не было видно… Густо зеленела вокруг него частая заросль.