В Маньчжурских степях и дебрях<br />(сборник)

— Только откуда у него такое ружье?..

Он задумался, опустив голову.

— Ружье модное, — сказал Петька.

Семен бросил на него короткий взгляд.

— То-то, что модное…

— Может, хунхуз?..

Семен отрицательно качнул головою и потом вскинул глаза на Петьку.

— Зачем хунхуз пойдет в лес?..

Он вздернул плечи.

— Может еще откуда?..

— То-то вот откуда… Я знаю тут всех ихних охотников… И, занеся руку за шею, он заскреб пальцами по затылку.

— Дяденька…

— А?

— А он не сбежит?..

— Куда там! Нет… Испугался, небось, теперь до утра не слезет…

Опять он вздернул плечи и развел руками.

— Главное — пуля… В жизни я не видал у них таких ружей…

— Небось, и в оболочке, — заметил Петька, вопросительно взглянув на Семена…

Через секунду он спросил:

— Вы когда видели новые пули?..

И пояснил сейчас же, не дожидаясь ответа:

— Внутри свинец, а снаружи этак в роде серебра, только тверже.

Немного он покраснел. Он видел, как Семен вдруг омрачился. Конечно, откуда Семену знать о новых пулях? И, конечно, ему это неприятно, что он не знает. А откуда он может знать! Он, может, всю жизнь прожил в лесу.

— Ладно, — сказал Семен. — А ты вот что, ты лезь-ка к окошку и сиди там, сторожи… Как что заметишь, станет слезать или еще что, сейчас мне… Ну, валяй!

И он скользнул глазами снизу-вверх по лестнице-сосенке.

— Ну, живо!

Петька вскарабкался по сосенке и высунул в окно голову.

— Видишь? — шепнул снизу Семен.

— Вижу.

— Не очень высовывайся… Слышишь?

И Семен носком сапога ударил тихонько под конец сосенки.

Затем он оставил Петьку в покое.

Он опять лег на койку навзничь, заложив руки за голову, вытянувшись во всю длину койки.

Затаив дыхание, смотрел Петька из маленького прорезанного в толще бугра окошка…

По скату бугра зеленели кусты орешника и дикого винограда. В их зелени утопали темные стволы вековых кедров и дубов. Высоко по стволам взбегали плети повилики, захлестываясь цветными гирляндами, точно выброшенная из зеленого моря розовая пена…

Снизу Петьки хороши были верхушки деревьев. Тихо колыхались ветви, чуть-чуть дрожали листья.

Немолчный шум шел над лесом.

На одном из дубов довольно высоко от корня Петька рассмотрел и маленького человечка с желтым лицом в синей с золотыми пуговками кофте и синих же широких штанах.

Человек сидел верхом на толстой ветви, прислонившись спиной к стволу дуба. Около него висело на сучке его ружье.

Ружье Петьке было плохо видно. Его почти совсем закрывали листья. Только ствол ружья в нескольких местах поблёскивал между листьями. И потому, как поблёскивал ствол в зелени листьев переливным, то синим то серебристым блеском, Петька догадался, что ружье качается…

Китаец, или как назвал его Семен манза, вероятно, привесил ружье только сейчас.

Светлыми пятнами лежали на синей: кофте солнечные блики.

Листья вверху и ветки колебались, и от того светлые пятна то расползались, то суживались опять, скользя по кофте по рукам, по желтому лицу.

Два или три раза лицо осветилось все ярко и светло, точно выставилось вдруг из зелени…

И Петька невольно в оба эти раза подался немного назад, пряча голову в углублении окошка.

Он понимал, конечно, что китаец не может его видеть и не подозревает о его присутствии, но ему даже жутко стало, когда он увидел это лицо в рамке зеленых листьев, залитое солнечным светом, и потому казавшееся совсем плоским, с плохо различаемыми чертами, точно расплывшееся в лучах солнца.

Кругом тишина…

Только шумят деревья… Неподвижно сидит китаец в зеленых листьях. Блестит его ружье сквозь листья.

Петька видит, как блестящий ствол тихо колеблется и точно тянется, точно синее пламя пробегает по нем.

Из зеленой мглы, кажется Петьке, прямо на него глядят сверху большие темные глаза… И когда Петька вглядывается в них, он только и видит их одни. На лица, ни фигуры не видит, только одни глаза… Будто это сам лес смотрит на него из зелёного своего царства.

А кругом тихо-тихо…

Вот опять светлые пятна задвигались, поползли наискось по листьям, захватили края синих рукавов, скользнули по золотым пуговицам, вспыхнули на щеке и на подбородке.

Черные глаза потухли, ушли куда-то в глубину…

Желтое, все залитое светом, выплыло лицо из зеленого сумрака листьев.

IX

Петька вздрогнул. Что-то знакомое почудилось ему в этом лице.

Он по-прежнему плохо различал черты, но на одну минуту ему показалось, будто в них мелькнуло что-то, что давно затерялось в его памяти, и сейчас вспыхнуло опять и загорелось в сознании слабо и смутно…

И он весь замер и затаил дух.

Пристально смотрит он в лицо китайцу и видит, как лицо стало рябым от набежавших опять на него солнечных пятен…

Пятна движутся, скользят по лицу и точно прячут за собой лицо.

Точно занавеска из света и теней колышется против лица.

Что-то болезненное, мучительное, тоскливое затрепетало у него в душе.

Нет, видел он где-то раньше этого человека!

Но где?.. Когда?..

Какие-то образы родятся в душе, неясные, далекие…

Будто и в душе тоже пробегают светлые и темные пятна, ширятся, пропадают снова, снова вспыхивают…

И на сердце тоскливо-тоскливо…

Будто что-то сосет сердце…

Точно сейчас рядом с ним притаилось что-то нехорошее, страшное и неведомое… Точно что-то схоронилось внутри этого китайца и не хочет показать себя, пока не настало время…

Тогда Петька все увидит и все узнает… И он ждал этого момента с трепетом, с мукой и болью…

И вдруг словно волна подкатила ему к сердцу…

Крепко схватился он обеими руками за верхушку сосенки…

Вот оно! Вспомнил!..

От сердца отхлынуло. Холодок пробежал по телу.

Торопливо стал он спускаться вниз.

— Ты что? — окликнул его Семен, подымаясь с койки.

— Сейчас, — прошептал Петька.

Он спрыгнул с последнего сучка на пол и подошел к Семену…

Он не совсем хорошо различал теперь Семена…

В землянке словно потемнело.

Семен казался ему каким-то черным с темным лицом, будто и он потемнел тоже.

— Ну? — услышал он опять его голос.

— Дяденька!.. Я его знаю, этого манзу…

Голос у Петьки пресекся…

— Знаю, — повторил он.

Глаза у него широко открылись и остановились на Семене с неопределённым растерянным выражением…

— Знаю, — сказал он еще раз, не отводя глаз от Семена…

Глаза, казалось, стали у него еще больше и заблестели лихорадочным блеском. Красные пятна выступили на щеках.

— Почему знаешь?

Семен встал с койки и остановился против Петьки…

— Я видел его, — зашептал Петька, — видел, ей Богу!..

— Где видел?

— В Харбине…

Казалось, Петьке что-то мешало говорить… Словно клокотало у него что-то в груди и гасило слова, едва они срывались с губ.

— Давно? — спросил Семен.

— Весною.

— Может, он и то хунхуз?

— Не!..

И Петька энергично несколько раз тряхнул отрицательно головой.

— Гм… Не хунхуз?

Семен прямо в упор уставился ему в лицо… Брови у него зашевелились.

— Не хунхуз?

Петька открыл рот, вобрав в себя воздух, словно дышать ему было тяжело, и произнес, опять тряхнув головой:

— Не… шпион…

Потом добавил:

— Японский лазутчик…

— Японец, значит?

— Японец…

— А ты откуда знаешь, что шпион!

— Как не знать… Вы, знаете, дяденька…

Петька схватил Семена за руку.

— Вы знаете… За ним следил один офицер… А он дал ему свою папироску…

Снова голос у него оборвался. Крепко надавил он пальцами на руку Семена.

— Дал покурить… Нате, говорит, хороший табак… Тот покурил и сейчас — хлоп без чувств…

На минуту он умолк, словно устал говорить… Потом так же, как перед тем, тяжело перевел дух и продолжал: