Дивизион

Всем было очень тяжело, некоторые не выдерживали, падали на землю, но окрик сержанта заставлял их вновь и вновь возвращаться в прежнее положение. Вдруг сослуживец Интеллигента из полка поднялся и перестал выполнять упражнение. Сержант приказал ему принять исходное положение. Но тот не подчинился.

– Ты не слышишь, что я тебе говорю?! – разозлился сержант. – Быстро выполняй приказ, а то пожалеешь. Солдат не реагировал.

Выждав паузу, сержант крикнул остальным:

– Делай два! И подняться пока всем!

Таким образом все получили возможность немного расслабиться, а сержант стал приближаться к ним, явно с недобрым намерением. Все это время Интеллигент чувствовал себя нехорошо; невыносимое занятие с сержантом измотало его. Когда же его товарищ отказался делать упражнение, он к тому же сильно расстроился за него и заволновался, а, увидев сержанта, направившегося к ним, даже испугался. Сослуживец-земляк стоял довольно далеко. Интеллигент уже давно хотел ему сказать, чтобы он не делал глупостей. Касымов смотрел на Интеллигента зло и неприязненно, было такое ощущение, будто он хотел и его в чем-то обвинить. «Я же все делаю, стараюсь», – чуть было не вырвалось из уст Интеллигента. Тем временем сержант уже добрался до его непокорного земляка.

– Ты не понимаешь, что потом тебе будет плохо, очень плохо? – спросил сержант с нескрываемой угрозой в голосе.

Время было летнее и все, включая сержанта, стояли на плацу по пояс голые, в одних брюках и ботинках. Интеллигент в отличие от своего широкоплечего и коренастого земляка был чрезмерно худой, хилый, с неразвитой и узкой грудью и тонкими, как палки, руками. А сержант, хоть и был тоже худой, производил впечатление человека, проводившего немало времени на спортивных площадках. И сейчас он стоял перед земляком Интеллигента в позе единоборца, владеющего приемами карате. Интеллигент наблюдал за этой напряженной сценой; ему казалось, что сердце выпрыгнет из груди от страха, стало трудно дышать. Так тягостно было на душе, что, казалось, он готов выполнить любое требование, лишь бы избавиться от этого состояния. Все тело бросало от страха в озноб, дышалось все тяжелее и тяжелее. Стоявший с ним рядом такой же, как он, молодой солдат, которого все звали «Кузьмой», сказал Интеллигенту тихо:

– Скажи своему другу, пусть он делает все, что говорит сержант, не то ему не поздоровится. Если сейчас и уцелеет, его ждет расправа в казарме — совместная, от всех «дедов».

Интеллигенту после этих слов стало еще страшнее. Он хотел было подойти к товарищу и попытаться урезонить его, объяснить тщетность бунта, но не посмел. К тому же ему не давал покоя Касымов:

– А ты тоже хочэт драца? – спросил он Интеллигента, с усмешкой оглядывая его хилую несуразную фигуру.

Интеллигент ответил ему миролюбивым взглядом, пытаясь сбить агрессию «старика»:

– Нет, я не хочу драться, а зачем это и кому это вообще нужно?

Но, кажется, его слова не оказали желаемого воздействия на «деда» и даже, наоборот, вызвали у него еще больший накал ненависти. Тем временем сержант продолжал еще более настойчиво требовать от его земляка выполнения упражнения — с все более угрожающим видом. Но тот упорно отказывался. Тогда сержант надвинулся на него и начал наносить удары ногами, но, казалось, они не достигали взбунтовавшегося солдата. Тогда сержант высоко подпрыгнул и хотел нанести ему удар ногой в грудь. Но тут же сам оказался лежащим на плацу. Сержант быстро вскочил, начал выкрикивать ругательства в его адрес, а тот, похоже, отвечал ему в той же манере; но, борясь, они удалились еще дальше, поэтому различить слова с такого расстояния было трудно. Наконец сержант оставил его, поручил вести занятия дальше Касымову, а сам удалился в казарму, бросая на ходу угрозы в адрес молодого солдата. Касымов, хоть и не испытывал их больше изнуряющими упражнениями, был еще грубее, чем сержант. Голос у него был хриплый, глаза сверкали, весь его облик выказывал человека, отчаявшегося во многом за время службы. Он кричал каждую минуту на молодых солдат и успел даже пару раз пнуть кое-кого. Только земляка Интеллигента, который продолжал стоять в стороне, он будто не замечал. Объявив о завершении физзарядки, Касымов удалился в казарму, велев остальным идти умываться. Пришлось опять идти к трубе в углу двора, из которой тонкой струйкой текла вода, взяв из казармы полотенце, зубную щетку и пасту. Умывшись, все вернулись в казарму и, оставив там принадлежности для умывания, вновь отправились на плац. Теперь солдат стало больше — присоединились все еще лениво потягивающиеся «деды». Выстраивалась шеренга для утреннего осмотра. Интеллигента и его земляка опять поставили в первый ряд. Подошли офицеры, и начался утренний осмотр, который заключался в том, чтобы проверить, у кого грязный подворотничок, не почищены бляха и ботинки, и в порядке ли вообще все обмундирование. Однако офицеры задержались недолго, поручив дальнейшую проверку сержантам. К ним подошел крепкого телосложения сержант, который, как объяснил Интеллигенту стоящий рядом Кузьма, был старшиной их батареи. Он продолжил осмотр и остановился около Кузьмы.

– Что это за одежда на тебе? Что за вид? И мы молодыми были, но никто из нас так не ходил.

Кузьма виновато молчал и бормотал что-то в свое оправдание, но ничего вразумительного так и не произнес. Сержант, махнув на него рукой, пошел дальше, проверил состояние обмундирования двух вновь прибывших — Интеллигента и его земляка, и вроде остался доволен их внешним видом:

– Полк есть полк, и за внешностью следить научили, – сказал он и тут обратил внимание на новые ботинки Интеллигента. – Даже ботинки новые. У меня они похуже, – и показал рукой на свои, хорошо начищенные, но действительно не очень-то новые ботинки. – Хорошо, хорошо, – сказал он, теперь окинув взглядом земляка Интеллигента. – У нас молодые намного хуже ходят, – а потом, будто вдруг что-то вспомнив, спросил: – А за что вас из полка сюда отправили? Натворили, наверно, что-нибудь?

Интеллигент виновато улыбнулся в подтверждение им сказанного.

– А как ваша фамилия, извините? – спросил вдруг Интеллигент. Старшина батареи удивился, причем больше не самому вопросу, а тому, в какой форме был он задан.

– Ты смотри, интеллигентный какой! Никто здесь у нас так не разговаривает, скоро и ты, наверно, такие слова забудешь. Ладно, если тебе так надо, фамилия моя – Лемченко. А как твоя и твоего земляка?

– Моя фамилия – Азизов, а его – Марданов. Мы оба с Кавказа – из Азербайджана. А вы откуда?

– С Кавказа… – грустно повторил Лемченко. – Здесь были ребята с Кавказа. Нам скоро домой, а всего как три месяца от них избавились. А я сам из Подмосковья, если тебе интересно.

Когда Лемченко удалился, Кузьма вновь прошептал ему:

– Он вообще-то неплохой мужик, наш старшина батареи, бьет не так часто. А вообще-то наши «деды» кавказцев не любят. Из недавно уволенных семеро были чеченцами. Они – эти семь человек – были всего на полгода старше нынешних «дедов» по призыву, и гоняли их все полтора года, пока не уволились.

Азизов — так мы будем теперь называть нашего героя — не очень-то обратил внимание на рассказы Кузьмы. – Подумаешь чеченцы, Чечня – Северный Кавказ, а они с Южного, и расстояние между ними сотни километров. Он же не может отвечать за поступки людей, которых даже в лицо не видел. «Деды» же не дураки, должны это понимать.

Теперь Азизов искал возможность поговорить наконец-то со своим земляком, он хотел его кое в чем переубедить, в первую очередь объяснить, что не стоит вступать в спор со старослужащими. Он сумел это сказать Марданову после утреннего осмотра, но тот не согласился с ним: разве сам Азизов не видел, как сержант издевался над ними? Это же он не нормальную зарядку проводил, а специально мучил их. С чего он должен был это ему позволять? И нечего на это надеяться.

Кузьма, отведя Азизова в сторону, сказал, что сегодня ночью Марданова ждет расправа, «деды» уже готовят публичное избиение.

— А их сколько, «дедов»-то? – спросил Азизов, вновь испытывая уже знакомое невыносимое, жгучее чувство страха в глубине души.