Дивизион

– Я слышал, сегодня у вас была маленькая стычка на утренней зарядке, – продолжил он. – Кто-то из вас подрался с сержантом Мельником. Это, кажется, был ты? – показал он на Марданова.

Марданов в ответ только слегка кивнул головой.

Сардарова утром на зарядке не было, «старики» его куда-то посылали.

– В первый день, когда я приехал, тоже не хотел никому подчиняться. Взял табуретку и ударил ею одного из «стариков». Он упал в обморок, но потом «деды» меня хорошенько отделали. И с тех пор слушаюсь «стариков» и делаю все, что они говорят.

Бердыев говорил по-русски тоже хорошо, но был медлителен и тяжело дышал, а после каждого слова ему как бы нужно было перевести дыхание.

– А я снял дверцу тумбочки и пытался ею защищаться как щитом. Но довольно быстро меня свалили на пол и стали топтать ногами. И теперь я тоже вынужден подчиняться «дедам», – рассказал Бердыев.

Потом Сардаров начал рассказывать о характере каждого из старослужащих. Новички молчали. На Азизова рассказы произвели тяжелое впечатление, казалось, с каждым новым эпизодом растет страх и уходит малейшая надежда на нормальную службу. Что касалось Марданова, то он был спокоен, весь его вид демонстрировал готовность пренебречь всякого рода советами и стоять на своем; во всяком случае, так казалось со стороны. Его упрямство почувствовали все. Азизову пришло в голову, что пока не поздно, нужно поговорить с товарищем, посоветовать ему извиниться перед сержантом за утреннюю стычку. Может, таким образом можно уладить инцидент, глядишь, все и обойдется.

Сардаров почувствовал настрой Марданова, встал и позвал Бердыева с собой. А напоследок, бросив хитроватый и многозначительный взгляд в сторону Марданова, не забыл предупредить:

– Будь готов: ночью поднимут и будут бить.

Те ушли, а новички остались сидеть еще какое-то время на бордюре. Марданов отверг просьбу Азизова извиниться перед Мельником, оставаясь невозмутимым и немногословным, как и прежде.

Время приблизилось к четырем, Садретдинов построил всех солдат стартовой батареи на плацу. Рядом с ними в строю стояли солдаты из другой, технической батареи, тоже всего пять-шесть человек, и из взвода связистов и телефонистов, который был представлен сегодня только двумя служащими. Произошла смена офицеров, вступающих на дежурство; другой старший лейтенант провел развод, познакомился с новичками и решил не отправлять их в наряд, считая, что нужно дать им еще немного времени, чтобы познакомиться с дивизионом. Еще одному старослужащему – Гафурджанову, хилому, кроткому узбеку — вместе с Касымовым поручили наряд на кухню, Бердыев и Сардаров были назначены дневальными. Кузьма и Самохин, вместе с одним из старослужащих – Грековским – вступили в наряд по караулу, а старшина стартовой батареи Лемченко — как дежурный сержант по дивизиону и разводящий караула. После развода новички, оставшиеся одни в составе стартовой батареи, опять отправились вместе с Садретдиновым на позицию. В этот раз Садретдинов привел их в окоп для ракеты. Ракета была замаскирована и стояла на этот раз на пусковой установке. Новичкам было велено выщипать траву во всем окопе. Работа длилась где-то часа три. В восемь вечера начинался ужин, и, когда они пришли, солдаты уже собирались на плацу. Садретдинов разрешил им вместе с ним идти помыть руки. На плац бежали все втроем, чтобы не опоздать в строй. На ужин дали жареную рыбу, и хотя новичкам достались только хвосты, он оказался более сытным, чем предыдущие приемы пищи. Как заметил Азизов, солдаты последнего призыва были дружны между собой и пытались друг другу помогать – все же «друзья по несчастью». А доставшуюся им еду, вернее сказать ее остатки, они принимали как должное, не старались ухватить кусок друг у друга. Но продолжали смотреть жадными глазами на порции «дедов». Поначалу нашему герою это показалось даже трогательным. Но, тем не менее, поведение солдат его призыва не поддавалось его логике, он не понимал их смирения с явной несправедливостью. И это касалось не только еды. Они согласны были выполнять любую волю «дедов», что бы они им ни говорили, как бы себя ни вели, чего бы от них ни требовали, даже самого унизительного. «Нет, от меня они этого не дождутся, — думал Азизов. – Я буду следовать только уставу».

После ужина нужно было опять пришивать подворотнички, перевернув их на другую сторону, стирать носки, что-либо из одежды, если это было необходимо, и готовиться к завтрашнему дню. А когда новички возвращались после стирки носков, они увидели солдат, сидящих на крыльце. Это, скорее всего, были «деды».

Одну сигарету они курили по несколько человек, по очереди затягиваясь и передавая ее дальше. Когда новички проходили мимо, один из них, маленького роста, хилый и веснушчатый, бросил им вслед:

– «Шнурки», а как низко ремень носят.

– Это в полку их так избаловали, там все так ходят, – ответил ему другой.

В «ленинской комнате», где солдаты могли проводить свободное время, сидело несколько человек, по всей видимости, опять «старики», и смотрели телевизор. Они с удивлением посмотрели на вошедших, но ничего не сказали. Когда пришло время вечерней прогулки, все вышли во двор, построились и начали шагать под строевые песни. Новички опять оказались впереди колонны, и идущие сзади вновь требовали от них петь, толкая и пиная ногами, а сами при этом только открывали рты. Марданов тоже лишь имитировал пение, а Азизов от страха не мог запомнить слова песни, хотя вчера и сегодня пели всю ту же «Катюшу»:

«Выходила на берег «Катюша»,

На высокий берег, на крутой…»

Азизов пытался прислушиваться к остальным и подпевать им, но это удавалось не каждый раз; и поэтому получал все больше пинков. Когда прогулка закончилась, и дали время перед отбоем сходить в туалет и покурить, старшина дивизиона остановил их:

– А что же вы не поете? Только призвались, и уже выпендриваетесь! Кто должен петь, если не вы?

– Я не знаю слов, – ответил Азизов, как бы оправдываясь. – В полку мы пели другую песню.

– Какую? – спросил старший сержант.

– «У солдата выходной».

– Хорошо, эту тоже будем петь, у нас ее тоже знают. А «Катюшу» учите, оба.

Сказав это, старшина бросил злобный взгляд в сторону Марданова. А тот, как всегда, стоял молча.

Пришел дежурный старший лейтенант по дивизиону и объявил отбой. Все быстро разделись и легли. Но Азизов был очень встревожен и все время думал о предупреждении Кузьмы и Сардарова о том, что Марданова за утреннее происшествие поднимут после отбоя. Как быть, если его действительно начнут бить? Как поступить ему в этом случае? Если бы на Марданова пошел кто-то один, то он мог бы и сам с ним справиться. А если «деды» действительно устроят публичную расправу над ним? Тогда что? Как помочь этому непослушному юноше? Но ведь завтра и ему может понадобиться помощь Марданова. Нет, он должен, во что бы то ни стало перебороть страх и защитить Марданова. Даже если его за это тоже будут бить. Вдруг Азизов стал различать в темноте чей-то силуэт, приближающийся к ним. Вначале он подумал, что это ему кажется, но потом узнал сержанта Мельника, и сразу екнуло сердце. Сержант, подойдя к кровати Марданова, резким молниеносным движением сбросил с него одеяло:

– Вставай, быстро!!!

Марданов привстал на кровати и, стараясь говорить как можно тише, ответил:

– Давай пагаварим завдра, утрам, шичас уже позна, все спит, я тоже хачу спат…

– Тебе вообще не положено спать! Вставай, быстро!

Марданов все еще пытался уговорить его оставить разговор на завтра. Но сержант был неумолим, и вдруг двинул ему по лицу:

– Вставай тебе говорю, быстро!

Удар был не очень сильный, но молодому солдату пришлось спуститься на пол, а то Мельник продолжал бы бить его, лежачего. Теперь он оказался лицом к лицу с Мельником между двумя двухъярусными кроватями, и тот замахнулся еще раз. Расстояние между койками было не более полуметра. Сержант, воспользовавшись этим, ударил его еще несколько раз ногой в живот, хотя было видно, что Марданову это ничего кроме раздражения не доставляло. Он рвался к простору, толкая сержанта в грудь, к середине казармы, где было больше места, чтобы развернуться. Но как только они оказались в середине казармы, на Марданова налетели одновременно еще пять-шесть солдат. Ему не дали времени и возможности, чтобы среагировать и защищаться. Набросившись на него, «старики» обвили его туловище и руки так, что он не мог двигаться, и начали беспрерывно наносить удары. Марданов сопротивлялся, пытался вырваться; со стороны это выглядело так, будто стая собак накинулась на одного крупного зверя. Все это время Азизов оставался в своей кровати; мужество покинуло его, он уже давно отказался от решения противостоять старослужащим и вспоминал слова других молодых солдат о том, что лучше выполнять все, что требуют «старики». Азизов понимал, что сейчас в самом деле готов выполнять все, что бы ему ни велели, как бы это ни было унизительно, лишь бы уйти от этой опасности. Он теперь жалел Марданова, видя, как продолжают его бить. А он все еще держался на ногах, но защищаться не мог, потому что его держали за обе руки. Били его по всему телу, кроме лица: сзади и спереди, по груди и спине, по животу и крестцу, по паху и ягодицам, по ногам и ступням. Азизову, как и любому из мальчишек, приходилось наблюдать в своей жизни за немалым количеством драк, хотя сам он очень редко принимал в них участие. И он никогда не думал, что человека могут так избивать, как сейчас Марданова. Уму непостижимое избиение, представить которое прежде ему не хватило бы фантазии, продолжалось уже двадцать минут. У Азизова сердце разрывалось на куски, он жалел своего земляка, с которым прошел хоть и небольшой, но определенный путь армейской службы. Теперь этого человека так беспощадно, так жестоко, так зверски избивали… Наверно, даже у зверей есть определенные правила – а здесь их не было, разве что старались не бить по лицу, хотя в такой суматохе соблюдать это было трудно. Били за непослушание, за утреннюю стычку с сержантом, за то, что он поднял руку на человека, старшего его по званию, а главное, по сроку службы. Вот теперь за это и получает. Бердыев еще предупредил, что взбунтовавшемуся солдату житья не дадут и потом, при малейшем поводе будут бить вновь и вновь. И зачем все это нужно было Марданову? Что он — лучше всех? А если здесь, как говорится, жизнь такая, такие законы? Что тут можно поделать? Пока Азизов мучился этими мыслями и вопросами и наблюдал за тем, как продолжали избивать Марданова, он вдруг почувствовал над собой теплое и очень неприятное дыхание и услышал грубый голос: