Наследник

маленький образок божьей матери в потемневшем от времени серебряном окладе.

Первый тост предложил Виктор, он пожелал имениннику богатырского сибирского здоровья и

долгих лет жизни, и прочитал написанное им поэтому случаю небольшое стихотворение, в котором

желал дорогому Арменаку Макаровичу обрести в его славном жизненном марафоне второе дыхание.

Потом поднялся Тимофей.

— Я человек малограмотный, — сказал он, — а потому точно не знаю, что это за слово, которое

назвал Виктор Георгиевич, но раз он так сказал, значит так надо. А мой тост будет за Победу и нашего

Верховного главнокомандующего, дорогого товарища Сталина, который сделал Гитлеру полный

капут. Ура!

Поднося к губам свою рюмку, Татьяна Михайловна грустно посмотрела на увеличенную и не

очень хорошо отретушированную местным художником фотографию Гургена, висевшую в красном

углу избы и лишь потом ее выпила. Когда все выпили, Арменак Макарович вздохнул, помолчал и,

положив руку на плечо Тимофея, сказал:

— Капут Гитлеру, Тимоша, сделал не один Верховный главнокомандующий. Победу, друг мой,

завоевал и ты, и мой Гургенчик, и Витя, и Нюра, и Маша. Все понемногу, весь народ... Ты меня

понял?

— Понял, — мотнул головой Тимофей, — я это понятие имею. Но... товарищ Сталин всему голова!

Если б не он, фрицы и досюда бы дошли. Хана была бы без него.

— Дошел бы, да не дошел! — звонко сказала Нюра, желая поддержать Арменака Макаровича,

которого она глубоко уважала за его седины, всегда неторопливую вдумчивую речь и заграничные

слова, которые она хотя и не понимала, но которые вселяли в нее еще большее к нему уважение.

Маша предложила тост за всех погибших на войне героев. Выпили, как и принято в таком случае,

стоя, не чокаясь. Потом Нюра принесла гитару и под аккомпанемент Виктора, негромко завела свою

любимую песню:

— По тихим степям Забайкалья, где золото роют в горах...

Нюре пытался подпевать охмелевший супруг, но на этот раз у них семейного дуэта не получилось

и Тимофей безнадежно махнул рукой, встал и сказал:

— Извините... Спасибо, конечно, за компанию, а я, однако, пойду. . чуток прилягу. .

Нюра подбежала к нему, подхватила его под руку и смущенно сказала:

— Вы уж извините его, бога ради, он ведь у меня раненый и контуженый...

— Что Вы! Что Вы, Нюрочка! — подняла руки Татьяна Михайловна. — О каком извинении Вы

говорите! Проводите Тимофея Федоровича отдохнуть и приходите к чаю, мы Вас ждем.

У дверей Тимофей оглянулся и хрипло запел:

— Выпьем за Родину, выпьем за Сталина, выпьем и снова-а-а...

— Иди, иди, чертушка безрукий, — выталкивая его за дверь говорила Нюра. Слово "нальем” он

пропел уже за дверью.

Арменак Макарович и Виктор вышли на веранду покурить. Некоторое время они молча курили.

Наконец Арменак Макарович задумчиво проговорил:

— Я, Витя, хочу с тобой поговорить по душам. У меня, сынок, она болит, ...очень болит. . Тебе я

верю, а потому хочу облегчить душу. . Я, как ты знаешь, человек беспартийный и твой отец, глубоко

уважаемый мною Георгий Николаевич, в шутку, а может быть, и не в шутку, называл меня "ББ".

— "ББ"?! — удивленно спросил Виктор, а почему?...

— В его переводе это означало — беспартийный большевик, — улыбаясь проговорил Арменак

Макарович. — Ты не смейся, — продолжал он, — твой отец кое-чему меня научил. Я многое

передумал после бесед с ним. Ему было легче жить, чем мне, у него была идея, которой он посвятил

всего себя. Это прекрасно. Без веры жить нельзя. Поэтому я очень ему завидовал...

— А у Вас, разве нет веры, Арменак Макарович? — спросил Виктор.

Арменак Макарович глубоко вздохнул в себя дым самодельной папироски, помолчал и медленно

проговорил:

— Откровенно говоря, Витя, моя вера без глубоких корней, моя вера — это вера в таких людей, как

твой отец... Мне хочется верить, что они смогут достичь своих благородных целей. Ты меня

понимаешь?

— Понимаю, — кивнул головой Виктор.

— Может быть, я не очень четко излагаю свои мысли, — проговорил Арменак Макарович, — но,

чтобы победила идея, которой посвятил себя твой отец, нужно, чтобы она запала в душу народа.

Понимаешь? В самую его душу!

— Вы имеете в виду Тимофея? — спросил Виктор.

— Вот именно! — вздохнул Арменак Макарович.

— Ведь философия таких, как он — философия люмпена: чем хуже, тем лучше. Он и такие, как

он, отлично помнят, как в тридцатые годы сажали в тюрьмы больших и малых начальников. Их

обвиняли во всех смертных грехах, во всех народных бедствиях и называли врагами народа. А народ

— это Тимофей. А борец за его счастье — товарищ Сталин. Именно такой философией и была

унавожена почва тех страшных лет.

Виктор слушал Арменака Макаровича и его одолевали сложные чувства. В последнее время он,

дитя трех пятилеток, как называл его в шутку Георгий Николаевич, стал о многом задумываться.

* * *

На веранду вышла Маша и сделав игриво книксен, улыбаясь проговорила:

— Самовар на столе, чай подан, господа... Прошу.

— У самовара я и моя Маша... — улыбнулся Виктор,

Арменак Макарович поднялся со стула, взял его под руку:

— Пойдем, мой друг, чай по утверждению китайцев — эликсир жизни.

* * *

В механическом цехе, которым уже почти год руководил Дружинин, работал мастером

шестидесятилетний немец Фридрих Вольф. Он считался одним из лучших стахановцев завода.

История его появления на заводе была по тем временам необычной, и потому ее знали почти все, от

директора до уборщицы. Еще бы — немец на оборонном заводе!

* * *

Фридрих Вольф родился в Поволжье в семье немецких колонистов, поселившихся здесь еще при

матушке Екатерине. Он работал слесарем-сборщиком в железнодорожном депо города Энгельса, был

отличным мастером своего дела, а по убеждению — ярым антифашистом. У него был небольшой

аккуратный домик на окраине города с голубятней и отлично ухоженным огородом. Жена Вольфа

выхаживала поросят какой-то редкой породы и день и ночь копалась на огороде, выращивая на

зависть добропорядочным и трудолюбивым соседям необыкновенно вкусные и сочные арбузы и

дыни. Их тринадцатилетний сын Хельмутучился в школе, любил возиться с "инженер-

конструктором" и мечтал стать полярным летчиком.

Но все перевернула война. На другой же день после нападения Германии Фридрих Вольф сказал

жене:

— Дорогая Хильда, этот бешеный ефрейтор, доннер веттер, не немец, он даже не сукин сын, он

собачий выродок. Ты и Хельмут должны меня понять: я немец и не имею права сидеть сейчас дома.

Мой долг — взять в руки винтовку и идти на войну.

— Делай, мой Фридрих, так, как подсказывает тебе твое доброе сердце, — всхлипнула Хильда

Вольф, а Хельмут поднял в пионерском салюте руку и провозгласил:

— Рот фронт! Ты, папа, всегда был для меня примером. Я горжусь твоим благородным мужеством.

— Спасибо, моя Хильда, спасибо, мой Хельмут, — сказал растроганный Фридрих Вольф и тут же

в их присутствии написал заявление в райвоенкомат с просьбой призвать его в ряды РККА. Но

военкомат не успел призвать Фридриха Вольфа в ряды РККА. Все население немцев Поволжья

изгонялось в глубинные районы страны...

...Семья Вольфов обосновалась в одном из районов Северо-Восточного Казахстана. Но Фридрих

Вольф не мог смириться с тем, что произошло. Он говорил жене:

— Я не хочу сидеть без дела. Я мастер своего дела и хочу, чтобы мне дали мою работу.

Он писал одно заявление за другим в райисполком, военкомат, райком и обком партии — просил

работу. Однажды к ним в район приехал уполномоченный по найму рабочей силы из сопредельной

сибирской области. В райкоме партии ему показали заявления Фридриха Вольфа. Уполномоченный