Одни сутки войны (сборник)

2

Матюхин вернулся затемно и, получив приказ явиться к капитану, не сразу бросился его выполнять. Теперь он был не тем, утверждающим себя пареньком, прошедшим тяжкую школу войны и плена. Офицерские погоны определили его место в жизни и на войне. И он ценил это место, понимал его суть и значение и видел с него значительно дальше.

Прежде чем явиться по вызову, он почистил испачканную в траншеях шинель, хлебая суп из котелка, мысленно оценил доклады наблюдателей и, отказавшись от второго, быстро, но не торопясь и не срываясь на бег, как когда-то, пошел к командиру роты.

— Садись, — кивнул Маракуша на лавку. — Будем чай пить и думать.

— Об итогах дня доложить? — спросил Матюхин.

— Нет. В ходе беседы. — Андрей сел, снял ушанку. — Раздевайся, чаю много.

Раздеваясь, Андрей в который раз отметил умение капитана устраиваться: землянка была просторной, высокой и сухой, в ней пахло свежей сосной; стол гладкий, лавки выструганы, а над топчаном — трофейный коврик с оленями и замком. Маракуша разлил чай в кружки и придвинул к Андрею карту.

— Думаю, понимаешь, в чем дело?

— Пришла моя очередь терять людей?

Капитан нахмурился, прихлебнув чай, поморщился:

— Мысли…

— А что сделаешь, если не вижу выхода…

— Так уж и нет выхода?

— Если опять в «ночное» — не вижу.

Маракуша отхлебнул чай и поерзал на топчане.

— А ты уже намереваешься и в…

Он смолк — такой несуразной показалась ему пришедшая в голову мысль. Капитан уже отметил перемены в Матюхине и не мог позволить себе откровенную насмешку.

Выждав долгую паузу, Матюхин спросил:

— А вы, значит, не верите?

— Во что?

— В «дневное»? В дневной поиск?

Маракуша засмеялся.

— Ну ты даешь!.. Неужели веришь?

— Считаю, что нужно переходить на дневную работу. Пока нет снегов.

— Да-а, — протянул Маракуша и отставил кружку с черным чаем. — Вот какие у тебя мысли…

— Примерно такие.

Капитан рассматривал лейтенанта. В уголках светлых, острых матюхинских глаз уже образовались морщинки. Проступили они и возле крепко сжатого, небольшого и еще по-юношески алого рта. И раньше крепкие скулы еще слегка раздались, отчего лицо приобрело выражение строгости и даже некоторой непримиримости. В темно-русых волосах над чуть оттопыренными, большими ушами пробился первый волосок седины. В обычное время он, вероятно, был бы не заметен, но в землянке, в свете чадящей, заправленной бензином с солью снарядной гильзы, волосок этот сверкал независимо и светло.

«Рано седеют мальчики, — подумал Маракуша и опять придвинул кружку с чаем. — Конечно, в данном случае Андрей явно чудит. Организовать днем поиск для захвата пленного из такой мощной и хорошо организованной обороны — дело нереальное. Но почему не помечтать? Почему не порассуждать? Оттачивается тактическое мышление, зорче и глубже изучается противник. Пусть лейтенант потешится…»

И спросил:

— А если конкретно? Какие мысли мешают тебе жить?

Лейтенант Матюхин уловил знакомые нотки капитанского превосходства, иронии, снисходительности. Несколько месяцев назад он только вздохнул бы про себя и смирился с этой манерой вести разговор. Сейчас он не собирался мириться и потому спросил строго официально:

— Разрешите доложить?

Матюхин не принял приглашения на задушевный разговор при обязательном преимуществе начальства, скрылся за уставной строгостью. Что ж, строгость эта позволяет многое, в том числе и сохранение определенной дистанции, утверждение собственного достоинства.

Капитан Маракуша понял Матюхина и внутренне согласился. Лейтенант есть лейтенант. И дело есть дело. Можно не соглашаться с предложением подчиненного, можно навязать ему свое мнение, но при всем при этом мысли подчиненного от этого не обесценятся. И если на практике они окажутся лучше навязанного сверху решения, урон для начальника окажется весьма ощутимым.

— Докладывайте.

— Вы отлично знаете, что, во-первых, противник у нас дисциплинированный и, к нашему счастью, все еще подвержен стандартному мышлению. Во-вторых, пожалуй, после середины сорок второго года, когда противнику пришлось переходить к обороне, наши частные успехи почти всегда достигались в ночном бою и в ночных поисках. Считалось, что противник плохо подготовлен к ночным действиям. Это стало нашим штампом, нашим стандартом. Между тем фашисты сумели сделать нужные выводы: ночью их оборона стала гораздо опасней, чем днем. Днем они оставляют в траншеях только наблюдателей, патрулей да дежурные пулеметы. И правильно. Ведь кроме пехоты на переднем крае или в непосредственной близости от него есть наблюдательные пункты и разведчиков, и артиллеристов, и минометчиков. И все следят за нами. Под таким прикрытием пехота может спокойно отдыхать днем. А тяжесть обороны ночью ложится именно на пехоту. И она вылазит в траншеи. Она бдительна и осторожна. Вы с этим согласны?

— В общих чертах.

— Ну вот. Когда мы ползем за «языком» ночью, за нами следят тысячи глаз и ушей. И обмануть их ох как нелегко…

— Однако, — усмехнулся капитан, — тебе дважды везло: мало того что проползал через оборону, еще забирался и в тыл противника. Может, это не только везение?

— В известной мере действительно не столько везение, сколько использование сложившейся обстановки. Причем не по моей инициативе, как вы знаете.

— Так, так… А то я уж подумал, что ты… — Маракуша опять недоговорил. То новое, что появилось в Матюхине, мешало ему поддеть офицера.

— Я не… — усмехнулся Андрей.

— Что «не»? — нахмурился Маракуша. — Договаривай.

— Я не зазнался. Разрешите продолжать? Кроме того, противник в силу наших стандартных действий и своего стандартного мышления ждет разведчиков ночью, что особенно затрудняет наши действия.

— Значит, ты хочешь добиться, чтобы противник не ждал наших действий?

— Нет. Я хочу не этого. Я хочу использовать сложившуюся обстановку. Уже по собственной инициативе.

«Да, — подумал Маракуша, — парень не только окреп. У него и командирские зубки прорезались. Что ж, время идет, люди растут».

— Как вы мыслите организовать поиск? — решительно переходя на строгий уставной язык, спросил капитан. — Если при этом учесть очень крепкую в инженерном отношении оборону противника.

— В принципе, в основе, так сказать, точно так же, как и ночной. Группа захвата, группа огневого обеспечения, взаимодействие с артиллерией и так далее. Но учитывать нужно именно необычную для нас оборону противника. Видимо, подступы к ней — минные и проволочные заграждения — придется прямо-таки прогрызать. Тихонько, незаметно, по-мышиному.

— И тоже днем?

— Нет. Только ночью. Вот почему я и подчеркиваю: нужно сделать все до снегов, чтоб не оставлять следов.

— И кто же будет прогрызать?

— Разумеется, саперы. Ночи три, а может, и четыре. Аккуратненько.

Маракуша задумался. Матюхин отвечал слишком быстро и слишком четко, чтобы предполагать, будто на него накатила внезапная блажь, стремление соригинальничать. Чувствовалось, что он продумал и план и ход поиска.

— Ну а дальше, дальше как? Прогрызут вам дорогу, а вы?

— Тут уже начинаются варианты. Может быть, ночью выйдем на нейтралку и оттуда броском врежемся в их передовую, а может, сразу из траншей рванем вперед. Все будет зависеть от места проведения поиска и огневого обеспечения. Я уж не говорю о поведении противника.

— У вас, конечно, есть предварительные наметки?

— Несколько вариантов. Я понимаю, вы не вправе разрешить нам проведение дневного поиска. Может, и дивизия не разрешит. Но подполковнику Лебедеву можно будет доказать.

— Группу вы уже подобрали?

— Нет. Но, думаю, подобрать можно. Особенно если вы разрешите взять кое-кого из других взводов.

— Своих мало? Подготовка не та? Или хотите сохранить своих людей?

— Ни то ни другое. Дело необычное. Нужны особые люди. Для другой задачи взял бы своих, а для этой нужны особые.