Одни сутки войны (сборник)

Второй сеанс связи партизаны тоже пропустили. И шифровальщик — пожилой брюхастый лейтенант со злыми глазами навыкате, — не обращая внимания на возмущение майора, внимательно рассматривал свои покупки: одеколон, галеты, зубной порошок и женские чулки. Потом он сложил покупки в заранее приготовленный ящичек для посылки. Лебедеву вдруг стало все безразлично: «Волнуйся, психуй, а такому все до лампочки. Он думает только об одном — как бы отослать посылку…»

И Лебедев вспомнил, что сам он ни разу ничего не послал семье. Нечего ему было посылать — все имущество в стареньком чемоданчике, который он не открывает месяцами. Даже Дусе, которая так заботится о нем, он ничего не подарил. А что подаришь? Что ей нужно? Как сделать, чтобы это выглядело… прилично?

Лебедев совсем запутался, разозлился и уехал в штаб.

Полковник Петров встретил его хмуро, но Лебедев понимал полковника. Неудача, неясность…

— Что от Матюхина? — спросил полковник Петров.

— Надо ждать ночи, — ответил Лебедев и, перехватив строгий взгляд, пожал плечами: — Такая связь. И партизаны молчат.

— Послушайте, Лебедев. Командарм принял решение начинать завтра. Он верит Матюхину. Фронт утвердил его решение. Открою тайну: командарм будет рвать оборону всеми танковыми силами в одном месте. В той лощине, в направлении эсэсовцев. Хуже того. Танковая атака начнется одновременно с общей артподготовкой… «Катюши» проделают проходы в минных полях, и они пойдут.

— Любопытно, — профессионально-заинтересованно произнес Лебедев и бросился к карте. — О таком я не слышал.

— Интересно получится, если они напорются на танковую дивизию. Во всей нашей армии танков меньше, чем у эсэсовцев. Вы представляете, как мы будем выглядеть? Тем более что в связи с решением командарма я отослал капитана Маракушу в часть.

— Что сообщил на совещании контрразведчик?

— Вам что-нибудь известно?

— Да. Я вам докладывал. Кроме того, мы анализировали обстановку с Кашириным.

— Полковник Целиков сказал, что они обезвредили резидента и продолжают вести игру. Но командарм приказал сменить сигнал.

— Как это — сменить сигнал? Уведомить противника, что наши резервы на месте и что мы можем начать наступление?

— Именно.

— Но какой же резон?

— Не все понимаю. Командарм, посмеиваясь, сказал, что это вызовет у противника если не панику, то во всяком случае разногласия.

— Что ж… Может быть, в этом есть доля истины.

— Но вы представляете, что произойдет, если противник разберется во всех этих увертках?

Полковник говорил слишком многозначительно и слишком нудно предупреждал о предстоящих бедах. Увлеченный замыслом командарма, Лебедев не слишком верил в эти будущие напасти.

— Что будет? Влетит полковнику Целикову. А значит, нам с вами перепадет вдвое меньше. Но я полагаю, что никому не влетит. Я почему-то уверен: Матюхин прав. Танкисты или смотались, или сматываются. И командарм прав: вывешивая новый сигнал, намекая на возможное наступление, он как бы приостанавливает отход эсэсовцев, задерживает хотя бы часть. А что может быть для нас лучше, если главный резерв противника окажется ни в тех ни в сех. Половина на колесах, в пути, а половина сидит и ждет вдали от фронта. На это он и рассчитывает, а пехота подтянется позднее. Удача — быстро пойдут вперед. Неудача — сбережет пехоту. Нет, товарищ полковник, ничего страшного я не вижу. Командарм верит нам, верит Матюхину.

Полковник Петров походил по горнице, спросил:

— Чаю нет?

— Нет. Есть коньячок. Вчера мы с Кашириным мараковали — остался.

Петров поморщился и махнул рукой:

— Старею. Нужно поддержать тонус. Наливайте. — Он выпил залпом, закусил пододвинутым Лебедевым сухариком. — Вы положенную водку берете?

— Редко…

— Я тоже… А коньяк с сухариком… неплохо. Сами придумали?

— Каширин.

— Умно… Ну-с, перестраивайтесь, проверяйте, как работают разведчики, я уточню задачи у начальника штаба.

Полковник ушел. Лебедев занялся текущими делами, и тут его вызвали к радистам: партизаны наконец-то вышли на связь.

Он приехал к ним уже под вечер. Шифровальщик протянул бланк:

Майор помчался домой. Петрова не было, и он рискнул — сам позвонил командарму и прочел ему телеграмму.

— Ну-ка зайди ко мне, — приказал генерал.

Когда майор вошел в горницу, командарм лежал на кровати — на перине, на горе подушек и думочек. Голая нога выглядывала из-под одеяла.

— Извини, перед делом надо отдохнуть. Ну-ка читай, читай. — Лебедев прочел шифровку, и командарм задумчиво повторил: — Метод действия неизвестных ни на что не похож… Правильно! Значит, видели сами. Видели, а трезвого ума настоящих разведчиков не нажили. А Матюхин твой, хоть и пацан, молодец!

— Не понимаю, товарищ генерал-лейтенант.

— И не можешь понять! Мне эта шифровка, как верующему елей. Ты хоть знаешь, чем елей знаменит?

— Признаться, не знаю…

— Разведчик!.. Разведчик все должен знать. И про религию тоже. Так вот, верующих елеем мажут после отпущения грехов. Понял? Благословение, так сказать, на праведную жизнь. А я был вроде верующего — верил, что эсэсовцы уйдут. И Матюхину верил. И он не подвел. Утвердил мою веру и оба задания выполнил… Ах, да я же обещал тебя выпороть, а потом рассказать о втором задании. Да сейчас нет времени. Они тебе сами все расскажут, а ты их опыт учтешь. Ну, спасибо тебе, Лебедев. Вовремя ты меня утешил. Ведь если честно, я и заснуть не мог, все думал: ушли или не ушли? Верил — ушли, а подтверждения ваши… академические. Теперь и тебе скажу: ушли эсэсовцы. Все ушли. Для этого и матч этот дурацкий под занавес затеяли, чтобы показать всем, кто мимо бродит: «А мы еще здесь. Мы никуда не собираемся!» Сорвал им Матюхин всю музыку. Ты, кстати, не забудь представить их, как вернутся. А то мы в спешке все забываем. Вот и ты все в майорах ходишь… Ну ладно, ладно, иди. Скажи там адъютанту, чтоб часа четыре… нет, пять не будил. Теперь я засну.

22

В свой час разведчики Матюхина снова подали условленный сигнал. Потом они перескочили дорогу и к утру вышли в расположение резервов. Отличные капониры для танков, стоянки для автомашин, жилые землянки — все добротное, все отделанное и ухоженное — были пусты. Орали сороки, но Грудинин не пугал их клекотом…

Разведчики прошлись по притрамбованным, обложенным дерном и присыпанным песочком дорожкам, заглянули в каждое помещение и облюбовали землянку на отшибе. Низкая, со сплошными нарами, зарешеченными окнами — как видно, гауптвахта. Здесь сложили тощие вещмешки и продвинулись подальше, по следам траков — они наворочали немало дерна. Обследовали еще одно брошенное становище и дальше уже не пошли. Последняя проверка подтвердила и слова Егора Грубого, и собственные наблюдения — эсэсовцы стояли там, где говорил Грубый, и ушли тогда, когда они их видели.

Разведчики вернулись в землянку, заперлись изнутри и впервые за все дни поспали всласть. В лесу дрались из-за остатков помоев сойки и сороки, противно каркали галки и вороны. Ночью поели, и Сутоцкий с Гафуром пошли к передовой давать сигналы.

Когда они вернулись, уже светало, спать не хотелось. Почистились, поели и не спеша ушли в лес.

Далекая передовая почти не прослушивалась. Отдельные орудийные выстрелы не трогали — они казались глухими и нестрашными. Когда подошли к старой, помеченной на карте дороге, там, где она круто разворачивалась и спускалась вниз, к мосту через сонную речушку, передовая вдруг ожила — раздался шип, потом серия разрывов, снова уже не шип, а рев и слившиеся в сплошной гул разрывы. Ударили «катюши», много «катюш». Наверное, больше дивизиона. Может быть, даже полк.