Трибунал

Малыш со взрывной машинкой и тянущимися за ним оборванными проводами пулей летит через озеро и исчезает среди деревьев на дальнем берегу.

Порта взлетает в воздух, описывает дугу, несколько раз поворачиваясь вокруг своей оси, и падает в большой сугроб.

Грегор исчезает бесследно. Мы находим его далеко в лощине застрявшим между двумя искривленными от буранов деревьями и с трудом высвобождаем.

— Святая Барбара, — восклицает Порта. — Ну и сработали же эти бомбы Льюиса!

— Русские оторвут нам кое-что, если схватят, — зловеще предсказывает Грегор и нервозно озирается.

— Ивану сейчас не до того, чтобы искать нас, — бодро говорит Порта. — Это научит русских, как ездить с полностью включенными фарами, будто нас не существует!

— Теперь они, по крайней мере, знают, что идет война, — говорит Малыш с довольной усмешкой.

— Пошли, — решительно говорит Порта. — До встречи осталось всего несколько часов, а они ждать никого не станут! Возвращаться к своим вчетвером не хочется!

Когда мы приходим на место, все уже там, но эта диверсия не обошлась без серьезных потерь. Первое отделение по пути к цели наткнулось на засаду. Всех расстреляли на месте и бросили на съедение волкам. Второе отделение, которым командует Старик, лишилось девяти человек. Из третьего уцелело всего пятеро. Остальные погибли от преждевременных взрывов.

— Их разнесло в клочья, — объясняет с выразительными жестами один ефрейтор.

— Ну и грохот вы устроили, — говорит вестфалец. — Что вы, черт возьми, сделали?

— Использовали заодно несколько тонн русской взрывчатки, — самодовольно отвечает Порта.

— И даже не пострадали? — изумленно спрашивает Барселона.

— Только морально, — лаконично отвечает Малыш.

Лейтенант Блюхер бесследно исчез вместе с большей частью четвертого отделения. На место встречи пришли всего восемь человек; они так потрясены, что от них не добьешься внятных объяснений. Мямлят что-то об охранниках, пытках и, скорее всего, когда вернемся, окажутся в психиатрическом отделении госпиталя. Странная болезнь, которая настигает солдат, действующих в тылу противника, выпала и на их долю.

Мы три дня лежим, окопавшись, в балке, и дожидаемся, когда поутихнет активность русских. Несколько раз слышим, как их лыжи скрипят по снегу неподалеку от нас.

Спать никто не может. Продолжают действовать таблетки первитина.

Порта скрашивает нам ожидание, рассказывая историю ефрейтора, которого знал в школе подрывников в Бамберге.

— Это был помешанный тип из Дрездена, — начинает он. — Совсем как тот русский, что перешел к нам под Харьковом и ел тряпки, будто какая-то моль. Этот ефрейтор-дрезденец был профессиональным поедателем стекла. Как только видел зеркало или какую-то дорогую стекляшку, тут же хватал ее и грыз. Вскоре в роте не осталось ни единого зеркала. Ефрейтор из Дрездена съел их все.

Солдаты из других рот каждый вечер приходили к нам с зеркальцами, пузырьками, и он съедал их все. За такое зрелище им, само собой, приходилось платить. Казначеем был я. Вскоре он съел все зеркала в полку. До единого. Цена зеркал значительно поднялась.

Мы стали выходить из этого положения, воруя зеркала в городе, и вскоре во всем Бамберге не осталось ни одного. Дело, разумеется, дошло до крипо [9]. Сперва полицейские смеялись, недоумевая, кто может быть настолько помешанным, чтобы красть зеркала, и посадили в кутузку парня, который донес об этом. Но вскоре обнаружили, что все их зеркала тоже исчезли, и запели уже по-другому.

Вскоре после этого пропало зеркало гаулейтера [10]. Потом командующего генерала. Дело было очень выгодное, и я мог бы заниматься им все время, пока находился в Бамберге, если б этот помешанный ефрейтор-стеклоед не потребовал себе должности в KDF [11]. У этого идиота появилась мания величия, он возомнил себя артистом и решил, что Адольфу будет интересно посмотреть, как он ест зеркала. Но организатор армейского досуга — он был священником — схватил ефрейтора-дрезденца за ухо и вышвырнул вон.

Ищейки взяли его в тот же вечер. Священник об этом позаботился. Я, разумеется, пытался вызволить дрезденца. На нем можно было зарабатывать деньги. Но, к сожалению, он повесился в камере, написав на стене свои последние слова: «Поедание стекла — это искусство! Хайль Гитлер!».

— Я знал одного парня, который ел бритвенные лезвия, и они выходили у него из задницы маленькими стальными брусочками, — вспоминает Малыш. — Он продавал их пьяницам на Реепербане!

Возвращаемся мы ранним пасмурным утром. Погибшие от ночного артобстрела все еще лежат. Русские около получаса били из пушек но этому району. Метили, когда поняли, что нам удалось проскользнуть обратно.

Грузовики приезжают за нами во второй половине дня. Мы слезаем с них так далеко от линии фронта, что орудийный огонь слышится далеким гулом. Но несколько дней остаемся в странном состоянии и на каждого встречного наводим автоматы с криком по-русски: «Стой!».

В общем, в головах у нас почти ничего нет, кроме трескотни автоматов и свиста боевых ножей, но после нескольких походов в сауну и развлечений с девицами в военной форме это состояние постепенно проходит. Только четвертому отделению не удается избавиться от болезни: она у них такая тяжелая, что нам приходится связывать их собственными ремнями, пока ребят не отправляют в психиатрическое отделение. Больше мы их Уже не видим.

Когда приходит время возвращаться на передовую и на место погибших приходят новички, мы уже почти полностью здоровы и избавились от постоянного страха быть убитыми, куда бы ни шли.

БОЕВАЯ ГРУППА

Во время поездки обратно в лесной лагерь Малыш постоянно высовывает голову из окна, чтобы ветер охлаждал рапы на лице, полученные во время ожесточенной трехчасовой борьбы без правил с громадной финкой. Призом за победу над ней были полторы тысячи финских марок и двенадцать бутылок водки.

— Считай, они уже наши, — сказал Малыш, влезая под канаты на ринг.

Сперва женщина откусила ему половину носа и съела, как собака колбасу. Потом он потерял часть левого уха. Видя, что он не сдается, финка сломала ему три пальца на правой руке и вывихнула левый мизинец. Малыш не признавал себя побежденным, пока она не стала раздавливать ему яйца.

Когда обоих увезли в полевой санаторий, мы поинтересовались, почему женщина ходила задом наперед. Впоследствии узнали, что Малыш вывернул ей обе ступни, и они смотрели назад.

В кузове грузовика кричат и вопят несколько очень странных солдат, за которыми нас послали. Разговаривают так, будто у них во рту горячая картошка. Ни у кого нет знаков различия. Они из фортификационного батальона с большим номером и не носят оружия. Когда мы возмущаемся, они смеются, словно мы сказали что-то забавное.

Старик первым понял, что они помешанные. Перед началом большого наступления их выгнали под командованием дирлевангеровских эсэсовцев [12] на минное поле, чтобы все мины взорвались. В 1940 году французская армия использовала для этой цели свиней. Но по новым немецким законам о расовой чистоте весь бесполезный человеческий материал должен быть уничтожен. Поэтому штабисты фортификационного батальона № 999 решили использовать слабоумных с какой-то пользой вместо того, чтобы просто отправить их в Гиссен и там умертвить инъекциями. Это именуется красивым словом «эвтаназия».

Деревья трещат от холода. Ветер хлещет мелкими снежинками в обмороженные лица. Мы — живые глубокозамороженные туши. Наши кости стучат внутри, плоть свисает клочьями. Части человеческих тел и окровавленные внутренности висят на заснеженных кустах.