Трибунал

— Там был толстый повар-сержант, который ублажал сам себя, глядя на фотографию Марлен Дитрих, — говорит Малыш, мерзко посмеиваясь. — Он получил сорок две трассирующие пули в задницу.

— Тут нам пришлось действовать быстро, — говорит Порта с коротким смешком. — Мы хватали все, что попадалось под руку. Когда поняли, что не сможем унести и половины этого, поэтому искать сани. Вот так и встретились с этим коммунистическим оленем, который не стал скрывать, что критически относится к этой системе, и поскольку там были нарты, мы ту г же завербовали его.

— Мне пришлось пообещать ему финскую капиталистическую олениху, — ухмыляется Малыш, — и он ее получит, я лично об этом позабочусь!

— Хочешь сказать, что нам теперь придется возиться с оленем? — яростно кричит Старик.

— Это можно обсудить потом, — бесцеремонно отвечает Порта. — Пока русские суетились и стреляли друг в друга, мы подошли к складу. Там был всего один часовой, он спал и даже ничего не почувствовал, когда мы его застрелили.

— Спал на посту! — возмущенно кричит Хайде. — Он заслуживал смерти!

— Знаешь, я очень рад обнаружить, что подавляющее большинство солдат плохи, — отвечает Порта.

— Beseff [30], это потому, что большинство солдат бедняки, — говорит Легионер. — Жизнь научила их, что как бы ни лезли они из шкуры, все равно останутся бедняками.

— А! Но из бедных солдат получаются хорошие убийцы, — говорит Малыш, — и у них острые глаза и чуткие уши. Потому что им с пеленок приходится держать их открытыми, опасаясь полицейских!

— Когда мы вошли в мясное хранилище, — продолжает Порта, — то по вине Малыша чуть не погибли. Он бросил гранату в ящик с ракетами. Ракеты с шипеньем летали по всему помещению, угодили в двух русских, и они тут же повалились. Однако наш визит оказался удачным. Там был кофе, настоящий бразильский. Думаю, теперь он недоступен даже Адольфу. Это было так же просто, как зайти в бакалейную лавку и попросить фунтик кофейку.

— Еще проще, — радостно улыбается Малыш. — Не пришлось стоять в очереди и выкладывать деньги девице за кассовым аппаратом.

Потом в течение двух часов мы едим так, будто готовимся к трехлетнему голоду.

— Не поделиться ли с ранеными? — предлагает гуманист Хайде.

Малыш чуть не давится громадным куском маринованной селедки.

— Что за бешеная обезьяна укусила тебя в задницу? Они отбросят копыта по пути!

— Это наши товарищи, — сердито объясняет ему Хайде.

— Может быть, твои. Я никого из них не знаю, — беззаботно отвечает Малыш, отправляя в рот еще кусок селедки.

— Знаешь, Малыш прав, — говорит Порта. — Если дадим что-то раненым, к нам прицепится этот оберcт с моноклем. Потребует разделить жратву на всю роту. По-моему, лучше немногие из нас поедят досыта, чем все получат по чуть-чуть и все равно останутся голодными.

Внезапно лицо Старика краснеет. Он пытается ударить себя по спине. Лицо его постепенно становится лиловым. Он, хрипя, падает на пол. Подавился. Мы переворачиваем его на живот и колотим кулаками по спине.

— Умирает, — убежденно говорит Порта. — Люди! Почему они не могут как следует пережевывать пищу?

— Не умрет, — говорит Малыш, хватает Старика за лодыжки и несколько раз бьет головой о землю, а Легионер тем временем колотит его по спине.

Изо рта у Старика вылетает большой кусок печеночного паштета.

— Господи, спаси, — бормочет Старик, тяжело дыша. — Подумать только, умереть на войне, подавившись паштетом противника!

— Подавишься ли паштетом, — говорит с кривой улыбкой Грегор, — или тебе разорвет брюхо гранатой, конец один!

Мы отваливаемся от еды, но через десять минут принимаемся за нее вновь.

Едим мы уже не для утоления голода, а от обжорства.

— Santa Maria [31], — стонет с долгой, протяжной отрыжкой Барселона. — Мне это снится. Ущипните меня, не во сне ли я?

— Не во сне, — отвечаю я, отрезая себе большой ломоть от оленьего окорока.

— Надо же! — восклицает он, отправляя кусок козьего сыра в широко раскрытый рот.

— Что это, черт возьми? — испуганно кричит Порта и кубарем катится в укрытие за сугроб.

Мы рассеиваемся, как мякина под ветром. Через секунду все лежат в ожидании неизвестного, предупредившего нас о своем приближении. Оружие наготове, пальцы лежат на спусковых крючках.

— Газовые снаряды, — испуганно говорит Порта, нащупывая противогаз, который давно выбросил.

Потом Легионер истерически смеется и указывает в небо.

— Sacre nom de Dieu [32], вон твои газовые снаряды!

Мы таращимся на небо и не можем поверить собственным глазам. Над нашими головами летят, хлопая крыльями, дикие утки — стая за стаей.

— Пресвятая Богоматерь Казанская! — восклицает Порта, встав на одно колено. — Целый продовольственный склад, а мы ничего не предпринимаем!

— Откуда они здесь? — задумчиво спрашивает вестфалец. — На зиму утки улетают в теплые края.

— Может, это эскимосские утки, летят охладиться на айсбергах, — говорит Малыш, жадно облизывая губы. При этом зрелище он совершенно забыл, что уже не голоден.

— Не могу представить, чем они кормятся здесь, — упрямо продолжает вестфалец. — Тут для них нет никакой еды.

— Дикие утки — просто объеденье, — мечтательно говорит Старик. — Вот бы подстрелить нескольких!

— Я ни разу их не пробовал, — говорит Хайде. — Они такие же вкусные, как обычные утки?

— Вкуснее, — уверяет его Порта. — Короли и диктаторы угощают ими на больших банкетах, куда приглашают самых знатных в стране. У меня есть рецепт английского короля для приготовления диких уток. Я взял его у повара английских лейб-гвардейцев, с которым познакомился во Франции.

— Это не тот англичанин, которого ты взял в плен?— с любопытством спрашивает Хайде.

— Нет, я с ним простился на морском берегу в Дюнкерке, когда армия Черчилля возвращалась в Лондон штопать мундиры.

— Позволил пленному бежать? — удивленно спрашивает Хайде.

— Да нет же. Это я и пытаюсь тебе объяснить. Он просто поехал домой!

— Они возвращаются! — взволнованно кричит Малыш, указывая за озеро.

— Черт меня побери, если это не так, — говорит Порта, бросая вверх камень в тщетной надежде попасть в утку.

Старик хватает карабин и стреляет в стаю. Малыш с Портой стоят, глядя на нее, как охотничьи собаки, натасканные на птиц.

Мы хватаем свои карабины и автоматы, в крякающую стаю лети т град пуль, но ни одна птица не падает. Они скрываются за сопками.

— Тьфу ты! — разочарованно произносит Порта, ложась на снег. — Это были первые имеющие смысл выстрелы за всю треклятую войну!

— Летчику-истребителю ничего бы не стоило подлететь снизу и поднять их на крыле, — говорит Малыш, непроизвольно сглатывая.

Мы говорим о диких утках еще долго после того, как они скрылись.

— Они вкуснее всего с яблочным соусом и специальной подливкой, — говорит Порта. —«И, главное, кожа должна быть поджаристой. Слегка хрустеть на зубах.

— В Испании не понимают этого, — говорит Барселона. — Там их начиняют апельсинами и варят, пока мясо едва не слезает с костей.

— Таких людей нужно расстреливать, — решает Порта. — Портить утку таким образом — кощунство.

Мы снова двигаемся в путь и проходим через узкий распадок, все еще говоря об утках. С обеих сторон нас окружают высокие стены снега и льда. Ноздри заполняет едкий запах смерти.

Мы удивленно осматриваемся, ища взглядами мертвые тела. И не скоро сознаем, что этот отвратительный, тошнотворно-сладковатый запах несем с собой именно мы.

— На всю жизнь пропахли трупами, — негромко говорит Старик.

Он прав. После четырех лет на фронте запах смерти впитался в нас так глубоко, что избавиться от него будет трудно.

На марше мы говорим о мире. Многие из нас носят военную форму с тридцать шестого года и не могут представить, каково это будет снова надеть гражданскую одежду и ходить в туалет, не щелкая каблуками и не спрашивая разрешения. В сущности, мы уже не верим в мир. Порта думает, что эта война будет столетней. Он составил сложное уравнение, которое, по его словам, показывает, как это может быть сделано. Каждый год парни достигают призывного возраста и идут сложить головы на алтарь отечества. Тема эта так интересна, что мы объявляем привал для ее подробного обсуждения.