Год рождения - СОРОК ПЕРВЫЙ (с иллюстрациями)

— Я не знаю обстановки, поэтому не могу судить о том, как она может сложиться дальше, — суховато сказал Филяшкин, обиженный тем, что командир дивизии не совсем верно его понял. — Но в том, что одной из главных целей вражеской авиации будет наш военный городок в Уручье, я абсолютно уверен. Мы не имеем права оставлять семьи командиров под фашистскими бомбами. И вывезти их мы долины не потому, что собираемся отдавать немцам Минск, а чтобы избавить наших детей и жен от бомбежек. Кому нужны бессмысленные жертвы?

— Хорошо, вы правы: семьи не должны страдать. Завтра подберем хорошего командира тыла — пусть займется этим делом вместе с женсоветами частей и штаба. Будем считать, что этот вопрос мы решили. Если не поступят другие указания. — Командир дивизии чуть помедлил: — Вы не возражаете, Кирилл Иванович, если я поеду к командующему? Как говорится, без приглашения…

Филяшкин незаметно улыбнулся; генерал был крут, иногда упрям и чрезмерно жёсток, Но он всегда умел находить в себе силы оценить ситуацию объективно и, пусть хотя бы в душе, признаться в том, что погорячился или был не прав. Именно это — умение командира прислушаться к мнению своего заместителя по политической части и умение заместителя по политической части щадить самолюбие командира-единоначальника и вроде бы не вмешиваться в его прерогативы — надолго и прочно определит характер фронтовых взаимоотношений командира Сотой и ее комиссара — с 16 июля после восстановления института военных комиссаров Кирилл Иванович Филяшкин станет официальным комиссаром Сотой.

— Я могу только всячески приветствовать такое решение, — сказал он. — Дивизия рвется в бой. Надо доказать это командующему. Пока мы подчинены ему напрямую.

Генерал вышел проводить его. В лесу было уже темно. Над головой, в вершинах сосен, иногда шумел ветер. А небо на западе, низко, у самой земли, как и вчера, было тревожно-багровым.

Остановились, прислушиваясь: а вдруг уже и сюда докатывается тяжкий гул обрушившейся на Родину беды? Нет, здесь пока тишина. Только окликнул кого-то неподалеку невидимый часовой: «Стой! Кто идет?»

В ожидании приказа

1

Топчан, на котором спал командир дивизии, казалось, пошатывало, а сюда, в землянку, как гул близкой грозы, явственно доносилось глухое, тяжкое громыхание. Бомбят с воздуха. Опять Минск? Или районы расположения полков?

Оперативный дежурный по штабу подтвердил: да, несколько минут назад в сторону Минска прошла большая группа «юнкерсов».

— Так что же бомбят?

— Со службой ВНОС нет связи. На всех линиях обрывы…

«Что бомбят? — Генерал с досадой швырнул телефонную трубку. — Профессиональный военный не должен задавать такого вопроса. Наверняка бомбят железнодорожный узел, склады, промышленные предприятия, военные объекты… Наверное, ему просто хотелось услышать, что бомбят не Уручье. Но со службой ВНОС нет связи. Самое больное, самое уязвимое и самое необходимое сейчас — связь. Без нее как без глаз и без ушей».

Иван Никитич взглянул на часы. Пожалуй, уже можно ехать — не будет же начальство долго спать по утрам в такое время. Стакан чаю покрепче — и ехать. Снова взял трубку, собираясь пригласить на чай Филяшкина. Но ему ответили, что старший батальонный комиссар пятнадцать минут назад выехал на один из сборных пунктов дивизии.

Неразумной, неоправданной спешки командир Сотой не любил и теперь, удивляя своим внешним спокойствием адъютанта и шофера, неторопливо выпил чаю, не спеша вышел из землянки, минуту постоял, вдыхая утренний аромат окружавшего КП сосняка, сел в выкрашенную маскировочными разводьями, но тщательно вымытую «эмку».

— В штаб округа.

Штаб Западного особого военного округа находился в так называемом Студенческом городке Минска, недалеко от недавно построенного Дома правительства. Ехать надо было через весь город, почти к самому вокзалу.

От землянок КП свежепробитыми колеями выбрались на проселок к Дубовлянам, оттуда — на Долгиновский тракт. Адъютант Леня Кравченко, скрючившись, иногда даже приоткрывая переднюю дверцу машины, чуть ли не поминутно глядел вверх. Здесь, над старым шоссе, небо было пока безоблачно ясным, но впереди, в Минске, как и вчера, грохотало — даже сквозь шум мотора можно было расслышать увесистые, перекатывающиеся из края в край, отдающие эхом разрывы авиационных бомб.

«Эмка» обгоняла идущих по дороге беженцев — с детьми на руках, с самодельными тачками и с детскими колясками, с чемоданами и узлами, с коровами, с козами… Изможденные, пропыленные лица, воспаленные глаза — видно, шли без отдыха всю ночь. Навстречу попадались иногда какие-то разрозненные колонны наших бойцов, возле Цнянки встретились несколько 76-миллиметровых орудий на конной тяге.

В душе у командира Сотой все кипело: почему так безнаказанно немцы бомбят Минск? Почему так редок, неорганизован и неточен огонь зенитных орудий? Где же средства ПВО? Где же наши истребители? {6} Что-то нет их в ясном утреннем небе! Зато отсюда, с дальней окраины города, хорошо видны кружащиеся над Минском немецкие самолеты. Разворачиваясь, они коршунами пикировали на цели, и после каждого их хищного броска к земле вверх взмывали просвеченные багровым пламенем черные столбы дыма и пыли.

С Долгиновского тракта кривыми улочками Сторожевки кое-как выбрались на Краснофлотскую — так было ближе всего к Советской, к Дому правительства и штабу округа. По обеим сторонам улицы и во многих дворах горели здания, дымные тучи гари временами скрывали солнце. Огнем были объяты кинотеатры «Пролетарий» и «Родина». На узких тротуарах, заваленных обломками кирпичных стен, обвалившейся штукатуркой, битым стеклом, лежали тела убитых, бившиеся в постромках лошади. На углу Огородного переулка, почти рядом с новым зданием оперного театра, полыхал крытый грузовик… И странным контрастом ко всему этому выглядели стоящие на перекрестках милиционеры в новенькой форме, полосатыми жезлами регулировавшие потоки машин и беженцев. Сначала подумалось: наверно, это только что призванные в органы милиции военнообязанные, поэтому-то они такие чистенькие. И только потом, когда ехали из Студенческого городка обратно, увидели: несколько таких милиционеров в новеньком, разоруженных, с поднятыми руками ведут куда-то наши бойцы в форме войск НКВД. Стало яснее ясного: «милиционеры» были немецкими диверсантами-парашютистами, сброшенными ночью в районе Минска, чтобы дезорганизовать движение через город, вызвать панику и неразбериху…

Помещения штаба округа в Студенческом городке были сплошь разрушены, и командующего, естественно, здесь не оказалось. Надо было ехать на запасной командный пункт округа, уже переименованного в Западный фронт, — и опять через полыхающий, корчащийся в пожарах город: запасной КП генерала армии Павлова размещался севернее Минска, в районе хутора Боровая.

Кое-как пробиваясь в потоке встречных машин и беженцев, выехали на Комаровку, потом взяли левей — на Логойский тракт, и в Боровой оказались минут через сорок. По знакомой дороге свернули в гущу леса. Здесь, чуть ли не поминутно предъявляя часовым документы, добрались наконец до автомобильной стоянки возле бункера командующего. Командир дивизии приказал адъютанту ждать его в машине и, оправив китель, сбежал по ступенькам вниз.

За тяжелой дверью, в большой квадратной комнате без окон, ярко освещенной электрическим светом, находилось несколько человек. Один — в генеральской форме, кряжистый, плотный, бритоголовый (это был Павлов) — размашисто ходил из угла в угол. Все другие сидели около длинного стола с картами. Генерал Руссиянов сразу узнал в одном из сидящих заместителя Наркома обороны Маршала Советского Союза Б. М. Шапошникова, в другом — секретаря ЦК Компартии Белоруссии П. К. Пономаренко. Командующий фронтом на мгновение остановился, вглядываясь в вошедшего и словно не узнавая его. «Лишь бы не выгнал, — подумал в этот миг Иван Никитич. — Надо опередить любой его вопрос…» Как положено, громко и четко спросил у маршала разрешения обратиться к генералу армии Павлову. Шапошников устало кивнул.