Наглое игнорирование (СИ)

Оказалось, что зря опасался, бравые тыловики пока никак не нагадили. Не нравилась старлею практика умасливания тыловых крыс трофейным оружием, но уж больно волшебными были результаты. Млели тыловики от такого подарка. Желание похвастаться в людях неистребимо. И в армии всегда есть определенная мода. Если уж приказ отдельный вышел, что за порчу орденов будут строго наказывать – так и тыловику ясно, с чего. Пошло с 1941 года такое поветрие, что ордену Красной Звезды надо сколоть кусочек эмали в одном из лучей, что придавало командиру-орденоносцу бывалый и боевой вид, а вкупе обязательно нужен был немецкий пистолет или автомат, для полноты картины. Так что если нет ордена, то хотя бы "парабеллум". Мода беспощадна. И ради нее люди испокон века во все тяжкие пускались.

Особисту, однако, оказалось нужны строго вальтеры и маузеры, таких набралось разных модификаций с дюжину. Их гость забрал с собой, пояснив довольно, что такие пистолеты раньше только у высокого начальства были, и Берестов сделал простой вывод – мода одинаково затрагивает всех, мужчины военные не исключение, к каким бы службам они не относились. Оставалось констатировать, что и особисты – тоже люди.

Обедать гость не стал, убыл, совсем оттаяв и подмигнув напоследок, сказал:

— Ну, а жалобы что, мол – пока заслуженные командиры Красной Армии ездят пес знает на чем, какая-то там похоронная команда катается на комфортабельных иномарках – хода иметь не будут, пока вы тут по делу колобродите и головы башибузучите.

Хоть и много пожил – а привычку удивляться не утратил. Диссонанс цветущей, радостной природы и вонючего разложения, на котором опять же кипела чуждая омерзительная жизнь – поражал. Михайлов не наврал, мухи оказались феноменальным утилизатором падали, самовоспроизводящимся с чудовищной скоростью. Теперь старый лекарь своими глазами видел, что все сказанное доцентом кафедральным – правда. Тяжелый, тошнотворный смрад от уже шести клетей с вздутыми головами, сладковатыми волнами распространялся по округе, на этот запах радостно жужжа, слетались мухи – блестючие зеленые и синие, мрачноватые мерзкого вида серые и черные. Роями и стаями. И каждая самка мухи откладывала по 250 яиц, из которых на следующий же день вылуплялись мелкие личинки. Червячки эти мерзкие радостно и шустро жрали гниющее мясо и моментально линяли в более крупных личинок, те продолжали истово жрать и через несколько часов линяли вновь. Нажравшись стерво до упора, эти, уже большие, личинки, отползали от голов и клетей, окукливались и скоро из куколок выпархивали новые взрослые мухи, моментально включаясь в процесс. Цикл повторялся снова и снова без задержек, благо еды у опарышей было еще много. Кроме мух полно еще всякой членистоногой сволочи поналетело и понабежало – и бабочки-траурницы и жуки-кожееды, но они терялись в этом мушином царстве.

А еще – совершенно неожиданно для Алексеева – тут оказалось великое множество маленьких певчих птичек, которые вили свои гнезда совсем рядом с клетями. Для них тоже был праздник жизни – вся эта масса вкусных мух позволяла вырастить птенцов без хлопот.

Старательный матрос Ванечка предлагал не раз птиц разогнать и гнезда разорить, чтобы "они наших мухов не ели!" Старик-сторож против этого возражал категорически – ему нравился щебет и трели. Фельдшер подумал, и Ванечку уговорил не заниматься ненужным делом, а гнездо с орущими птенцами отнести обратно. Матрос был послушным и все выполнил досконально, и Иван Валерианович только вздохнул, увидев, что гнездо наполовину свито из человеческих волос – русых, темных и светлых.

Хороший был помощник, исполнительный и послушный, жаль только бог обидел, был Ванюшка с рождения УО – умственно отсталый и помер бы в блокадном городе на иждивенческой пайке в 125 граммов никудышного "как бы хлеба" из всяких суррогатов. Но повезло – попался Михайлову на глаза и тот спас бедолагу, взяв на кафедру и даже добившись статуса "матрос нестроевой службы". Парень это помнил и старался изо всех сил, однообразная простая работа особенно ему подходила и теперь он каждый день, в полную меру своих сил помогая мухам, чистил палочкой черепа, сдвигая трудно поедаемые скальпы и снимая готовую отвалиться плоть, чтобы мухам было удобно кушать. Сам фельдшер не мог активно в этом участвовать – болели старые раны и каждый шаг давался с трудом. Мушиный пир вызывал у него двоякое чувство – с одной стороны жизнерадостное копошение опарышей, как у любого нормального человека, вызывало отвращение, да и сам субстрат в виде гниющих лиц с ворохом червей в глазницах и ноздрях, на уже открывшихся зубах никакой радости не доставлял, особенно еще и потому, что на краю поля зрения казалось, что мертвые немецкие головы гримасничают и переговариваются жужжанием – так шевелилось мушиное потомство. С другой стороны – сам же раньше лечил своих раненых, давая цветным блестящим мухам сбросить в гниющие раны личинок.

И не один десяток людей так спас, тем более что больше-то лечить по разрухе было нечем. Теперь вот мухи снова должны были постараться и спасти множество раненых, важность и ценность коллекции фельдшер отлично представлял.

Весна оживила и людей, романы крутили очень многие из команды, да и местные девки и бабенки в основной своей массе как с цепи сорвались, вовсю руководствуясь девизом "война все спишет!" Командир в этом море любви торчал железным столбом, все бабьи поползновения к нему пресекал резко и безжалостно, осекая совершено недвусмысленно. Стрелы Купидона отскакивали от окаменевшего сердца начпоха. Зато остальных похоронников косили не хуже немецкого пулемета. Любовь витала над деревней вовсю. По мнению Берестова – это сильно отвлекало людей от работы, расходуя силы не на то.

Увы, полностью пресечь этот "ход на нерест" ему не получилось, и Иван Алексеевич с высоты своих лет и медицинского опыта порекомендовал старое и проверенное – нельзя если воспретить, то надо вводить в русло, хотя бы контролируя процесс. В итоге трое самых ушлых бойцов, в том числе и протеже Егорушка, официально "подженились", зарегистрировав в сельсовете брак с местными счастливицами, для других раз в неделю устраивались танцы, где тот же Егорушка блистал, будучи единственным гармонистом на пять окрестных деревень. Играл он, прямо сказать, не очень виртуозно, но и публика была невзыскательной и его "кырна-кукырна-ку" вполне удовлетворяло танцующих. Зато он играл он как заведенный, не прерываясь ни на минуту, причем, пока он наяривал, ему и рюмку подносили и закусочку, которые опытный гармонист смахивал слету, словно ласточка – мошек, одними губами работая, не отрывая рук от гармошки.

— Лучше вовремя спускать пар, чем ждать, когда котел взорвется, — философически-технически дал совет старый фельдшер. И начпох, сердито пожевав губами, ничего не ответил, но чуточку отпустил вожжи. Как ни странно, особых провалов в воспитательной работе это не вызвало, благо к прянику мудро приложился кнут и для особо "безмазовых работ" даже не всегда находились штрафники. Бойцы сами отлично понимали, что устраивать в таких условиях отсидку на "гауптической вахте" нет никакой возможности, и потому провинившиеся направлялись на сугубо грязные работы, не дававшие никаких полезных мелочей. Как ни странно – отлично помогало такое поощрение, как упоминание в регулярных "Боевых листках", которые браво пек заматеревший писарь. И совсем странно было то, что взрослые мужики всерьез боролись за кисель – несколько ящиков сухого клубничного концентрата по извилистой прихоти тыловых приказов, попавшие взамен сахара, позволили угощать самых отличившихся – по-отделенно. И такое угощение скоро стало очень престижным. "Кисель ел" – звучало как "орден получил"

Сложно было посчитать, кто наработал лучше – потому как поотрубать бошки у собранных в одном месте еще немцами камарадов проще, чем шурстить разгромленный опорный пункт, где перебитые в бою гансы так и остались валяться еще с прошлого года, где смерть застала. Потому официально решалось довольно сложным внешне путем, как бы учитывающим все нюансы, вплоть до собранного оружия, шинелей, сапог и прочего, для чего подчиненным пару раз как бы случайно на глаза попадалась "особая тетрадка начальника" со сложными математическими расчетами, а на деле сама тетрадка с формулами и счетами на половине листов попала Берестову уже заполненной кем-то, а решали – кто лучше наработал – на глазок, для чего командир советовался с фершалом и старшиной. Налет таинственности только на пользу шел.