Пепел и алмаз

— Ни в чем. Просто мне хочется пораньше уйти.

— Ой, Кристинка…

— Что?

— Лучше признайся.

— В чем?

— Мальчик?

Кристина обняла ее и поцеловала в щеку.

— Лилечка, ты потрясающе догадлива!

— Значит, мальчик?

— Может быть.

— Красивый хоть, по крайней мере?

— Забавный. Страшно самоуверенный.

— Ну, это не ново. Но красивый?

— Не беспокойся, я не влюблюсь.

— Надеюсь. Кто он такой? Я его знаю?

— Пожалуй, нет.

— Нет? Кто же это? Умоляю тебя, Кристина, скажи, я умираю от любопытства. Как его зовут?

— А я не знаю.

Лили сделала большие глаза.

— Как это не знаешь?

— Очень просто. Не знаю, и все.

— Не знаешь, как его зовут?

— Правда, не знаю. И меня это не интересует. Разве это имеет значение? Ну как, решено? А в следующую субботу ты будешь свободна.

— Катись! — буркнула Лили, вынимая пудреницу. — Сумасшедшая! А старик тебя отпустит?

— Пусть попробует не отпустить. Ну, пока! А об этом никому ни слова, ладно?

Когда она вернулась за стойку, ее сразу обступила нетерпеливая толпа. Но она улучила минуту и поверх голов окружающих поискала глазами Хелмицкого. За столиком его не было. Музыка из соседнего зала не доносилась. Куда же он девался? Она даже немного встревожилась, но в ту же минуту увидела его: он сидел за столиком Путятыцких спиной к буфету и разговаривал с Фредом.

Вейхерт во время оккупации был связан с лондонским правительством. А теперь, не успев сориентироваться, к кому выгодней примкнуть, оказался в демократической партии. До сих пор благодаря хорошим отношениям со Свенцким у него было прочное положение в городском совете, но он не знал, как сложатся обстоятельства в ближайшем будущем, когда назначат нового бургомистра. Поэтому в последнее время он пытался сойтись поближе с людьми из ППР. Своего соседа по столу, Подгурского, он знал совсем мало. Тот пил наравне со всеми, но разговорчивей не становился: сидел мрачный, замкнутый, и все попытки Вейхерта завязать с ним разговор разбивались о его угрюмое безразличие.

Вейхерт не был мнительным, но ему невольно пришло на ум, не подозревает ли его Подгурский в чем-нибудь. Он поскорей отогнал от себя эту мысль, но настроение было испорчено. Чтобы избавиться от неприятного осадка, он осушил «внеочередную» стопку водки. Смазливый Юзек из варшавского «Бристоля» услужливо подлил ему.

Атмосфера в зале становилась все более непринужденной. Особенно громко разговаривали, смеялись, жестикулировали на обоих концах стола. Водка развязала языки и располагала к интимным излияниям.

Древновский с багровым лицом и взлохмаченными волосами только что выпил на брудершафт со своим соседом — рабочим Матусяком, председателем профсоюзного комитета на цементном заводе в Бялой. Наклонясь к нему, Древновский с пьяной доверительностью сообщил:

— Знаешь, братец, жизнь у меня была паскудная, черт бы ее побрал! А у тебя?

— Ага! — буркнул тот. — Это не беда. Я сильный.

— Вот видишь! Я тоже сильный. Но теперь конец. Теперь наша взяла. Теперь мы наверху.

Матусяк глянул на него из-под черных, густых бровей.

— Ну, ну! Еще много надо сделать.

— Сделается.

— Ты знал Стасика Гавлика?

— Гавлика? А кто он такой?

— Товарищ.

— Ну и что?

— Убили его сегодня.

— Не горюй! Все равно наша взяла. Вот увидишь, ты еще директором завода будешь.

Потом он обернулся к Грошику и похлопал его по спине.

— Грошик, харя ты этакая…

Тот опять присмирел, притих и весь как-то сжался, словно хотел занимать как можно меньше места.

— Слышишь, Грошик, этот парень директором будет. И я буду. Все мы будем директорами. А ты — главным редактором. Ты куда, главный редактор?

Репортер моргал мутными глазками, а его руки и ноги как-то странно подергивались под столом, что, должно быть, означало намерение встать.

— Сиди, начальник! Куда собрался?

— Никуда, — буркнул Грошик. — Хочу речь говорить.

Свенцкий отодвинулся вместе со стулом от стола и за спиной майора окликнул Пэзлицкого, сидевшего через несколько человек от него.

— Пан редактор!

Павлицкий по его решительному тону сразу сообразил, в чем дело. Минуту-другую он колебался.

— Все-таки?

Свенцкий кивнул.

— Немедленно. Нельзя терять ни минуты.

— В чем дело? — заинтересовался Врона.

— Пустяки, — отозвался Свенцкий.

Тем временем Грошик с помощью развеселившегося Древновского наконец встал. Но это усилие так его поглотило, что он не заметил, как рядом выросла вдруг огромная фигура Павлицкого.

— Ну-ка, отодвиньтесь, — шепнул Павлицкий, наклоняясь к Древновскому. — Живо…

Древновский инстинктивно отпрянул.

Тогда Павлицкий схватил Грошика под руку и, прежде чем тот успел что-либо сообразить, уволок из зала. Обалдевший Грошик только в коридоре начал сопротивляться, но тут уж Павлицкий мог с ним не церемониться. Не дожидаясь, пока Юргелюшка откроет дверь уборной, он распахнул ее плечом и втолкнул внутрь дергающегося, как паук, Грошика. Старуха быстро закрыла за ними дверь и уже снова хотела приняться за вязанье, когда из уборной послышались какие-то странные звуки, похожие на короткие, громкие шлепки. Они сопровождались сдавленным, крысиным писком. Потом хлопнула дверь кабинки и наступила тишина.

Минуту спустя Павлицкий просунул в дверь свое большое, красное лицо и приказал:

— Полотенце и мыло!

Старуха быстро обслужила его. Павлицкий подтянул рукава пиджака и медленно, тщательно вымыл руки. Потом старательно вытер их, посмотрелся в зеркало, поправил съехавший набок галстук и пригладил волосы.

Юргелюшка обшарила уборную глазами, но того, другого, нигде не было видно. Из кабинок не доносилось ни звука. Павлицкий еще раз оглядел себя в зеркало, одернул пиджак. Вид у него был довольный.

— Все в порядке! Вы здесь работаете, бабушка?

— Да, пан.

— Прекрасно! Следите, чтобы никто не выпускал этого негодяя! Я вот здесь его запер. — И он показал на одну из кабинок. — Пусть сидит, пока я не приду. Это приказ министра Свенцкого. Понятно?

— Слушаюсь, пан. А если…

— Какие могут быть «если»? Он должен здесь сидеть, и баста.

— Слушаюсь, пан.

— Ну, смотрите.

Он полез в карман и, вытащив скомканную сотенную бумажку, протянул старухе. Она низко поклонилась.

— Спасибо, вельможный пан.

Матусяк сидел нахохлившись, подперев голову рукой. Древновский решил продолжить разговор, прерванный внезапным исчезновением Грошика, и хлопнул Матусяка по плечу.

— Чего, брат, нос повесил? Хватит, намыкались мы с тобой. Теперь наша взяла.

Тот грубо оттолкнул его руку.

— Отстань!

Древновский глупо улыбался.

— Выпей, Казик…

— Отстань, не то в морду дам. Ну!

И он вскочил, словно собираясь ударить. Древновский побледнел. Соседи по столу стали успокаивать Матусяка.

— Казик, уймись. Как тебе не стыдно!

— Думаете, я пьяный?

— Нет, не пьяный. Но чего ты с сопляком связался?

В конце концов его уговорили. Он тяжело опустился на стул и, низко склонив над столом голову, подпер ее темными, натруженными руками.

— Казик! — подтолкнул его товарищ.

А он пожал плечами и, еще ниже опустив голову, вдруг горько заплакал.

— Казик, господь с тобой! Чего ты?

— Ничего.

Направляясь к своему месту за столом, Павлицкий остановился возле Свенцкого.

— Все в порядке, пан министр.

Свенцкий, не поворачивая головы, сердечно пожал ему руку.

— Спасибо, я этого не забуду.

В воображении Павлицкого, когда он садился на свое место, уже рисовалась столичная редакция. «Даже вот такой Грошик может иногда пригодиться», — промелькнуло у него в голове.

Тем временем Вейхерт предпринял еще одну попытку вовлечь Подгурского в разговор.

— Похоже, вам сегодня не до развлечений, — сказал он, любезно поворачиваясь всем корпусом к Подгурскому.