Линия фронта

Зашипела мина.

— Ложитесь, младший лейтенант! — через силу выкрикнул радист.

Локтев припал к земле. Немного поздновато. Осколок раздробил ему правую ключицу. Но боль архивариус почувствовал лишь тогда, когда попытался поднять бинокль. Стало жарко. И пот выступил на лице и на ладонях.

— Там плохо, — сказал радист. — Там совсем проклятое место.

— Вы правы. — Локтеву показалось, будто он крикнул.

Но радист не расслышал его слабого голоса. Спросил:

— Вы что-то сказали?

В это время три взрыва ахнуло в квадрате А-21. Перелет.

— Передавайте, — напрягался Локтев. — Влево сто, ближе триста…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Так, так… Дальше пятьдесят.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Хорошо. Цель накрыта…

С вершины до подножия Чугунков нес Локтева на руках, как малого ребенка. Санитар, принявший младшего лейтенанта на носилки, увидев изуродованное плечо, сказал тоном знатока:

— Этот уже отвоевался.

— Ну и что? — сердито возразил Чугунков. — У человека специальность есть. От него и в тылу польза будет. Тыл нынче кует победу. Слышал про это?

— Слыша-ал… — протянул санитар.

Мимо солдаты катили пулеметы, несли боеприпасы. Майор Журавлев послал на высоту усиленную стрелковую роту.

Полк несколько изменил дислокацию, и Сивая приобрела важное тактическое значение.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Командный пункт словно кибитка кочевника: сегодня в одном месте, завтра в другом. И опять мелькают лопаты и рыжие гимнастерки темнеют на спине и под мышками. И солдаты, жадно припадая к фляжкам, матерят каменистый кавказский грунт, удивляясь между тем, как на такой нещедрой земле могли вымахать в вышину дивные, прямо-таки роскошные деревья.

Ребята с катушками на горбу обеспечивают связь между батальонами. А Ваня Иноземцев, адъютант майора Журавлева, хлопочет над ящиками и мешками, думая лишь о том, как бы поуютнее обставить новое жилье, вовремя накормить командира, подшить свежий подворотничок… У Вани свои дела.

А вот у радистки Гали в полку дел больше нет. Гонцов выполнил обещание, и сегодня поступило предписание направить рядовую Г. Приходько в распоряжение штаба дивизии. Новый радист приехал утром на низком, побитом осколками пикапе. Этой же машиной должна была уехать Галя. Но она не стала задерживать торопившегося пожилого вольнонаемного шофера, которого почему-то настораживало фронтовое затишье, и сказала, что доберется в штаб дивизии сама.

Она умылась в речке холодной водой, села на большой гладкий камень, подкрасила губы и ресницы. Маленькое зеркальце в клеенчатом, словно записная книжка, переплете слегка дрожало у нее на ладони. Галя расслабила руку. Положила ее на колени, обтянутые зеленой юбкой. Посидела так несколько секунд. Потом опять подняла руку: зеркальце дрожало по-прежнему.

— Это от недосыпания.

Услышав его голос, она не вскочила — ноги не повиновались ей. В зеркальце, которое теперь ходило ходуном, он отразился во весь рост, и она могла видеть его, не поворачиваясь.

— Иноземцев сбился с ног, разыскивая вас, — сказал майор Журавлев и, ступив на плоский с выдолбиной камень, остановился за ее спиной, — Думал, вы уехали не доложив.

— Я никогда не нарушала уставов. — Галя закрыла зеркальце и спрятала его в полевую сумку.

— Правильно. Не люблю бойцов, которые нарушают уставы.

Она сказала, глядя в воду, подернутую вялой рябью:

— Ловлю на слове. Значит, вы любите меня…

Он смутился, но не сильно. Щеки его чуть зарозовели. И ресницы задрожали, словно от напряжения. Но о своей командирской должности он не забыл:

— Я люблю всех бойцов своей части, честно выполняющих долг перед Родиной.

— Браво! — сказала Галя. — Подайте мне руку.

Ему пришлось идти по камням. Сапоги у него были начищены и щедро блестели. Маленькая рыбка выскользнула из-под камней и, вильнув хвостом, пошла вглубь. Галя следила за рыбкой до тех пор, пока Журавлев не заслонил собой и рыбку, и воду, и небо. Пальцы у него были прокуренные, с крупными ногтями. Встав, Галя оказалась с ним лицом к лицу. Для поцелуя нужно было лишь чуть податься вперед. Но он стоял, словно из бронзы, тяжелый, неподвижный.

— Товарищ майор, разрешите доложить… — съехидничала она.

Видимо, он начисто был лишен чувства юмора. Или прикидывался таким человеком. Только сказал:

— Не здесь.

И ей стало так плохо и так тоскливо, что захотелось броситься ниц и зарыдать по-бабьи, взахлеб. А если он станет успокаивать, наговорить ему такого, чтобы помнил всю жизнь.

Он сделал шаг назад, попал ногой в воду, сморщился и пошел рядом.

— Я хотел вас просить об одной услуге, Галя. В дивизии вы обязательно увидите полковника Гонцова. Напомните, я очень прошу, чтобы мне подбросили артиллерии.

— Хоть я боец и неопытный, в командирах не хожу… Но думается, о таких вещах нужно докладывать официально.

Она достигла цели, он немножко разозлился:

— Официально они все мне дали. А теперь пусть помогут по дружбе. Полк мой на танкоопасном направлении. Вы понимаете?

— Представьте себе.

Оброненные деревьями листья были еще влажными от утренней росы и не шуршали под ногами, но идти по ним было легко и мягко. Запряженные в передки кони переминались с ноги на ногу тут же, возле кустов, и тихо ржали.

Она сказала:

— Я заметила, что вы не получаете писем. Разве у вас нет родных, нет жены, нет невесты?

— Моя автобиография в личном деле. — Он смотрел себе под ноги.

— Я ухожу. Мы едва ли больше встретимся. И клянусь, я никогда не напомню о себе и постараюсь забыть вас.

— Не забудьте передать мою просьбу Гонцову.

— Обещаю… — Их взгляды встретились. И она спросила напрямик: — Вы когда-нибудь любили?

Он опять не опустил глаза, задумался:

— Это сложно все… Да и не время и не место говорить про любовь. Но и в другом месте, и в другое время я бы не смог объяснить вам… Все люди разные. Каждому — свое… И если кому-то не хочется спать, он не уснет.

— Ничего не понимаю, — с сожалением сказала она. Взгляд у нее был беспомощный, словно у человека, не сумевшего ответить на самый простой вопрос.

— Я так и знал. Но я не могу сказать вам большего. — Он вздохнул и развел руками. — А теперь до свидания…

— Разрешите идти? — по привычке, без всякой издевки спросила она.

— Идите, — в тон ей ответил Журавлев. И добавил: — Не забудьте о моей просьбе.

Она кивнула. И пошла к дороге между падающими листьями. Из-за деревьев навстречу ей бежал запыхавшийся Иноземцев:

— Товарищ майор, товарищ майор!.. Танковая атака на позиции первого батальона!

Первый батальон, усиленный четвертой и шестой батареями приданного полку артиллерийского дивизиона, отбил атаку немецких танков.

Когда майор Журавлев в сопровождении Иноземцева появился на КП батальона, он увидел два танка противника, сморщенных, будто печеные яблоки. Над танками еще вился дым, но огня не было видно, потому что уже взорвались баки с горючим и боезапас, и теперь что-то лениво догорало внутри танков, и дым над ними поднимался беззлобно, как над трубой.

С КП хорошо просматривались дорога и русло обмелевшей реки, достаточно широкой для того, чтобы на нем могли развернуться сразу несколько танков. Камни, которые устилали русло, были невелики и в большинстве плоские и не могли помешать движению танков.

— Драпанули, гады! — сказал командир батальона, очень молодой капитан.

Длинные тучи затянули небо. Цепкий ветер, вороша листья и поднимая клубы пыли, налетел с северо-запада. На переднем крае противника, там, где, по утверждению командира батальона, скрылись остальные шесть танков, не было заметно никакого движения. Все казалось вымершим и пустынным.

Вслед за ветром поспешил дождь. Осенний, холодный, он густо ложился на землю. И ветер теперь неохотно трепал листья и гнал их низко над землей, потому что листья были мокрыми, отяжелевшими и тускло блестели. И камни блестели тоже. Жидкая кашица грязи медленно оползала с бруствера по стенкам окопа.