Линия фронта

Потом девчонки проговорились, что Андерсен жил до революции и, значит, никак не мог директорствовать в «Рыба — мясо». И значит, предположение насчет Сеньки было ошибочным…

Но, честно говоря, Ваня все-таки жалел, что часы у него только стучат, как сердце, а вот музыки никакой исполнить не могут. И он мечтал, что когда-нибудь после войны приобретет хорошие карманные часы, с крышкой, А на крышке будут нарисованы кремлевские башни. И будет маленькая кнопочка. А если кнопочку нажать, крышка откроется и колокольчиками зазвенит мелодия «Широка страна моя родная».

Но, увы! Мечты в карман не положишь. А пока он имел старые немецкие часы с римскими цифрами на циферблате и стрелками, похожими на мечи. Часы шли. И вдруг остановились. В тот самый день, когда Иноземцев с батарейцами расстрелял девять фашистских танков.

Да, такой день: смерть позовет — не забудешь!

Вечером замотанный, усталый майор Журавлев потряс Ивану руку. Буркнул:

— Не оплошал.

Иван вначале хотел ответить: «Так точно!» Но подумал и выдал:

— Не надо торописа, не надо волноваса.

Журавлев был человеком строгим и даже несколько педантичным, и он наверняка сделал бы адъютанту замечание, но в этот момент его вызвали к телефону.

Вернулся Журавлев откровенно радостным:

— Полковник Гонцов посылает нам минометную роту. Галя выполнила свое обещание.

— Хороший человек, — заметил Иноземцев.

— Кадровый офицер.

— Я про радистку Галю.

Журавлев вопросительно посмотрел на Ивана. Улыбнулся. Захотел пошутить:

— Иноземцев, а ты, оказывается, ловелас.

Увы, Иван не читал романа Ричардсона и не знал, что означает слово «ловелас». Но оно показалось ему созвучным слову «балбес». И он обиделся. И напомнил хмуро:

— Между прочим, все мы под одними пулями ходим.

— Потому и воевать обязаны, — подхватил Журавлев, — а не на девушек заглядываться. Верно я говорю, Ваня?

Однако Иноземцев еще не мог простить Журавлеву того непонятного, сомнительного слова. И не был склонен соглашаться с командиром:

— Воевать лишь живой человек способен. А живому солнце светит даже и на фронте…

Несколько дней спустя Ивана Иноземцева захотел увидеть командующий Туапсинским оборонительным районом контр-адмирал Жуков. Ваня почистил и разгладил шинель, потому что в скатке она мялась и после надевать ее было неприятно.

В шинели, с вещевым мешком за плечами и винтовкой в руке, Иван степенно простился с радисткой Тамарой, с майором Журавлевым.

— Может, еще вернешься, Ваня, — сказала радистка.

— Как знать. Уж если командующий вызывает, непременно быть новому месту службы.

По дороге, в телеге, которая везла в Георгиевское почту, Иноземцев только и думал о том, что ждет его впереди. Он догадывался: высокое начальство интересуется человеком, не убоявшимся немецких танков, проявившим в трудных условиях боя хорошие организаторские способности.

«Если меня повысят в чине, — рассуждал Иван, — то какое же дадут звание? Высокое — едва ли. Но командирское вполне. Майора положить могут. Вдруг скажут: «Иноземцев, возьмите под свое начало взвод или роту»? Как быть? Соглашаться или нет? Допустим, приму. А силенок не хватит. Откажусь — подумают, струсил. Нет. Я лучше по-честному. Я скажу: «Товарищ начальник, способности имею по снабженческой части, не из трусости на тыл прошусь, а пользы ради…»

В Георгиевском Иван представился худощавому рыженькому капитану. Капитан был молодой и смотрел на Ивана недоверчиво. Он даже обошел вокруг него, словно цыган вокруг лошади, тем самым изумив и малость напугав Ивана. Потом извинительным голосом попросил:

— Красноармейскую книжечку, пожалуйста.

Близоруко щурясь, капитан перелистал документ и, вернув Ивану, бойко сказал:

— Все в полном порядке, рядовой Иноземцев. Вам к адмиралу Жукову.

Он скрылся в соседнем кабинете, прикрыв дверь неплотно. Иван слышал, как капитан произнес:

— Гавриил Васильевич, прибыл герой-артиллерист…

После слов «герой-артиллерист» Иноземцев не слышал больше ничего. Он почувствовал вдруг духоту. И яркость. Она бегала по стенам желтыми зайчиками, только огромными, как тигры. Скамейка, широкая, темная, раскачивалась, словно плот, и садиться на нее было опасно. Рыженький капитан высунулся из-за двери:

— Вы чего сели? Проходите!

В тесном кабинете стоял письменный стол. И адмирал с загорелым суровым лицом склонился над телефоном. Громко говорил:

— Если в течение тридцати минут боеприпасы не подвезут, докладывайте немедленно… Да. Правильно. Мы выезжаем через четверть часа.

Положив трубку, Жуков выпрямился. Посмотрел на Ивана. Сказал:

— Это вы? — Широко улыбнулся. И признался: — Никогда бы не подумал… Читая боевые донесения, представлял…

В этот момент до сознания Ивана дошло, что разговаривают именно с ним. И, вспомнив положение устава, он громко и быстро доложил:

— Товарищ адмирал, рядовой Иноземцев по вашему приказанию явился.

Но тут же на память пришли слова майора Журавлева, что является только черт во сне. И он хотел поправиться, но позабыл, какое слово нужно произнести. И только беззвучно открывал рот, точно рыба, выброшенная на берег.

Жуков вышел из-за стола, пожал Иноземцеву руку. Спросил:

— Чем занимались в мирное время?

— Торговал, товарищ адмирал… То есть, виноват, по части снабжения.

— На какой должности служите?

— Состою при командире полка.

— Желаете учиться на курсах лейтенантов?

— Долго? — осторожно спросил Иван.

— Три месяца.

— А экзамены сдавать надо?

— Конечно.

— Нет, товарищ адмирал, не желаю.

Рыженький капитан, стоявший за спиной Жукова, хмурился и вертел головой, делая Иноземцеву какие-то знаки. Иван лишь понял одно: что отвечает неправильно, что не такого ответа ждал от него командующий Туапсинским оборонительным районом. И тогда, спасая положение, Иван решил не скромничать и гордо заявил:

— Желаю бить немецко-фашистских разбойников! Бить до последнего.

— Это хорошо, — ответил адмирал тихо и серьезно. Но улыбки на его лице больше не было. Спросил: — У вас есть какие-нибудь просьбы?

— Так точно! — выкрикнул Иноземцев. И неожиданно для самого себя произнес: — Направьте меня в разведчики.

— Хорошо, — сказал Жуков. — Я сообщу об этом командиру вашего полка.

Он вернулся к письменному столу. Раскрыл толстую кожаную папку. Достал из нее картонную красную коробку, орденскую книжку. Торжественно и строго произнес:

— Рядовой Иноземцев, я рад сообщить вам, что Указом Президиума Верховного Совета СССР за мужество и отвагу в боях с немецкими захватчиками вы удостоены высшей правительственной награды — ордена Ленина.

Принимая орден, Иноземцев плохо видел адмирала. Глаза его туманились. И он очень боялся, что прослезится на радостях. Адмирал пожал ему руку, по-братски обнял; капитан тоже пожал руку, тоже обнял. И тогда окончательно растерявшийся Иноземцев снял с себя вещевой мешок, вынул фляжку, в которой булькала конечно же водка. И торопливо и немного виновато произнес?

— С меня причитается…

Может быть, это явилось неслыханным нарушением армейских норм и уставов, но ни капитан, ни командующий не возмутились поведением Иноземцева. Они, несомненно, поняли, что в той долгой — основной — гражданской жизни снабженцу Ивану Иноземцеву именно так приходилось отмечать радостные и торжественные минуты.

Адмирал лишь прикрыл рукой горлышко фляжки. И Иван не посмел отстранить эту руку. Только суетливо произнес:

— По доброму русскому обычаю…

На что Жуков ответил:

— Обычай добрый. Да не время сейчас…

— По глоточку, может?.. — Глаза у Ивана были тоскливые.

— Вот прогоним фашиста от Туапсе, приезжай, Иноземцев, всю фляжку выпьем!

День по-прежнему был теплый и солнечный. И голубизна заполняла небо, точно море. У дикой, черневшей корявым стволом груши стояла бочка с водой. И мокрый деревянный ковш плавал в ней, словно кораблик.