Сержант и капитан

— Позвольте, мой дорогой друг, пожать вам руку. Приятно увидеть еще одного такого же, как я, защитника человеческих ценностей в этом погрязшем в разврате и бесчинствах городе.

Водитель с не меньшим достоинством пожал протянутую ладонь и заметил:

— Да я вообще-то так… Но если надо, то я кого хошь… И вам спасибо.

Расцепив рукопожатие, Карандыч посмотрел на Никиту и строгим голосом сказал:

— Я надеюсь, мой друг, вы не обидите нашего прекрасного водителя. Мне кажется, он заслужил сегодня поощрения.

Никита, изо всех сил сдерживая смех, сделал большие глаза и ответил:

— Безусловно, всенепременнейшим образом оплачу все издержки нашего лихого извозчика и даже присовокуплю сверху.

Карандыч отпрянул, как от удара. Его переиграли. Он думал, что он один знает толк в изысканной речи в этом автомобиле, но короткий Никитин спич убедил его в обратном.

— Да-да, мой друг, — потерянно сказал Карандыч и пошел в глубь двора.

— Вот это мужик. Образован, а нас, шоферюг, понимает. Вот таких бы побольше, да в депутаты, а то в министры и в президенты. Вот тогда бы дело пошло. — Водитель с умилением смотрел вслед удаляющемуся Карандычу.

— Вы даже не знаете, насколько вы правы, — ответил Никита, захлопывая дверцу.

— Зря смеешься. Молод ты еще, чтобы смеяться, жизни ты не видел. А вот он ее повидал, поболее, чем ты. Много вас щас таких развелось… — со злобой сказал таксист и дал задний ход.

Тот самый дом был совсем рядом. За плетеной металлической сеткой сидел скучающий сторож и совершенно безразлично смотрел на приближающихся Карандыча с Никитой:

— Вы куда идете, мужики?

— Дом посмотреть, — ответил Никита.

— А разрешение у вас есть?

— Есть.

— Тогда заходите.

Сторож был не ветхозаветный старичок, а вполне нормальный современный парень около тридцати пяти лет, в кроссовках «Найк» и в кожаной куртке. Но спрашивал он «кто идет?» с таким безразличием, что его можно было принять за старика. Никита с Карандычем вошли в подъезд. Карандыч потрогал стену:

— Спасибо тебе.

— За что?

— За то, что дал возможность еще раз коснуться этих стен. Ты знаешь, когда вы здесь все перестроите, я даже не представляю, как я буду жить. Ведь в моей жизни все исчезло, умерло, и только эти стены поддерживают меня. А вы сделаете здесь что-нибудь современное, и будете правы, это ваш поганый капитализм. Знаешь, даже когда я не могу войти в этот дом, но могу на него смотреть, мне этого достаточно. Но вы же сам дом уничтожите, оставите только фундамент.

— Мне нечего тебе возразить, — ответил Никита. — Сосредоточься на том, о чем я тебя просил. Объясни мне, где ты нашел тетрадку. Покажи мне именно ту дыру, или антресоль, или место под ванной — но я хочу, чтобы это было именно то место, и чтобы ты не врал. Если не помнишь, где ты ее взял, будем сидеть здесь сутки, и я буду ждать, когда ты вспомнишь.

Никита взял его за рукав цветастой рубахи, и они твердым шагом направились в бывшую квартиру Карандыча. Кухонный стол все так же стоял на своем месте. И даже две табуретки сохранились. Они сели. Карандыч рассматривал родные стены, как будто он десять лет был в плену. Он глядел на них, зная, что часа через два его отсюда выгонят, и пытался насладиться любой самой незначительной мелочью:

— А вот смотри, все вроде забрал отсюда, а вот об этом забыл.

Никита обернулся и посмотрел вслед за пальцем Карандыч. Кусок старых обоев с потускневшими золочеными розочками, и больше ничего.

— Хотел на память их оставить, эти обои, при которых мы с нашей женой жили, — пояснил Карандыч, — да все откладывал.

Никита оторвал отвисший кусок обоев и отдал Карандычу. Тот с большой скоростью и очень умело сложил его вчетверо и упрятал во внутренний карман. Удовлетворенно похлопал по карману и сказал:

— Тетрадку я твою нашел в соседней квартире на нашем этаже. Пойдем.

Они прошли через площадку в квартиру напротив. Около двери стоял маленький деревянный конь. Такой же был у Никиты когда-то. Он был ободранный, грязный и совершенно забытый. Никита осторожно отодвинул его ногой с дороги.

Карандыч сначала прошел в гостиную и осмотрел разукрашенный подтеками потолок. Потом направился на кухню, оттуда в спальню, затем в детскую. Никита все это время стоял в длинном коридоре. Карандыч вышел к нему и развел руками:

— Нет, не могу вспомнить. Помню, что здесь, а вот где, не помню.

— А чулан здесь есть? — спросил Никита.

— Точно, — Карандыч радостно хлопнул себя по лбу, — «темнушка» на кухне. У нее дверь оклеена обоями, потому-то я ее и забыл. Пошли туда, это точно было там.

Они вернулись на кухню, и Карандыч показал на еле заметную, прикрытую почти отклеившимися обоями дверную ручку.

— Я и в прошлый раз ее заметил только после того, как головой об нее ударился. — Карандыч приподнял обои и открыл дверь.

В темном чулане трудно было что-либо разглядеть. Никита достал пальчиковый фонарик и осветил полуобвалившийся потолок. Остатки полок, которые закрывали противоположную от двери стену от пола до потолка, свидетельствовали о том, что здесь в свое время была очень хорошая аккуратная кладовка.

— Ты можешь объяснить, что здесь произошло? — Никита показал фонарем на потолок, обращаясь к Карандычу.

— Конечно, могу. Это моя работа. Барыга здесь один жил до переезда, теперь этот барыга со всей его барыжьей семьей живет в высотке на Красных воротах. И зажиточный был барыга. А делиться не хотел. В общем, когда дом-то наш выселили, пришел я в эту квартиру и подумал — что бы тут разнести к чертовой матери в качестве мести. Но разносить-то было и нечего. Все он вывез, даже электрические розетки. И вот зашел я в квартиру, в которую мне двадцать лет вход был заказан, осмотрелся и объекта для мести не наметил. А когда открыл кладовочку эту, на верхней полке увидел пишущую машинку. Вещь, хочу тебе сказать, по тем временам была не то, что сейчас. У всех компьютеры, кому машинка нужна. Ну вот, полез я за ней, а полочки эти подо мной и обрушились. Я схватился рукой за перекрытие деревянное, и падая, полпо-толка-то и вырвал. Еще потом меня машинка эта сверху добила прямиком в темя. И самое поганое, знаешь, что было?

— Понятно что, — ответил Никита, — Машинка твоя не работала.

— Н-е-е-т. Не работала — полбеды, он же, гад, вынул все эти свинцовые штучки, которые буквы отпечатывают. Это не машинка была, а скелет бедного Йорика. Представляешь машинку, от которой одна каретка осталась? Я сидел, на нее смотрел и думал, как же он умудрился это сделать? И знаешь что?

— Что?

— Не оставляет мысль меня, что это он специально для меня придумал. И подловил меня, гад.

— Да, скорее всего так все и было, как ты говоришь, Ка-рандыч. Только знаешь, я не могу понять одного: ты говоришь — залез на полку, упал вместе с пишущей машинкой и вырвал часть потолка. И тетрадку, которую мне подарил, тогда же и нашел. Так все было?

— Вот точно, про тетрадку: то я и забыл с этой машинкой. Да что мне твоя тетрадка — ты прикинь, как мне по голове эта дура прилетела.

— Отлично. Но, Карандыч, ты же не мог вырвать весь потолок.

Карандыч почесал затылок и резонно заметил:

— Не мог. Нет, я точно помню, что когда упал, дырка средней величины была.

— Хорошо. А теперь посмотри, — Никита упер луч фонаря в потолок. Половины потолка не было вообще, — Не твоя работа, точно?

— Вот у меня дел больше не было, чтобы следить, чего и сколько я натворил. Ты начальство, ты и разбирайся. И во-обще-то пора уже выпить. Я устал.

— Сейчас, Карандыч, сейчас выпьем. Потерпи чуть-чуть.

Никита полез наверх по обломанным полкам. Они держались довольно крепко. Он добрался доверху и, сунув голову в дырку в потолке, осветил вкруговую все фонариком. Нет, все подсказывало, что виновник этого разрушения не один Каран-дыч. Сюда приходили и очень сильно крушили. Что-то искали. В прогнившей потолочной дранке было множество свежих ран. Такое впечатление, что ее рвали крюком, пытаясь обрушить. Он в последний раз осветил фонарем темноту и вдруг заметил какие-то буквы на деревянном брусе в дальнем углу.