Дважды – не умирать

– Становись.

Широкорад послушно встал, куда ему указали, приосанился, поправил на груди автомат. Полевая кухня у него за спиной в кадре приобрела непонятные очертания.

– Готово!.. Пошлешь домой, скажешь, что снимался на фоне секретной установки.

– Ага, – сверкнув золотой фиксой, добавил Мазаев. – Которая стреляет в основном шрапнелью.

Вокруг засмеялись… Шрапнелью, на солдатском сленге звалась крупа-перловка.

Тем временем возле полевой кухни появился ефрейтор Дзагоев. Тоже в белом фартуке поверх бушлата, а белом колпаке, из-под которого выглядывала черная вязаная шапочка-подшлемник.

– Чего так долго? – возмутился Панчук. – Первое стынет.

– Что сказал?! – мгновенно отреагировал Дзагоев. – Ты, с-салага! Да я щас…

– Накладывай, давай! – обрезал ефрейтора Гуссейнов. – Нам еще до вечера тут на холоде торчать.

Со старшим сержантом повар спорить не стал. Неразборчиво буркнув несколько слов на своем языке, он принялся раскладывать в протянутые крышки от котелков горячую, дымящуюся на морозе кашу с тушенкой.

Пообедав и напившись горячего чаю, курсанты разошлись на перекур. Найдя место за ветром, где потише, Урманов ногами распорхал снег и присел на туго набитый солдатский вещмешок, спиной опершись на упругие ветви кустарника. Порывшись за пазухой, вытащил из внутреннего кармана слегка помятый конверт. Открыл его, достал небольшую, с ладонь, фотографию.

– Кто это? – поинтересовался, привалившись рядом на куст, боец с первого отделения курсант Мунтян.

– Да так… – неожиданно смутился Урманов. – Сестра.

– А ничего, симпатичная, – улыбнулся Мунтян. – Познакомишь?

– Обязательно.

Урманов сунул фотографию обратно в конверт, затем осторожно убрал в карман. Он и сам не понял, зачем соврал сослуживцу. Ведь там, на фото, была его девушка – Нина.

В городке, где Урманов жил, было принято перед отправкой в армию устраивать отвальную. Закупалось вино, готовилась закуска и в назначенный день с будущим солдатом приходили проститься родственники, друзья, все, кому он был дорог. Звучали напутственные тосты, лились хмельные песни, и все желали призывнику только одного – благополучного возвращения.

Еще пацаном Сашке приходилось бывать на таких проводах. И он всегда с тайной завистью глядел на виновника торжества. Теперь настал и его черед…

– Слышь, Шурик, – сказал ему доверительно приятель незадолго до намеченной отвальной. – Там это… Нинка тоже хочет придти. Ты не будешь возражать?

– Нет, не буду… Пусть приходит, – равнодушно ответил Сашка, ощутив однако, как встревожено забилось сердце.

Еще бы… Ведь они не виделись все это время. С того самого дня, как расстались на берегу лесного озера.

Нина пришла в нарядном синем платье, с распущенными, слегка вьющимися светлыми волосами, которые были аккуратно подобраны возле ушей изящными изумрудными заколками. Села вместе с подругами на дальнем конце стола.

Сашка с волнением вглядывался в ее лицо, пытаясь понять: решила она помириться или пришла просто так, из вежливости.

Когда молодежь потянулась на перекур, он тоже вышел вместе со всеми. Нина стояла на лестничной площадке и о чем-то говорила с подругой. Сашка, робея в душе, решительно приблизился к ней и слегка коснулся руки, выше локтя.

– Пойдем, поговорим?

Она кивнула и двинулась вслед за ним. Спускаясь по лестнице, Сашка мучительно думал, с чего бы начать разговор.

Внизу, в подъезде толпился народ. Кто-то курил, кто-то бренчал на гитаре… Сашка толкнул уличную дверь и шагнул за порог. Нина вышла следом.

Тускло горели окна домов, светились во тьме фонари. С неба летел густой снег, одевая в белое кусты и деревья.

– Тебе не холодно? – спросил Сашка, слегка приобняв ее.

– Нет, – тихо ответила она и опустила глаза.

Они помолчали… Снежинки бесшумно кружили в воздухе.

– Я рад, что ты пришла, – слегка подрагивая от холода и от волнения, произнес Сашка.

– И я рада, – не поднимая глаз, ответила Нина.

– Тогда давай, начнем все сначала…

– Ты этого хочешь?

– Да… А ты?

Она вздохнула и, наконец, посмотрела ему в глаза.

– Да.

Сашка крепко обнял ее и поцеловал в губы.

Распахнулась дверь в подъезде и на улицу вывалила шумная хмельная толпа. Загалдели хором…

– Эй, вот они!

– А мы думаем – куда подевались?

– Идемте… Холодно.Когда они вернулись в квартиру, то сели уже рядом. И больше не расставались.

Откуда-то появилась гитара.

– Нина, спой!

Нина взяла инструмент, пристроила его на коленях, тронула струны рукой и они отозвались тихим протяжным звоном. Подруга пробралась к ней, села рядом. Девчонки переглянулись задорно и запели вдруг разом – высокими, чистыми голосами.

– Спустилась ночь, над засыпающими кленами,

Взошла луна, над засыпающей листвой.

И кроме глаз твоих, шаловливых и влюбленных,

Я не видела в тот вечер, ничего перед собой.

Звенела гитара, летели куда-то ввысь звонкие девичьи голоса, и вслед за ними готова была сорваться и полететь хмельная от счастья Сашкина душа.

– Любимый мой, эту песню я тебе пою.

Любимый мой, расставанья близок час.

И в час прощания, перед дальнею дорогою,

Обними меня любимый мой, поцелуй в последний раз.

Ближе к полуночи гости начали постепенно расходиться. Когда осталось человек десять, кто-то неожиданно предложил:

– Поехали к Вовке Мокину!

Все разом взбодрились, зажглись идеей и, прихватив с собой вино и закуску, дружно повалили шумной толпой, пугая одиноких прохожих, к автобусной остановке. Успели как раз на последний…

Ехали по ночному городу разбитным цыганским табором – с песнями, танцами, с ветерком.

Сашка и Нина сидели рядом. Она задремала, положила голову ему на плечо. Он так и ехал всю дорогу, боясь пошевелиться, чтобы не потревожить ее.

Ворвавшись посреди ночи к бедному Мокину, разбудили его вместе с женой. Но тот, добрая душа, даже не обиделся. Супруга, кажется, тоже… Пили, гуляли почти до утра. Потом все ушли. А Сашка и Нина остались.

Хозяйка постелила им в большой комнате, на диване. Они лежали в темноте, шептались о чем-то, смеялись украдкой, потихоньку. Потом начали целоваться. Потом Сашка осмелел… Но Нина остановила его. И он не стал настаивать. Куда было спешить? Ведь впереди – целая жизнь!

– Второе отделение! По местам!

Урманов вместе с другими курсантами спрыгнул в оледеневшую траншею, быстро занял свою стрелковую ячейку, изготовился к бою. Слева от него расположился Кольцов, справа – Гвоздев.

Траншея была глубокая, в полный рост. Земляные стенки ходов сообщения были укреплены толстыми ошкуренными бревнами. Сами стрелковые ячейки – обшиты брусом.

Сверху траншея выглядела как длинная ломаная линия. Это было сделано специально. Ведь в боевых условиях, если она отрыта прямо, один разорвавшийся снаряд может уничтожить все отделение. Поэтому ходы сообщения делают короткими, под определенным углом. Чтобы даже в случае прямого попадания осколки не задели соседей.

Стряхнув с бруствера налетевший снег, Урманов поудобнее пристроил автомат, примерился, оценивая сектор обстрела. Потом вынул из подсумка магазины, аккуратно разложил их перед собой в специально сделанной нише. Туда же положил и две гранаты с запалами. Запалы – отдельно.

Магазинов было три. В двух – по пятнадцать патронов, а третьем десять. Хотя общая вместимость одного – тридцать. Но кто же столько патронов жечь разрешит? Экономия…

Патроны в магазины Урманов снаряжал сам. Каждый третий – трассирующий. Так удобнее корректировать огонь, особенно в темноте.

Под ногами в изобилии валялись свежие стреляные гильзы. Кисло пахло сгоревшим порохом… Первое отделение только-только отстрелялось.

Снег прекратился, подул ветер. Стало как будто холоднее. Серые зимние сумерки вкрадчиво заполняли собой пространство. Их отделение должно было отстреляться еще до заката. А третьему и четвертому отделениям придется «воевать» уже в темноте. У них будут настоящие ночные стрельбы, с подсветкой.