Комбинации против Хода Истории[сборник повестей]

— Это уж заботы Пудовочкина.

16

В пяти верстах от Кузнецка, на даче потерявшего имение помещика Осокина, собралось человек двадцать кузнечан. На крыше дома и в дубовой роще неподалёку засели наблюдатели, чтобы предупредить о приближении опасности.

Вечерело. Гости сидели в гостиной. Говорил начальник станции Бесперстов:

— На станции Кротовка, господа, безобразничала кучка красных. Кассира, понимаете, расстреляли, за ним — буфетчика. Взялись за тех, кто имел огороды, — связывали, били, заставляли сказать, где спрятаны деньги. Нескольких бедняг замордовали до смерти. Наконец население сговорилось: четверых заводил прикончили, остальных — под замок, в пустой пакгауз.

Послали делегатов в Самару, в совдеп: так, мол, и так, нет наших сил терпеть бандитизм… Явилась в Кротовку проверка. Арестованных выпустили, но из Кротовки удалили. Убитых красных признали «провокаторами». Кары никто не понёс.

— Это пока не понёс, — многозначительно заметил помещик Осокин. — А в недалёком будущем? Желательно бы поглядеть.

— Говорю, что есть, — возразил Бесперстов, — о будущем не гадаю… Возле станции Липяги было, в селе того же названия. Пришёл красный отряд — убили хозяина постоялого двора. И давай баб, девок бесчестить. Еженощно и ежедневно, понимаете. До недорослей добрались. Ну, население — ходоков в

Самару. Прибыл комиссар интеллигентного вида, с ним дюжины две солдат. Требует у отряда выдать наиболее отъявленных, а отряд — ни в какую! В нём

семьдесят с лишком штыков. Тогда комиссар мобилизовал население, и

общими силами рассеяли негодяев, несколько попавших в руки были показательно расстреляны. Затем, правда, пришла в Липяги красная рабочая

дружина. Священника расстреляли. Грабят. Но не насилуют!

— Облегчение… — вздохнул Осокин.

— Я не разбираю вопрос о сомнительности облегчения, — не без чувства обиды заявил Бесперстов, — я говорю моё мнение! Оно состоит в том, что если мы истребим банду Пудовочкина, есть твёрдая надежда избежать многочисленных казней. Сам я, как зачинщик, готов ответить своей головой!

Хозяин колбасной Кумоваев обнял сидящего рядом сына, поручика:

— Я и мой Олег объявляем о себе то же самое! С первого часа, как у меня в магазине эта сволочь убила Гужонкова, меня всего бьёт. Ведь это ж я бедолагу под смерть подвёл! Назвал его палачу. Не понимал, что бедному угрожает… Мне кусок в горло не идёт!

— Очень хорошо, Григорий Архипович, — сказал Бесперстов с пылким одобрением (выходило: он одобряет то, что кусок не идёт в горло Кумоваеву), — хорошо и важно, — продолжил он, — что вы за самую решительную меру! Это многим будет в пример.

Слова начальника станции подхватили купец Усольщиков, бывший пристав Бутуйсов, приказчик галантерейного магазина Василий Уваровский — непременный участник всех домашних спектаклей в городе, любимец дам.

Затем заговорил капитан Толубинов, потерявший на германском фронте правую руку, она отнята по самое плечо; в теле сидят две пули. Капитан сообщил, что имел доверительную беседу с председателем совдепа Юсиным.

— Одно время на фронте мы с ним были накоротке. Он как большевик, господа, вы понимаете, о теперешних делах ничего определённого не сказал. Но дал понять… Если мы уничтожим отряд Пудовочкина, не тронув никого наших местных большевиков, и тотчас заявим в Москву о нашей горячей преданности советской власти и тому подобное, он, Юсин, со своей стороны, подтвердит нашу правоту. И наверняка можно будет сказать, что карательных мер против города не последует. Комиссары — люди практические. Поймут — отряда не воскресить. Так зачем им раздувать пламя, делать врагом целый город?

— Вполне справедливо! — поддержал старший бухгалтер хлеботорговой компании Билетов. — Юсин, господа, — большевик, но я ему, знаете, верю. Теперь, когда нам стала известна его позиция, думаю, все точки расставлены.

С ним в общем согласились.

— Следовательно, — предложил капитан Толубинов, — перейдём к военной стороне дела…

17

Зверянский со своим постояльцем вернулся домой. Доктор узнал от домашних о новых злодеяниях Пудовочкина: об убийстве на рыночной

площади десятерых подростков. Застрелены их родные, посмевшие требовать разъяснений, куда и зачем уводят ребят.

Доктор бегом поднялся в комнату постояльца.

— Валерий Геннадьевич, дорогой… за эти часы бесед мы как будто пришли к взаимопониманию, у нас одинаковые взгляды на некоторые святые вещи… Вы,

скажу вам прямо, мне симпатичны! Я умоляю вас: немедленно употребите ваше влияние, приложите ваши недюжинные силы и остановите кровавую оргию!

Костарев прохаживался по комнате, с интересом поглядывал на Зверянского сквозь пенсне. Тот протягивал к нему крупные жилистые руки.

— Поеду–ка я к моему Пудовочкину, — помолчав, сказал Костарев.

— Поезжайте, дружочек, скорее! Сделайте святое дело!

Доктор не лёг спать, ждал возвращения постояльца. Тот приехал далеко за полночь. Тотчас Зверянский поспешил к нему, комнату озарила свеча.

— Валерий Геннадьевич, умоляю, не терзайте! Варфоломеевская ночь остановлена?

Человек с бородкой утвердительно кивнул:

— Можете не волноваться, — прилёг на канапэ. — Ну, и полюбовался же я, Александр Романович, на это творение природы! Угодил к ужину. Товарищ Пудовочкин прибрал сковороду отбивных, столько же жареной рыбы, горку пирожков с ливером, обильно сдабривал всё это настойками и винами из погребов сахарозаводчика. Напоследок съел дюжину пирожных, фунт конфет, выпил графин сладкой наливки.

— Чудесно, — вырвалось у Зверянского, — что вы сумели воздействовать на это прожорливое кровожадное чудище!

— Вот вы как о нём! А он меня, между прочим, о вас расспрашивал. Уважает врачей! Любит, чтобы его осматривали.

— Да я ему стрихнину дам!

— Ф-фу, что я слышу и от кого? — нервное породистое лицо Костарева исказила гримаса. — Вы же — отъявленный добряк, и вдруг эдакие заявления. А товарищ между тем прислал вам подарок. — Он встал, достал из кармана пальто бутылку: — Ром, настоянный на рябине. Большая редкость нынче! И это не всё… — вышел на лестницу, кликнул ординарца.

Через несколько минут на столе появились жареные цыплята, белый калач, изюм, шоколад.

— От него — ни в коем случае! — замахал руками Зверянский. — И вы забыли, что сейчас же пост!

— О, как вы умиляете, доктор! Ваша душа заматерела в добродетели. Из таких прелестно–бесхитростных рыцарей получаются отменные портильщики великих дел. Вас просто необходимо расстрелять! Если я не сделаю этого, вы можете погубить исключительную возможность сыграть против Хода Истории. С меня надо будет тогда содрать кожу с живого, вытягивать из меня жилы…

«Я усугубил его болезненное состояние, — подумал, злясь на себя, доктор. — До чего же он мучается! А ведь он только что постарался для людей». Зверянский попросил прощения.

— Я вас не обижу, Валерий Геннадьевич, предложив чаю?

Позвал горничную. Приземистая большерукая Анфиса лет под тридцать

внесла самовар, мрачно взглянула на постояльца, вышла, быстро и сильно ступая. Доктор наполнил чашки чаем. Костарев молча налил рюмку рома, выпил.

— Не могу смотреть, как вы убиваете себя.

— Перестаньте раздражать! — желчно, грубо оборвал Костарев. — Что такое -

ваша заботливость обо мне? Чушь! Её никак не должно быть. Если б вы вправду могли сочувствовать мне, то заботились бы о том, ради чего я в любой момент готов отдать и свою, и миллионы чужих жизней. Ничего дороже этого явления нет и не может быть, ибо это явление есть Россия!

18

«Понесла молодца лихая! — с тоской подумал доктор. — Но ведь искренен! Дай–ка подсажу болезного на его любимого конька…»

— Вот вы рассуждаете, Сан — Франциско надо было в своё время колонизовать…