Дневник расстрелянного (сборник)

Через год, перед явкой в гестапо, Герман напишет родителям такие слова о жене: «И в личной жизни — в своей интимной — нашел, что дано найти человеку — женщину, которая стала настоящей подругой и спутником по делу, куда шел. Если не будет меня, очень прошу — берегите Маруську. Она — большой молодец, и то, что она была у меня, — тоже счастье, не всегда выпадающее людям».

Яремчуки встретили Германа приветливо. Мариша делала все, что было в ее силах, чтобы муж быстрей поправился. Однако выздоровел он нескоро. Главной причиной тому были не адские боли в позвоночнике, не иссушающий жар и боль в суставах, а его душевное состояние, граничащее с отчаянием.

Постепенно Герман начал писать, хоть и не видно было конца оккупационной тьме. Чтобы никто из жандармов, полицаев и прочих гитлеровских прихвостней не проведал, что он пишет, Герман забирался на лежанку и там при свете коптилки работал; предварительно закрывали наглухо ставни, а лежанку задергивали занавеской. Писал он урывками и сразу начисто, но в рассказах и главах романа, оставшихся после него, во всем обнаруживает себя с незаурядной силой мастер, под рукой которого слова как бы перестают быть словами: оборачиваются людьми, светятся солнцем, звучат музыкой.

Он привык к тому, что его произведения воздействуют на жизнь. А тут, написанные кровью сердца, они лежат в бездействии. Он не мог примириться с этим.

Подростком он запускал вместе с однокашниками воздушные шары, сделанные по типу шара братьев Монгольфье. Он ликовал, вспомнив об этом.

Шар они делали вдвоем с Маришей, даже тайком от ее стариков — не хотелось их тревожить. Однажды вечером они накачали его нагретым воздухом. Шар рвался из рук, как привязанный за ноги сокол, но Герман не отпустил его, покамест не вышел на огород и не убедился, что ветер дует в желанном направлении.

Ночь была беззвездная, и шар мгновенно исчез в темноте неба. Сквозь жужжание садов донеслись с улицы голоса полицаев, нализавшихся самогону. Надо было бежать в хату, но Герман по-прежнему стоял на том месте, откуда отправил воздушного гонца. Он мысленно улетал за шаром.

Мариша загремела возле порога подойником, давая знать мужу, что он должен немедленно возвращаться. Герман быстро зашагал к хате, сердясь, что позволил себе раскиснуть.

Он опять мысленно вернулся к своему воздушному гонцу и представил, как небесное течение несет его к нашим. Потом, взойдя с переволновавшейся Маришкой в сени, представил, как шар падает возле окопа; из окопа выскакивает красноармеец, хватает шар и передает командиру. Командир вскрывает сверток, привязанный к шару, а через минуту посылает этот сверток в штаб дивизии.

Хоть бы долетел. Сердце тревожно екает: в свертке рукописи рассказов, в которых он изобразил то, что происходило и происходит на его глазах здесь, в Вильховой, да и, пожалуй, на всей плененной Украине. Он вложил в них всю свою лютую ненависть к немецким фашистам и к отребью, помогавшему править их ставленникам пан-баронам.

Сверток он посылал на имя самого близкого киевского друга Бориса Палийчука. В записке писал: «Решил попытаться хоть таким неверным способом (другого пока не нашел) передать частицу сделанного. Думаю, вам там это пригодится. Это, конечно, мало, но пока все, чем я могу помочь воевать.» В конце записки он просил, если рассказы будут печатать, подписывать их псевдонимом Ефим Черепанов. Такой псевдоним Герман выбрал потому, что очень любил создателя паровоза Ефима Черепанова, роман о котором так и не успел завершить до начала войны.

Кроме записки, было в свертке и обращение.

Должно быть, сверток не достиг адресата. Гадать о том, к кому он попал, не будем, но и не оставим надежды, что когда-нибудь отыщется этот пакет, посланный нашим в тяжкую годину настоящим советским человеком Германом Занадворовым, жаждавшим участвовать в борьбе советского народа против кровавого нашествия гитлеровских свор.

Очень жаль, что его литературным трудам не довелось попасть тогда на духовное вооружение народа. В моем сознании его рассказы «Молитва», «Сливки», «Колыбельная» соединяются с самыми святыми, гневными и действенными произведениями военных лет: «Нашествием» Л. Леонова, «Непокоренными» Б. Горбатова, «Радугой» В. Василевской.

Уже в первый год вынужденного гощения в Вильховой Герман упорно выглядал красных. Через Маришу, из разговоров с самыми пестрыми людьми он выяснил, кто из местных жителей и окрестных деревень непоколебимые сторонники советской власти. У него появляются друзья — Лука Бажатарник, Константин Каюров, Леонид Иванов... Вместе они начинают оказывать незримое влияние на важнейшие события в Грушковском районе.

Тем из молодежи, кто не хотел ехать в Германию, они с помощью врача Алика Аснарова помогали избежать неметчину «по болезни», а на сознание тех, кто готов был ехать на чужбину, влияли сами или через их родичей, — «добровольцы» в конце концов разбегались, и отправка в Германию срывалась. Саботаж, идеологическая диверсия, правильная информация о том, как и где воюет Красная армия, в противоток лживо-хвастливым фашистским сообщениям — все это стало их постоянным, действенным оружием. Так, фактически в Грушковском районе родилась подпольная организация. Ее душой был Герман Занадворов. Позже, в 1943 году, эта подпольная организация получит имя «Красная звезда» и создаст руководящее ядро во главе с Германом.

Через фельдшера Т. А. Сухона Герман поддерживает связь с партизанским соединением генерала М. И. Наумова. Кроме того, он был, вероятно, связан с киевскими подпольщиками. В дневнике есть намеки на то, что по его заданию Аснаров и Леонид Иванов ездили в Киев в разное время. В одном из своих писем Лука Давидович Бажатарник сообщал Занадворовым, что когда его и Л. А. Яремчука вызывали в Киев по делу убийства Германа и Марии, то он убедился, что у Германа были друзья в Киеве, с которыми он поддерживал связь в дни «новых порядков».

Много тайн «Красной звезды» Герман Занадворов унес с собой. Из конспиративных соображений дневнику он поверял лишь отдельные факты, частенько зашифровывая при этом имена соратников. Правда, в архивах Германа сохранилось кое-что: листовки, прокламации, лозунги, частушки, песни, написанные по-русски и украински. Их он создавал сам. Его духовная мощь была настолько велика, что ему не только удавалось преодолевать свой недуг, но и нести огромную физическую нагрузку, выпадающую на долю каждого руководителя подполья.

* * *

Как и большинство писателей, Герман Занадворов начинал творческий путь стихами, но последующая работа в газете «На стальных путях» — туда он пришел из химической лаборатории Челябинского завода имени Колющенко — развила в нем вкус к прозе. Его очерки того периода смелы, оригинальны. Из довоенных рассказов мне удалось прочесть всего лишь «Тимофеев камень», «Петлю». Первый посвящен теме общественного долга, торжествующего над личными желаниями, второй — драме первооткрывательства. В обоих рассказах Занадворов рисует героические характеры — Тимофея из войска Ермака и летчика Нестерова, служившего в царской авиации. Тяга к истории проявилась в Германе с детства, но как писателя она интересовала его только в единстве с доблестными, железными, потрясающими характерами.

Вероятно, еще на Урале он задумал роман о создателях паровоза Черепановых, собирал необходимый для этого материал и делал отдельные наброски. В Киеве он не оставляет своего замысла и, как можно догадаться по отдельным фразам из писем, оттачивает и печатает главы из романа. Насколько серьезно, проникновенно он относился к созданию этого широко задуманного полотна, можно судить по его письму к Владиславу.