Живым приказано сражаться

— Да уж, надеюсь, не сбежишь, как от злой тещи, — проворчал вслед им Крамарчук. И Громову показалось, что сержант по-настоящему завидует ему. А может, и ревнует.

«Впрочем, — подумал он, — на месте Крамарчука я бы тоже завидовал и ревновал. Наши отношения с Марией для него не секрет».

Лес встретил их настороженно и молчаливо. И потому углубляться в него не хотелось.

— Нам надо выйти к небольшому озерцу, — объяснила Кристич, шедшая первой и чувствовавшая себя проводником. — Оттуда свернем к лесной сторожке. В двух километрах от нее стоят фермы. Это уже село.

— Если только удастся найти озеро. Теперь вся надежда на тебя, Иван Сусанин в юбке.

Мария рассмеялась. Весело и беззаботно.

Войны не было. Они всего лишь заблудились в лесу. Громов несколько раз пытался обнять Марию, но девушка каждый раз уходила от объятий. Однако дело даже не в том, что она не позволяла обнимать себя. Андрей вдруг почувствовал, что изменилось само отношение к нему. Он помнил, какой ласковой и загадочной показалась ему Мария тогда, ночью, в скоротечные минуты пробуждения. А сейчас… Ну что ж, по крайней мере, теперь он будет знать, какой она бывает в минуты пробуждения.

Чем дальше они уходили в лес, тем менее освещенным он становился. Луна словно говорила им: «Я провела вас до леса, а дальше ступайте себе с Богом без меня. Я туда не ходок». Неестественно мрачные тени сосен на опушках, какие-то загадочные звуки в чащобе, неожиданный треск падающего ствола сушняка где-то впереди… А ведь пальнуть может любой из оказавшихся вблизи окруженцев. Так, с испуга, для оттаивания души.

Вскоре они набрели на довольно широкую тропу, которая, очевидно, и должна была привести их к озеру. Но именно на тропе лейтенант по-настоящему начал опасаться засады.

— Патрон в стволе, — протянул пистолет Марии. — Как стрелять, ты уже знаешь. Будь осторожна. — Сам он перебросил автомат из-за спины на грудь, подтянул повыше доставшийся ему от бранденбуржца нож, который каким-то чудом уцелел за голенищем во время их ползаний по подземелью…

— Скажи, ты действительно мог бы убить того, что приблудился к нам ночью?

— А ты разве не спала? Все слышала?

— Да, я слышала, когда он уходил. Так ты действительно мог бы убить его?

— Убить — нет. Расстрелять — другое дело.

— Это разве не одно и то же?

— Нет, санинструктор, это разные вещи. Я не убийца. Но как офицер мог бы расстрелять этого предателя за трусость. Перед вами. Перед строем. Куда пойдет завтра Готванюк? Кем он станет в селе? Кому будет служить? На кого работать? Я отказываюсь понимать солдата, который не желает сражаться только потому, что оказался в окружении, что рядом нет его командира, что ему не приказывают из штаба. Боец, пока он жив, должен оставаться бойцом. Как говорил Крамарчук: «Живым приказано сражаться».

Андрей сказал все это негромко, но отчетливо, твердо. И его кричащий шепот казался Марии зловещим.

— Я-то думала, что ты просто так, пугаешь, — поежилась она. — Не верила, что смог бы…

— Идет война. У нее свои законы. Так вот, по этим законам… Все, Мария, молчим. В лесу речь слышна метров на двести. Теперь я пойду первым, ты больше посматривай назад и влево. Скоро будет светать, поэтому присматривайся к любой тени, лови любой звук.

Мария хмыкнула и замолчала. Лейтенант снова начал относиться к ней как к своему солдату.

27

Зебольд разбудил оберштурмфюрера Штубера около шести утра. Штубер не оговаривал с фельдфебелем, в каких случаях его можно будить, но все равно решение Зебольда разбудить его в такую рань было довольно смелым.

— Господин оберштурмфюрер, думаю, вас заинтересует один человек. Его только что задержали в лесу. Напоролся на наш патруль.

Штубер спал одетым. Он лежал на диване, сняв лишь сапоги. Дверь не была заперта, но присутствие в комнате постороннего он выявил еще до того, как на полу возле дивана появился зайчик фельдфебельского фонарика. И первое, что он сделал, — выхватил пистолет.

— Слушаю вас, мой фельдфебель, слушаю, — голос был не злым, но и не добродушным. Штубер давно научился произносить слова без каких-либо интонаций. Впрочем, фельдфебель уже привык к бесцветному голосу своего шефа.

— Он окруженец. Рядовой. Шел из-за Днестра.

— Их много сейчас, окруженцев, идущих из-за Днестра, Зебольд. Почему меня должен заинтересовать именно этот?

— Я допросил его. В лесу он встретился с небольшой группой…

— Понял, мой фельдфебель. Сюда его. Но сначала зажгите обе лампы.

Пока фельдфебель зажигал их, оберштурмфюрер обулся, набросил на плечи китель и, отодвинув плотные шторы, выглянул в окно. Уже светало. Руины древнего костела, лежавшие почти рядом (Штубер остановился в добротном кирпичном доме ксендза, судьба которого пока была ему неизвестна), напоминали сейчас руины средневекового замка. Он любил старину: замки, крепости, старинные родовые усадьбы… Однако руины костела и дом возле него Штубер избрал еще и потому, что это было единственное место в селе, где его небольшой отряд мог, в случае надобности, по-настоящему держать оборону.

Фельдфебель ввел пленного и остался у двери, вопросительно глядя на Штубера. Он знал, что сейчас последует одна из двух бессловесных команд: «выйди» или «стань за спиной допрашиваемого».

Штубер кивком головы показал: за спину. Ощущая у себя за спиной присутствие этого громилы, с минуты на минуту ожидая удара по голове, допрашиваемый редко находил в себе мужество не отвечать на какой-либо из вопросов Штубера.

Оберштурмфюрер подошел к пленному. Коренастый, почти квадратный, плотно скроенная фигура… Лицо плоское, с едва заметными восточными чертами. Все в кровоподтеках.

— Местный?

— Да, — тихо ответил пленный, боязливо, через плечо, озираясь на фельдфебеля.

— Ты будешь отвечать: «так точно, господин офицер». — Штубер произнес это негромко, спокойно, почти вежливо.

— В лесу ты встретил группу… Как называются у вас люди, попавшие в окружение?

— Окруженцами.

— Спасибо… Я этого слова не знал, — офицер говорил с акцентом, очень похожим на тот, с которым говорили на русском украинцы Подолья. И это удивило Готванюка. — Итак, ты встретил группу окруженцев… Почему ты решил сообщить о ней господину фельдфебелю?

— Я ничего не решил. Он спросил, кого встречал в лесу. Я ответил.

— Их было пятеро?

— Трое, господин офицер.

— А мне известно, что их было пятеро, — продолжал примитивно провоцировать его Штубер.

Окруженец снова испуганно оглянулся на фельдфебеля.

— Я говорю правду: их было трое. Третьей была женщина. Я не видел ее. Но сержант говорил, что их трое. Может, пятеро, но сержант говорил…

— Старшим там был офицер? Его звание?

— Взводный. Лейтенант. Он меня чуть не пристрелил как дезертира.

— Фамилия.

— Готванюк.

— Фамилия лейтенанта, — терпеливо уточнил Штубер, повернувшись к нему спиной.

— Сержант назвал его Беркутом.

— Что?! — резко обернулся Штубер. — Что ты мелешь, идиот?! Какой еще Беркут?!

— Он так называл его… ну, сержант, тот, что развел костер. Он еще спас меня. Лейтенант требовал, чтобы я остался в его группе. И чуть не расстрелял…

— И правильно сделал бы. Дезертиров расстреливают во всех армиях мира. Кроме того, что сержант называл его Беркутом, что ты еще слышал о нем? Что говорил сам лейтенант? Откуда они шли? Что собирались делать? Где их база?

— От Днестра шли. Они вроде бы из тех, ну, кого оставляли в дотах. Заслон там был, в дотах. Прикрывал переправы.

— Я хорошо знаю, что они делали в дотах! — повысил голос Штубер. — Что ты еще слышал о лейтенанте? Что говорил он сам?

— Он был с девушкой. Мы сидели у костра с тем, сержантом. Фамилии его не знаю. Я сушил одежду. Потом появился лейтенант. Потребовал, чтобы я оставался с ним.

— Ну хорошо, хорошо… Этот лейтенант Беркут… Раньше он что, командовал гарнизоном дота?

— Не знаю. Сержант почему-то называл его комендантом.