Люди ратного подвига<br />(сборник)

Спасти командира, во что бы то ни стало спасти — было единственным стремлением лейтенанта. Для этого он готов был сделать все, даже пожертвовать собственной жизнью. Но как это сделать? Если бы он был ближе, то, не задумываясь, заслонил своим самолетом машину капитана Буданова. Нет, не так бы он сделал! Он пошел бы на таран.

Но расстояние не позволяло сделать ни того, ни другого. Значит, нечего об этом и думать. Гареев с досадой поймал себя на том, что напрасно тратит время. Он снова бросил быстрый взгляд вверх, посмотрел по сторонам.

Наши «яки» безмятежно ходят над эскадрильей с большим превышением. Пока сообщишь им, будет слишком поздно. Другие «ильюшины» — далеко.

Поставить заградительный огонь? Рискованно. Фашист может увидеть трассы и успеть отвернуть. Тогда все потеряно. Да и дистанция еще велика. Значит? Значит, нужно метко, всей мощью огня обрушиться по вражескому самолету, к которому Гареев оказался ближе всех остальных летчиков эскадрильи. И нужно сделать это до того, как фашист откроет огонь. Конечно, с истребителем нечего и думать соревноваться в скорости.

Но преимущество в высоте дает возможность, пикируя, перерезать курс противнику, подойти к нему на дистанцию действительного огня. В одно мгновение вспомнил Гареев особенности фашистской атаки, прикинул расстояние. В следующую секунду, впившись глазами в прицел, он уже стремительно несся вниз. Расстояние быстро сокращалось. Фашистский летчик, внимание которого было приковано к самолету командира эскадрильи, не заметил опасности.

Главное — не промахнуться, выйти в атаку, как говорится, по ниточке! Гареев плавными, чуть заметными движениями ног на педалях и руки на рукоятке управления подравнивал штурмовик, ловя в прицел вражеский истребитель.

«Пора», — подумал лейтенант и нажал гашетки. Самолет вздрогнул и озарился вспышками выстрелов. Продолжая нажимать на гашетки, Гареев напряженно следил за вражеской машиной. Мгновение. Еще мгновение. И тонкая паутина трасс коснулась острого носа истребителя. Вспыхнуло пламя, машина рванулась, и тотчас же взрыв разбросал в стороны объятые пламенем, дымящиеся обломки. Гареев облегченно вздохнул и откинулся на спинку сиденья. Круто набирая высоту, он смотрел на самолет командира. Выровняв крен от взрывной волны, тот шел прежним курсом. Все в порядке! Чуть в стороне «яки» уже преследовали второго фашиста.

В наушниках зашуршало, раздалось потрескивание, а потом…

— Гареев! Ты слышишь меня, Гареев? Благодарю за выручку, Гареев! Благодарю за отличную службу!

Буданов, как и всегда, говорил спокойно, но на этот раз в его голосе чувствовалась особая теплота…

Это была вторая благодарность командира за день.

5. Туман — не помеха

(второй рассказ Александра Кирьянова)

Было это в октябре 1943 года. Давно отгремели бои на Волге, крепко наши дали чесу гитлеровцам под Курском. Советские войска продвигались почти по всему фронту, освобождая временно оккупированную ненавистным врагом территорию. Неплохо шли дела и на нашем, южном участке фронта. Взяли Мелитополь, вошли в Таврию — впереди Крым. Радовались мы успехам, а когда есть успехи, и воевать легче, веселее.

Как-то под вечер, базировались мы тогда на станции Должанская, собрал нашу эскадрилью командир полка подполковник Тюленев и говорит:

— Недавно гитлеровское командование перебросило на наш участок эскадрилью Мельтерса. Рекламируют ее, как знаменитую, состоящую сплошь из асов. Но это не столь существенно. Дело в том, что неподалеку от фронта на небольшом аэродроме появился новый истребительный полк противника. Надо разбомбить. Если будет погода — вылетаем завтра утром.

Мы стали готовиться к заданию. На следующее утро все были у самолетов, ждали — не дадут ли вылет? А погода, как на зло, ужасная. Туман метров на сто пятьдесят от самой земли, ничего не видно в пяти шагах.

Возимся мы у своей «девятки» с Мишей Гареевым (так у нас в полку его перекрестили), и вижу я, появилась на аэродроме особа женского пола. Понятно, все обратили на нее внимание — явление в нашей фронтовой жизни довольно редкое. Смотрю и я. Подошла она к соседнему самолету, что-то там сказала, потом подходит к нам. Среднего роста, из себя такая пышная, округлая, лицо веселое, на щеках ямочки.

Миша Гареев в это время в кабине был, а я чистил пулемет. Подходит она ко мне и спрашивает вежливо:

— Можно мне ваши парашюты посмотреть?

Оглядел я ее еще раз с ног до головы и задиристо так отвечаю:

— А с какой стати? Какое вам дело до наших парашютов?

— А я укладчица парашютов, Галина Александровна Бельская, только что в ваш полк назначена.

Вот оно что, думаю. Ну что ж, никуда не денешься.

— Товарищ командир, — кричу, — тут нашими парашютами интересуются, давайте-ка свой.

Вылез он из кабины, стал на плоскость, на землю спрыгнул. Подходит. Посмотрели они друг на друга, и смотрю, будто обоих в краску так и ударило. Не обратил я тогда на это внимания, парашют свой принес, на траву бросил. Гареев тоже свой достал. Ну возится она с ними, а Миша, смотрю, все около нее увивается, говорит о чем-то, да не просто говорит, а так словами и сыплет. Что это с человеком случилось, мне и невдомек. Бывало, задание дает или на совещании, собрании выступает — слова из него не выдавишь. Говорит коротко, лаконично — ничего лишнего. А тут откуда и слова берутся. Неужто, думаю, Дон-Жуаном, мой командир оказался? Что-то не похоже на него.

…Вечером видел я их вместе в нашей столовой. Воркуют как голуби. Ну да ладно, об этом потом.

В общем, в тот день нас так и не выпустили из-за тумана. На следующий — опять на аэродроме, и опять — туман. Как и вчера — висит плотный, серый, как вата второго сорта. Однако лететь нам на этот раз все же пришлось. Эскадрилью вел майор Степанищев (он прибыл к нам недавно, на место Буданова, которого перевели в другой полк). Прошли мы линию фронта над туманом, подходим к аэродрому — вот он должен быть здесь, где-то внизу, под нами. Да как найдешь? Снизиться опасно — земля закрыта туманом. Что делать?

Командир эскадрильи, я уже говорил, новенький, молодой, спрашивает у моего командира:

— Что делать будем? — (Гареев тогда командиром звена был и по совместительству заместителем командира эскадрильи.) — Домой, что ли, пойдем?

Гареев помолчал немного, потом говорит:

— А что дома скажем? Не выполнили задания? Давай рискнем. Отойдем немного, а потом на бреющем к объекту. А?

На том и порешили. Развернулись фронтом, зашли с тыла и стали снижаться. Высота уже 50, 40 метров, а ничего не видно. Еще немного. Наконец высота метров двадцать пять. Туман немного поредел, и сквозь его колеблющуюся пелену показалась земля. Промелькнули какие-то строения, кустарник, потом изгородь и за ней — аэродром. Вышли мы на него точно, лучше не надо. Там, конечно, нас и не ждали. Появление советских штурмовиков для фашистов в такой туман было как гром с ясного неба. И на этот раз мы как нельзя лучше оправдали данное нам прозвище «черной смерти». Отбомбились с бреющего так, что их зенитки не успели и выстрела сделать. И, несмотря на плохую видимость. Гареев все-таки прошелся над аэродромом еще раз и сфотографировал результаты.

Возвращаемся домой в приподнятом настроении. Командир мой даже запел, чего никогда с ним не бывало. «Ой ты Галя, Галя молодая… — слышу в шлемофоне, потом пауза и опять: — Ой ты Галя…» Однако ж, пока мы блуждали в тумане, решая, идти на объект или нет, да пока фотографировали, бензин оказался на исходе. Пришлось сесть на соседний аэродром. И только на следующее утро мы перелетели к себе. Только сели, бегут к нам ребята и с ними, она, укладчица парашютов, Галина Александровна — Галя. Вылезли мы, а она к нам. Смотрит на лейтенанта, глаза радостью так и светятся, что вернулись, значит, мы благополучно, а сказать ничего не решается. Я уж на выручку, рассказываю ей о командире своем, о его настойчивости, о том, что не хотел возвращаться, не выполнив задания. Рассказываю, а сам думаю — дело тут, видать, не на шутку, любовь самая настоящая.