Ночи и рассветы

Из глубины коридора послышался смех. Вбежала Кити. На ней было белое платье. Все встали.

— О муза! — воскликнул Зойопулос.

Кити улыбнулась, откинула головку и протянула ему руки.

Он упал на одно колено, взял ее руки и поцеловал их.

Вошла госпожа Георгия в черном. Начались поклоны, рукопожатия. Старик взял Георгию за руку и отвел ее к креслу. Лысый уступил ему место и сел на стул Джери. Джери подхватил Космаса, и они устроились на диване. Кити усадили рядом с Карацописом. Зойопулос продолжал стоять.

— Дамы и господа! — начал Зойопулос, отвешивая поклоны.

Раздался смех и аплодисменты. Зойопулос сделал решительный жест, и овации смолкли.

Он порывисто сунул правую руку в карман пиджака, вытащил розовый листок и развернул его. Левую руку он сжал в кулак и поднял над головой. Его лицо приняло свирепое выражение, глаза впились в госпожу Георгию, а голос зазвучал хрипло и грубо:

— «Народ! Из глубины нашей трехтысячелетней истории на тебя смотрят предки — герои, мученики… народной революции!»

Последние слова были заглушены хохотом.

— Ах, черт его побери! Он просто неподражаем! — проговорил сквозь смех Кацотакис, вытирая слезы.

— Что это у вас? — спросил Зойопулоса лысый. — И где только он добывает эдакое?

Господин Карацопис нагнулся к уху Кити:

— Сегодня Ненес в ударе!

— Это, дорогие мои, — продолжал Зойопулос, оставляя шутовской тон, — новая прокламация ЭАМ.

И он, торопливо бормоча, прочитал текст:

— «Наступил критический момент… время действия, борьбы и жертв… Грек-рабочий, ремесленник, служащий, интеллигент и так далее и тому подобное… объединяйтесь в ЭАМ!»

— В славный ЭАМ! — крикнул Кацотакис. — А внизу? Ты не обратил внимания, Ненес? Хи-хи-хи! — Им овладел новый приступ смеха. — А внизу-то подпись ЭАМ! Сами себя хвалят!

— Никто меня не хвалит, так я сам себя похвалю! — крикнул лысый.

— Вот-вот!.. Хи-хи-хи! — Кацотакис так и трясся от смеха.

Смеялись и гости.

— Однако… Однако! — Господин с усиками повернулся в своем кресле, выжидая, когда восстановится тишина. — Однако, друзья мои, мы смеемся, а они делают свое дело. Я считаю положение очень серьезным. Тут не до смеха!..

Все замолчали и посмотрели на Кацотакиса, который еще вытирал глаза и с трудом переводил дыхание. Он помахал рукой: «Подождите», — положил платок в карман, обвел всех глазами и остановил свой взгляд на усатом.

— Ты прав, дорогой Георгос. Несколько месяцев назад я звонил генералу. Я сказал ему, что ко мне приходили из ЭАМ и прощупывали меня. Я назвал ему имена. «Андреас, — Кацотакис снова воспроизвел голос генерала, — если бы все греки выполняли свой долг, как ты, зло было бы задушено в зародыше».

— Не знаю, как в чем другом, но по этой части генерал… — проговорил лысый, так и не закончив свою мысль.

— Да, но факт налицо. Число коммунистов удвоилось!

— Позвольте и мне вставить слово, — вмешался Карацопис. — Мне есть что сказать по данному вопросу. Когда я был мэром, в моем городе насчитывалось около четырехсот коммунистов. Всех без исключения мы отправили в ссылку. А знаете, сколько их сегодня?.. — Карацопис сделал многозначительную паузу. — Свыше четырех тысяч!

— Но это… это… — попытался что-то сказать Кацотакис.

— В десять раз! — развел руками лысый.

— Размножаются прямо как кролики! — сказал усатый и дернул ус.

— А в моей деревне, господин Андреас… — начал помещик.

Но никто не стал его слушать. Только Кацотакис улыбнулся ему и тут же повернулся к лысому:

— Поразительно! Коммунисты, видите ли, сумели отравить молодежь. Послушайте, господа, что случилось с нами позавчера. Возвращались мы с Георгией от господина Марантиса. Было уже поздно. Неподалеку отсюда, за углом, шайка босоногих малевала стены. Как видно, полиция обнаружила их. Началась стрельба. Мы забежали в какой-то переулок. Едва стихли выстрелы, подходит… кто бы вы думали? Девочка. Господи помилуй! Берет она Георгию за руку. «Не бойтесь, говорит, товарищи! Вы далеко живете? Я провожу вас». И у нее был пистолет, господа! Да-да, она довела нас с Георгией до самой двери. Вот такусенького росточка кровопийца, хи-хи!.. — Кацотакис снова полез в карман за платком.

— Это правда, господа! — подтвердила госпожа Георгия. — Неужели у них нет дома, нет семьи? Боже мой!

— Ничего, госпожа Георгия, — сказал Зойопулос, — если так пойдет дальше, то мы скоро увидим и мадемуазель Кити с револьвером.

— Сохрани господь!

— Ха-ха-ха! — засмеялся Карацопис. — Что ни говорите, мадемуазель Кити, а он сегодня в ударе.

— А почему бы и нет, мама? — сказала Кити. — Я вооружусь пистолетом и пойду защищать народную свободу!

— Да! — крикнул Зойопулос. — Мы будем защищать народную свободу от тяжелого сапога завоевателей и их лакеев! Мы будем бороться за народно-демократическую Грецию!

— Чудесно! — подхватил Джери. — Я тоже за республику!

Все засмеялись.

— Что касается тебя, молодой человек, — среди общего шума крикнул Зойопулос и погрозил пальцем, — я всегда подозревал, что ты переодетый комиссар.

Однако усатому было не до шуток.

— Вместо того чтобы смеяться, господа, — я направляю свой упрек главным образом в адрес молодежи — давно пора действовать!

Все замолчали и посмотрели на Кацотакиса, но госпожа Георгия не дала ему говорить.

— Ну, довольно! — сказала она и встала. — Прошу к столу, господа! — И первой вышла из зала.

Мужчины тоже встали. Карацопис рыцарски склонился перед Кити и пропустил ее вперед.

— Кити! — окликнул Джери, держа за руку Космаса. — Мы здесь!

Кити взглянула на Джери и молча вышла. Джери задержал Космаса в зале:

— Подожди немного. Пусть уйдут старики.

— Эй, озорник! — крикнул ему от дверей Зойопулос. — Что там за секреты? У меня столько новостей для тебя…

— Терпение, Ненес! Минутку! — Джери повернулся к Космасу: — Так вот, упрямец, она на тебя обижена. Иди и проси прощения.

Их позвали:

— Джери! Эй, заговорщики!

Джери потянул Космаса за собой в столовую.

— Ну, негодный мальчишка! Ты попросишь у нее прощения?

V

В зале Кити ни разу не удостоила его взглядом. И даже когда Джери позвал ее, она сделала вид, что не заметила Космаса. Так же она вела себя и в столовой. Ее посадили между Карацописом и Бевасом, до сих пор молчаливо отсиживавшимся в углу зала. Теперь, возле Кити, он заметно оживился. Оба соседа Кити из кожи лезли, чтобы угодить ей. Она по очереди дарила им улыбки, а время от времени роняла слово, и прежде чем оно успевало слететь с ее губ, поклонники благодарно кивали головами.

Кацотакис и госпожа Георгия сидели во главе стола. С правой стороны от судьи поместился лысый, а рядом с госпожой Георгией господин Георгос с усиками. Космас оказался между Джери и одним из двух торговцев маслом, и хотя заметно было, что тот вылил на себя флакон лаванды, запах масла все-таки одерживал верх. Напротив сидели Зойопулос и помещик из Филиат.

Госпожа Георгия угостила гостей прекрасным рыбным супом, вслед за которым подали рыбу под майонезом. Гости, не жалея слов, расхваливали кулинарное искусство госпожи Георгии. Зойопулос окунул свой палец в соус и демонстративно облизал его, после чего Бевас, комплименты которого получили высшую оценку, признал себя побежденным, а господин Карацопис еще раз наклонился к Кити и сказал, что Ненес сегодня в ударе.

Лысый так и сиял.

— Это мое любимое блюдо! — говорил он госпоже Георгии, вытирая подбородок. — В 1933 году мой зять Дионисакис снял несколько садков, и три раза в неделю мы ели свежайшую рыбу. Вообще-то я не специалист, разве что сумею отличить рыбу от угря, Но рыбные блюда очень люблю.

— А я, знаете ли, не большой любитель этих блюд. Но госпожа Георгия так изумительно готовит… — вставил помещик из Филиат.

— Тебе, господин Ставрос, больше по душе мясо да молоко, не так ли? — усмехнулся Бевас.