Журавли покидают гнезда

Но вот однажды по привычке он вошел в ее фанзу. Неприветливо глянула на него ее мать:

— Эсуги не живет здесь. Ты больше не должен ею интересоваться.

Нет, не походила та весна на другие, она стала самой мрачной из всех пятнадцати, которые видел он…

— Ты чего задумался? Ешь, не то остынет, — перебила его воспоминания Синай.

— Я поел уже, — сказал Юсэк, отодвинув от себя миску.

Он вышел на улицу. Дул ветер, разгоняя тучи. Последние капли дождя ударили в лицо. Выглянуло солнце. Сейчас ворчливый отец погонит его на торговую улицу. А ему совсем не хочется идти туда с коляской, от которой болят на руках мозоли. Не хочется видеть и сердитые лица янбаней [10], слышать понукание и ругань. Сегодня воздух донес запах весны. Она пришла снова, не запоздала. А где же ты, Эсуги?..

Весна для крестьян самый большой праздник. Даже бедные люди в эти дни не обходятся без цветов. Дети и старики идут в горы и леса. Каждый дворец и особняк богатого янбани, каждая фанза и лачуга бедняка украшены цветами. «Но моя весна не вернулась ко мне», — думал Юсэк.

Из лачуги, опираясь на палку и покрякивая, вышел отец. Хмуро поглядев на небо, он опустился на коляску, стоявшую у входа, и, протянув Юсэку монеты, сказал неожиданно ласково:

— Здесь три дэна, их хватит на миску пшена. Сбегай в лавку, а я тем временем затоплю ондоль.

Юсэк удивился, увидев в дрожащих руках отца целых три дэна! Как это он решился тратить деньги?

— Меня накормила тетушка, — сказал Юсэк. — Вы, ободи, тоже пошли бы к ней.

— Не дело объедать бедную женщину, — ответил старик, пряча дэны в карман. — Мужчины мы или кто?

Юсэка сейчас не занимала тетушка, хотелось наконец узнать об Эсуги. Старик, конечно, что-то знает. Однажды было проговорился, но сразу же осекся, будто камень на зуб попал. Юсэк присел рядом с ним на корточки проборов стыд, спросил:

— Это верно, что Эсуги присматривает за больным дядей?

— Верно, — ответил тот осторожно.

— В нашем городе?

— Да.

— Вы не знаете, где живет этот дядя? — Юсэк пытливо посмотрел на отца.

Поджав губы, старик отвел глаза. Юсэк давно заметил, что любое упоминание об Эсуги сердило и раздражало отца.

— Много любишь говорить. А тебе нужно идти, — сказал отец, поднимаясь. — День наладился. Грех упускать его.

Юсэк молча взял коляску.

Базар походил на большой развороченный муравейник. Сегодня первый день весны, начало праздника. «Не ублажить весну значит обидеть землю и небо, утратить всякую надежду на плодородие», — так повторял каждый, спешивший на базар за цветами, чтобы ими усыпать двор и дорожки, украсить двери и окна своего очага. Уже у входа их встречали с букетами цветов дети и седовласые старики, бродяги и мелкие служащие. Никто в это время не упускал случая подзаработать. На прилавках крикливых торговок, рядом с цветами, — разнообразные съедобные травы, посуда, наполненная всевозможной едой. Здесь же можно отведать чалтэк [11] из отборного белоснежного риса, кукси [12] в острой приправе и отмоченную в бобовом соусе морскую капусту. Тут же жареные папоротники, сушеные креветки, трепанги и медузы.

Сегодня Юсэку повезло. Низкорослый старик поставил в его коляску корзину цветов и указал адрес. Он жил далеко за пристанью, но Юсэк управился скоро. Еще бы! В его кармане лежала бумажная иена! [13] Целая иена! Когда это было, чтобы рикше кидали столько! Сейчас он забежит в первую куксикани [14] и отведет душу! Он съест пару чашек соевого супа. А еще опрокинет чашку кукси и запьет холодным гамди [15]. Говорят, от него становится весело.

Вот и куксикани! Юсэк замедлил шаг, вспомнив об отце, о его холщовом мешочке. Нет, сегодня Юсэк поступит по-своему. Может же он раз в жизни поступить, как ему хочется! Тем более сегодня, когда на дворе весна и у него болит сердце по Эсуги. Оставив коляску у входа, он вошел в полутемную комнатушку. Было душно, пахло чесноком, петрушкой и горелым луком. На застеленном яркой циновкой полу стояли папсаны, вокруг которых, поджав под себя ноги и попыхивая тростниковыми трубками, сидели мужчины. К Юсэку подошел хозяин. Рикша в грязной одежде и босыми ногами не внушал доверия.

— У меня есть деньги, — поспешил заверить Юсэк, показывая иену.

Хозяин мгновенно подобрел и плавным жестом пригласил его сесть за крайний папсан. Владелец кухни был тощим, и от него пахло чесноком. «Почему бы ему не быть упитанным? — недоумевал Юсэк, садясь за папсан. — Ешь сколько хочешь и чего хочешь. Видать — скряга». Очень скоро управившись с супом и кукси, Юсэк хлебнул гамди. После выпитого ему веселей не стало. Наоборот, он как-то острее ощутил тоску по Эсуги. Зря говорят, что сытый голодного не разумеет. Юсэк подумал об отце. С какой бы радостью старик спрятал эту бумажную иену в свой мешочек! Но бумажки уже нет. Ее спрятал в свой карман хозяин куксикани.

Остаток дня не принес удачи. Только под вечер Юсэк помог пожилой торговке отвезти домой пустые корзины с посудой, за что получил полузавядшие цветы.

Еще издали, по запаху, Юсэк догадался, что тетушка готовит ужин. Сидя на корточках, она подбрасывала в печурку сухие ветки. Бурлил котелок, закрытый стиральной доской. Тетушка использовала доску в качестве крышки, считая ее самой чистой из всей своей скудной утвари.

Подойдя к ней, Юсэк сказал полушутя:

— Вы не боитесь, что все вороны слетятся к вашей лачуге?

Синай недослышала, поэтому ответила ласково:

— Ты всегда можешь рассчитывать на мою похлёбку.

— А что, если нам открыть свою куксикани? Над входом в лачугу повесим вывеску «Куксикани тетушки Синай». Глядишь, и повалит народ. Вот заживем тогда!

— Не смейся, — смутилась Синай. — Не я одна ем. Все соседи варят эту бурду. Только я не прячусь, как другие. Мне стыдиться некого. Кому нюхать противно, пусть тащат что-нибудь повкуснее.

Еще совсем недавно Синай была женщиной уважаемой, без нее не обходились ни одна свадьба и хангаби [16]. Веселая, острая на язык, она умела позабавить самых серьезных людей. Но с тех пор как Санчир увел ее сына, она редко выходила из дома. Теперь когда-то близкие люди стали ей безразличны. Они остались безучастными к ее горю, зато Санчиру, который увел Бонсека, кланяются низко. Почему же они заискивают перед тем, кто оставил ее без сына? И отворачиваются от нее, старой, беззащитной женщины. Хорошо, что рядом семья Юсэка. Не будь их, одичала бы совсем. Не знала бы, что в мире есть еще добрые люди. А без Юсэка — не услышала бы слов утешения, пусть скупых и нескладных, но всегда добрых и искренних.

— Ты голоден, мой мальчик? — спросила Синай с нежностью, как обычно обращалась к сыну.

— О-о! Я сегодня сыт, как собака знатного дворянина в день именин! — ответил Юсэк, поглаживая живот.

— Ты заработал деньги? — обрадовалась Синай.

Юсэк не скрывал ничего от соседки. И на этот раз рассказал все, даже о выпитом гамди. Взяв с нее слово не говорить отцу, он отдал ей цветы.

— Зачем ты мне даришь цветы? — спросила Синай, переводя радостный взгляд с Юсэка на букет.

— Праздник ведь сегодня, — сказал Юсэк. — А вы позабыли. Теперь-то счастье вбежит в дом моей тетушки: у нее есть красивые цветы!

— Спасибо за добрые слова, — промолвила женщина растроганно.

Прислонив коляску к стене, Юсэк вошел и свою лачугу. Отец лежал на циновке и тихо охал. Лицо его было бледное и потное. Подсев к нему и потрогав голову, Юсэк справился:

— Вы опять заболели, ободи?

— Плохи мои дела, сынок, — отозвался старик, присаживаясь. — Похоже — кости ног обросли колючими шипами. Пробую подняться — они впиваются в тело. Рикши ошиблись, прозвав твоего отца старой клячей. Та еще как-то волочится, а я… — Он горько вздохнул и поглядел с отчаянием на сына, как бы спрашивая: «Как мы теперь жить будем?»