Журавли покидают гнезда

Впервые Махико почувствовала одиночество. Она ясно поняла, что Макура не собирается ее вызывать к себе. И совсем неизвестно, сколько ей еще придется прозябать в этой глуши. А ведь годы идут — и она незаметно может состариться. К чему тогда ей — слава мужа? Хорош он — оставил ее одну с ребенком на чужбине, а сам поплыл в Россию. Если подумал бы, как нелегко здесь юной Махико, наверное, вернулся. Махико прослезилась и вызвала письмом мать.

Мать приехала скоро. Слезы дочери расстроили ее настолько, что на следующий день она объявила о продаже имения.

Через две недели Махико с матерью покинули имение, поручив новому хозяину собрать осенью оброк с крестьян. Новый владелец был очень расчетливым японцем. Имея большую семью, которая сама могла справляться с хозяйством, он отказался держать прислугу.

И снова на пороге зимы Денними осталась без работы. Теперь она не могла рассчитывать на помощь односельчан. С первого же дня ее службы у Макуры пошли разные слухи, которые доходили и до Денними: «Вряд ли японец возьмет к себе кореянку экономкой, если она для него не больше, чем экономка», «А новый хозяин прогнал ее, потому что он стар и ему не требуется «экономка». Денними не могла оправдываться: разве всех переубедишь, докажешь? Один Енсу оставался верным другом семьи Чунами. Не боясь осуждений, он приходил к Денними, приносил детям лакомства и, видя, как женщина убивается, старался утешить.

— Все мы шлюхи, — говорил он сердясь, — если питаемся из барских рук. А разве сама Корея не продалась Ильбони? [24]

Подступала новая зима, которая во много раз будет страшней той незабываемой, когда не стало Чунами и Денними слегла от горя. Тогда муж оставил какие-то запасы чумизы, теперь в фанзе не было ни одной крупинки. Она в отчаянии глядела на север, откуда надвигались в долину черные тучи.

Тысяча девятьсот восемнадцатый год был для Кореи памятным. Готовясь к войне с Россией, японцы утроили налоги, удлинили рабочий день и сократили оплату труда. Тотальная мобилизация обезлюдила пашни и фабрики Японии. Но, несмотря на это, Великая империя не знала голода. День за днем у причалов корейских портов загружались зерном корабли, ночами шли на юг поезда с сырьем. В Корее наступило голодное время. Пользуясь этим, предприниматели разных фирм и концернов вербовали корейцев в Японию, главным образом подростков, чей труд был гораздо дешевле взрослого.

Узнав о вербовке, Денними поспешила в город. Вербовочные пункты под названием «Приют для бедных девочек», «Концерн текстильщиков» найти было не трудно. Женщины вереницей шли туда, ведя за руки своих детишек. Вскоре предстала перед японцем и Денними. Условия найма пришлись женщине по душе: дети содержались на полном обеспечении предпринимателей. Девочки будут жить в городских домах! Будут есть три раза в день и обучаться сложной профессии ткача! Какое счастье! Ей теперь не надо ломать голову, где взять деньги, чтобы накормить голодных дочерей. Не надо думать, во что укутать их, когда в фанзе кончается топливо. Денними усердно кланялась японцу, а тот, развернув перед нею исписанный иероглифами лист, сказал:

— Великая империя всегда была доброжелательной к людям Кореи. Наш концерн вкладывает много средств и сил, чтобы ваши дети выбрались из темноты невежества и стали такими же полноценными людьми, какими являемся мы. Великая империя не требует ничего взамен, кроме одного: чтобы вы всегда помнили эту заботу.

Получив с Денними расписку, вербовщик попросил привести девочек.

Денними вбежала в фанзу, не раздеваясь, поднялась на ондоль к сидящим Эсуги и Бондо. Сегодня дети не узнавали свою омони. Она смеялась, обнимала их и говорила приятные слова. А главное — сегодня она принесла много сладких конфет, которые они ждут все дни.

— Вы хотите поехать учиться? — спросила она, разглядывая чумазые лица девочек.

— Учиться? — переспросила старшая, Эсуги, не понимая значения этого слова.

— Да, учиться, — повторила мать. — Вы будете жить в больших домах, вас будут учить делать пряжу для платьев, полотенец и красивых ленточек.

— А ты? — спросила Эсуги. — Ты тоже поедешь с нами?

— Меня не возьмут, — ответила мать. — Туда берут только маленьких, — Увидев, как девочки нахмурились, добавила: — Я буду к вам частенько приезжать. Вас оденут в чистые платья, накормят досыта и поведут на фабрику учиться. Вы узнаете, как шьют платья и шелковые ленточки. А в свободное время будете учить иероглифы, чтобы писать мне письма. Хорошо?

— Я не поеду, — сказала Эсуги, покосившись на мать.

— Почему?

— Нам будет хорошо, а тебе плохо, — пояснила дочь.

— Если вам хорошо, значит, и для омони радость, — улыбнулась Денними.

— А я поеду, — отозвалась вдруг Бондо. — Я буду шить платья, а ты потом приедешь и заберешь их. У тебя будет много платьев. И ленточек будет много.

Маленькая Бондо была непоколебимой, хотя Эсуги пробовала напугать ее тем, что омони не приедет к ней. Бондо все равно поедет, потому что этого хочет мама.

Под утро дети уснули. Они спали крепко, обнявшись.

Глядя на них, Денними боролась с сомнениями: будет ли им там хорошо или, во всяком случае, благополучно, как обещают вербовщики? Может, пойти к ним и попросить вернуть бумагу, в которой она поставила подпись? А что потом? Разве легче слышать, как они просят есть? И что станет с ними, если она не найдет работу?.. Отдать обеих девочек и остаться одной — это выше сил. Эсуги взрослее Бондо на целых два года: ей теперь шестнадцатый год, она легче перенесет голод и сможет вести хозяйство.

Денними решила оставить Эсуги дома. Девочка сама не захотела ехать, значит, и мать может не терзаться угрызениями совести, если судьба старшей дочери окажется не такой удачной, как ей хочется. Наутро Денними вошла в здание концерна, ведя за руку Бондо. Девочка, на удивление вербовщиков, не плакала, ее не надо было оттаскивать от матери, упрашивать.

Она пошла от матери, грустно улыбаясь. Потом остановилась, помахала ручонками. Денними не знала, что видит свою девочку в последний раз. Она не умела читать, но письмо из Хиросимы, которое получила на свой запрос о судьбе дочери спустя некоторое время, бережно хранила под тюфяком, доставала частенько и подолгу вглядывалась в незнакомые иероглифы, стараясь найти в них что-нибудь утешительное. Не раз пришлось сельскому учителю перечитывать текст письма, который она знала почти наизусть.

Мать уже смирилась с тем, что не увидит больше Бондо. Она успокаивала себя. Ведь они заверяют, что девочка получит все необходимое для жизни, значит, не нужно убиваться. Сколько всего пережито, выстрадано… И все же, когда учитель перечитывал письмо, ее сердце немело, как прежде.

Уже неделю назад покинули свои гнезда последние журавли. Они улетели не сразу, еще долго кружились над долиной, прощаясь с летом, с местами, где вскормили детенышей. Далеко на юге, рядом с солнцем и сочной травой, проведут они зиму. А у Денними нет крыльев, поэтому она останется здесь, в своей фанзе, без пищи, с голодным ребенком. Хватит ли у нее сил выстоять и эту зиму?..

Сыпал мокрый снег. Парусиновые синни [25], подаренные женой Макуры, размякли и расползлись по швам.

Сгустились сумерки, и на ветвях застыла капель. Перестали горланить вороны, и затихли вдали собаки. Сквозь прозрачные облака пробился и слабо осветил долину молодой месяц. Только теперь, подстегнутая беспокойством об Эсуги, Денними встала и поплелась обратно к деревне.