Мы не увидимся с тобой...

нам два "студебеккера" валяются. Полотно дороги высокое, - один заснул, другой с ходу на него, и оба - по три переворота? Там же и схоронили, - за рулем засыпают. Нас матерят, мы материм, а что сделаешь, когда уже полтыщи километров позади себя оставили...

Еще немножко поговорив и отведя душу, полковник спросил у Лопатина, как он думает добираться в штаб фронта.

- Как выйдет - на перекладных. Шоссе рядом, пойду голосовать,

- Тогда хотя бы "виллис" вам дам, подбросить до шоссе, - сказал полковник. - Идущим к фронту автоколоннам останавливаться не приказано. Но если с "виллиса" проголосуете - скорей притормозят!

Через десять минут Лопатин уже был на шоссе и голосовал с развернувшегося на обочине "виллиса".

Первая колонна шедших в сторону фронта крытых брезентами машин не остановилась, но вскоре появилась вторая, груженная снарядными ящиками. Головная машина притормозила, из кабины высунулся пожилой лейтенант с интендантскими колесиками на мятых полевых погонах.

- Почему задерживаете? - сердито спросил он.

Лопатин, заранее доставший предписание и удостоверение личности, протянул их лейтенанту, объяснив, что просит подкинуть его до рокады Гродно - Каунас, а если свернут раньше - до того места, где свернут.

- Хорошо, - быстро, но внимательно посмотрев документы, сказал лейтенант и громко, как на плацу, гаркнул: - Никифоров!

Из третьей от головной машины выглянул водитель.

- Посадите майора! Быстрей, не задерживайте! - Это было сказано уже Лопатину, и прежде чем он успел добежать с чемоданом до третьей машины, головная уже рванулась с места.

Он вскочил на подножку, кинул в ноги чемодан и на ходу захлопнул дверцу.

По-разному ему доводилось въезжать в войну: и привилегированно, сидя за спиной у разговаривавшего или спавшего начальства; и самостоятельно, на переднем сиденье редакционной "эмки", с картой в руках, чтоб не заехать к немцам; и вот так, на перекладных.

Водитель, небритый молодой солдат, намертво вцепившись в баранку и неотрывно глядя в задний борт шедшей впереди машины, за первые полчаса ни разу не взглянул на Лопатина. Потом, разогнувшись и поерзав по спинке сиденья занемевшей спиной, повернулся и спросил:

- Вы что, с нашей части, товарищ майор?

- Нет, не с вашей.

- А я думал, с нашей. А то наш лейтенант - кто ни голосует - никого не берет. Не останавливается. И нам запрещает. Вплоть до трибунала. Вам куда надо-то?

- Если доедете, то до рокады Гродно - Каунас.

- Нам еще дальше, - водитель так исступленно зевнул, что Лопатин вспомнил те два, валявшихся под откосом, исковерканных "студебеккера".

Первые два часа они ехали еще при свете дня. Сначала грело солнце, потом прошел дождь, и дорога стала скользкой.

Отчасти по привычке, но больше, чтобы не думать о другом, о своем, Лопатин пытался разговорить водителя. Но тот оказался неразговорчивым, отвечал односложно: про харчи - что харчей хватает, но все больше всухомятку; про курево >"р что оно то есть, то нет, сейчас есть;