Моторы заглушили на Эльбе

Затем Кропачев сообщил, что в корпус приезжает фронтовой ансамбль песни и пляски. Артисты побывают и у самоходчиков.

В полку меня ожидала важная новость: к нам назначен новый командир — майор Михаил Иванович Колобов, прежде командовавший дивизионом 12-й самоходной артиллерийской бригады.

После ужина я ушел в подразделения и задержался в 1-й батарее.

— Чем занимаетесь? — спросил бойцов, окруживших меня.

— Утюжим пехоту. Это своеобразное лечение от танкобоязни, — пояснил командир батареи Ханукович. — Обкаткой пехоты называется. Нарыли траншей, посадили туда пехотинцев. Стрелки учатся пропускать через окопы танки, бросать в них гранаты, отсекать от танков и уничтожать наступающую пехоту противника.

Я посоветовал рассказать солдатам и сержантам стрелковых частей о маневре самоходки при смене огневой позиции, о боевых возможностях САУ и задачах, которые они решают при поддержке стрелковых подразделений.

— Почту регулярно получаете?

— Тут, товарищ майор, у нас полный порядок, — загадочно улыбаясь, промолвил Игорь Сытытов.

— Наша Тося-почтальон просто молодец, — поддержал его Гавриил Иванович Новожилов, батарейный парторг. — Где бы ни была батарея, все равно найдет нас и вручит газеты, письма. А стоит ей задержаться на некоторое время, и уже слышишь со всех сторон: «Где-то наша Тося, не случилось ли с ней чего?»

— Больше, нежели повара Сидорова с обедом, ждем Тосю! — вступил в разговор Тавенко.

— Может, Петр, тебе это только кажется? — обронил Сытытов.

Бойцы вокруг заулыбались.

— Тут романом пахнет, — не унимался Сытытов. — Наш Петро к ней и так, и эдак, а она ему газетку в зубы — и была такова. Хоть вы на нее повлияйте, товарищ майор, а то ведь жалко смотреть, как человек от любви мучается.

Тавенко, поняв, что разговор начинает приобретать нежелательный для него самого оборот, бросал на Сытытова недовольные взгляды. Наконец не выдержал:

— Товарищ называется… Я жене просил тебя быть моим дипломатическим представителем.

— Не серчайте, Тавенко, — вступился я за сержанта. — От любви никто не застрахован…

Решив перевести разговор на другую тему, я сообщил бойцам, что на днях к нам приезжает фронтовая бригада артистов, в том числе Юрий Тимошенко и Ефим Березин, полюбившиеся фронтовикам за острую сатиру, что метко била по врагу, за сочный юмор.

Весть эта мгновенно облетела подразделения. В лесу подыскали удобную поляну, оборудовали ее под «зрительный зал», на деревья повесили одеяла, отгородив «гримерную» артистов.

И вот наступил долгожданный день. На импровизированную сцену вышел конферансье. «Зал» притих. Концерт начался. Звучали песни: фронтовые, лирические, шуточные. От танца «Веселые кочегары» — пыль столбом. Но пыль зрителям не в диковинку, и они награждают танцоров громкими аплодисментами.

Особый успех имели Юрий Тимошенко и Ефим Березин.

— Выступают повар Галкин и банщик Мочалкин, — объявил конферансье.

С этой минуты взрывы хохота, одобрительные аплодисменты не смолкали. Уходили бойцы с концерта, словно с большого праздника, — веселые, оживленные. Чувствовалось, что полученного заряда бодрости хватит надолго.

На следующий день заместители и помощники командира, офицеры управления встречали нового командира полка. Когда подъехал «виллис», все вышли навстречу. Из машины вышел коренастый, крепко сбитый майор и твердой походкой направился к нам навстречу. Приняв рапорт Андреева, он поздоровался со всеми, представился: «Михаил Иванович Колобов».

Знакомясь с офицерами штаба и политработниками, комполка держался просто и непринужденно, охотно откликался на шутку, откровенно высказанную мысль. Новый командир быстро расположил к себе офицеров.

— Завтра, — сказал Колобов, — к нам приезжает командующий бронетанковыми и механизированными войсками 69-й армии полковник Тихончук. Он познакомится с личным составом и вручит правительственные награды.

…На большой поляне, поросшей густой травой и окруженной могучими соснами, построили полк. Вынесли Боевое Знамя. На столе перед строем — коробочки с орденами и медалями, орденские книжки, выписки из приказов о награждении. Приняв рапорт Колобова, полковник С. А. Тихончук поздоровался с полком, затем начал вызывать награжденных.

— Капитан Настыченко…

— Лейтенант Мурашов…

— Лейтенант Куницкий…

— Младший лейтенант Давыдов…

— Младший лейтенант Марычев…

— Сержант Мальцев…

Четким строевым шагом подходили к полковнику офицеры, сержанты, солдаты, получали ордена и медали, громко и взволнованно отвечали: «Служу Советскому Союзу!»

Обращаясь к застывшим в строю самоходчикам, полковник Тихончук призвал брать пример с награжденных.

— Внимательно изучайте опыт прошлых боев, — сказал он. — Учитывайте как плюсы, так и минусы. Собирайте по крупицам все новое, что имеется в боевом применении самоходной артиллерии, и смелее внедряйте в практику. В скором времени все это пригодится.

После построения был обед. У солдатского котла собрались бойцы и командиры. Аромат свежесваренных щей распространялся вокруг, перебивая запахи хвойного леса, цветов, трав. Сидоров постарался не ударить лицом в грязь — проявил все свое поварское мастерство.

Комсорг полка Мурашов объявил, что вечером в «клубе» (так теперь именовали площадку, где недавно выступал ансамбль) состоятся танцы под баян.

На поляне танцы — в разгаре. Пришли все свободные от дежурства бойцы и офицеры. Из тылового эшелона пожаловали в гости медсестры, связистки, шоферы, ремонтники. Кружатся пары. И словно нет дела танцующим до того, что вдруг ахнет где-то неподалеку вражеский снаряд или в ответ на это «приветствие» рявкнет наше орудие, заглушая на время звуки баяна. А баянист знай выводит свое: он весь во власти мелодии старинного вальса. Да, но где же он сам? Виден стул, на нем баян, а над баяном — чубчик и пара черных глазенок. Вот и все.

— Кто играет?

— Генка, — отвечает мне Пузанов. — У нас их двое. Этот играет, а его товарищ, тезка, поет. Различишь их разве только по цвету волос: баянист — черненький, певец — беленький.

Генка Назаров, тот, что играет, в ремонтном взводе, а Генка Сапухин дяде Косте, повару, в тылу помощником. Бедовые ребята, и солдаты их любят.

После танцев мы с Пузановым подошли к баянисту, поблагодарили за музыку. Я спросил мальчугана, где его родители, как попал на фронт.

— Отца расстреляли немцы, он партизанил, а мама с голоду умерла, — поведал о своей горькой судьбе Генка. — Бродил по деревням, пока не пришли наши солдаты и не взяли с собой. Вот баян подарили, — уже веселее сказал он. — Играл у гвардейцев, теперь у вас.

— А как же ты оставил гвардейцев, своих спасителей?

— Они сами посоветовали перейти к вам. Мне было жалко их, но они говорили: иди, Генка, к самоходчикам, там тоже свои ребята, они сделают из тебя шофера.

— Рановато тебе на шофера.

— Ничего. Пока я ремонтник. Но шофером все равно стану! — решительно заявил Генка.

Возвращались мы с Пузановым из «клуба» молча. Каждый думал о своем.

Михаил Павлович ушел, а я еще прошелся вдоль землянок, где размещались бойцы. Спать не хотелось. Ежедневная круговерть дел оставляла немного минут для того, чтобы мысленно остаться наедине с Людмилой, вспомнить о встречах. В последнее время я все чаще с тревогой думал: как она там? Выручали письма.

В нашей палатке уже было темно. Кто-то, невнятно бормоча во сне, перевернулся на другой бок. Я по голосу узнал: Пузанов. И подумалось: «Не спится человеку. Не дают покоя мысли о жене, детях. Подожди немного, дорогой, придет и твое время, и на нашей улице будет праздник».

…На партийном собрании шел разговор о том, как лучше организовать занятия по обеспечению взаимодействия в экипажах. Были здесь и коммунисты с довоенным стажем, и такие, кто вступил в партию в годы войны. В числе последних — недавно принятые в кандидаты партии командиры машин Ф. Ф. Марычев, Т. И. Давыдов, механики-водители П. З. Тавенко, С. В. Рыбаков, И. А. Соколов и другие.