За тебя, Севастополь&#33;<br />(Из цикла «Черноморская одиссея»)

Евгений ЮНГА

ЗА ТЕБЯ, СЕВАСТОПОЛЬ!

Из цикла «Черноморская Одиссея»

Писатель-маринист Евгений Семенович Юнга (Михейкин) — капитан 1 ранга запаса, член Сои за советских писателей, действительный член Географического общества СССР — автор многих книг о моряках. Шестнадцатилетним палубным юнгой (отсюда и литературный псевдоним), в 1926 году начал писатель трудовую жизнь в дальнем плавании грузового парохода «Лейтенант Шмидт»; тогда же стал рабкором журнала «На вахте». С тех пор совмещает, уже сорок лет, в дальних походах и экспедициях, профессию моряка с профессией литератора. Военно-морским литератором стал на Краснознаменном крейсере «Аврора» — своем первом корабле под флагом ВМФ.

В 1942 году в разгар смертельной схватки с фашизмом, к 25-летию Октябрьской революции, вышла в свет книга Е. Юнги «Крейсер „Аврора“».

Великую Отечественную войну писатель провел на фронте (в ударной армии, на флотах и флотилиях), совершив путь от Москвы до Берлина.

«За тебя, Севастополь!» — эпизод из черноморских дневников Е. Юнги, которые автор готовит к печати под общим названием «Черноморская Одиссея».

От автора

Всему свое время… Разбирая дневники военных лет, я отыскал немало записей о боевой страде черноморцев, и среди них — хронику взаимодействия бригады торпедных катеров и дивизии морской авиации в дни освободительной битвы за Севастополь.

И вспомнились мне строки из поэмы Владимира Маяковского «Во весь голос», встали перед глазами участники уже легендарных сражений, развернулись события, ожила история, достойная памяти поколений, «как старое, но грозное оружие»…

Вместо пролога

Весенней порой 1944 года, в начале апреля, когда розовое море цветущего миндаля затопило сады Черноморского побережья, в дни стремительного броска армий Четвертого украинского фронта через Сивашский лиман, я переправился из Геленджика в Скадовск и оттуда в освобожденный нашими войсками Западный Крым.

Это было незадолго до изгнания фашистов из Севастополя.

Отряд торпедных катеров шел вдоль пустынного Каркинитского залива, известного в древности под названием Некропила, то есть Мертвых Ворот. Мы держали курс на мыс Тарханкут — западную оконечность Крымского полуострова, пробираясь из Скадовска в Караджу, к району, который с незапамятных времен снискал худую славу среди мореплавателей. Исстари он носил мрачное название «кладбища кораблей». Правда, такое название соответствовало истине лишь в эпоху парусного флота, однако навигационные условия в здешних местах ничуть не изменились. У Тарханкута всегда белеют гребни зыби и чаще, чем где-либо на Черном море, дует штормовой ветер, нередко достигающий ураганной силы.

Зыбь встретила нас на полпути. Ощущение окрыленности, созданное быстротой движения и похожее на то, какое испытываешь при нарастающем беге самолета по стартовой дорожке, сменилось душевыматывающим состоянием, знакомым каждому, кто ездил в кузове грузового автомобиля по разбитому большаку. Все мы — и стоявшие в люках боевой рубки, и радист в крошечной бортовой каюте, где невозможно выпрямиться во весь рост, и мотористы в насыщенном парами бензина отсеке — испытывали одно и то же. Будто исполинские руки непрерывно трясли катер, то и дело с маху швыряя его всем корпусом вниз, с неудержимой силой толкали навстречу волнам, и он пробивал их, точно таран стену, со скоростью, превышавшей скорость курьерского поезда.

Тогда и попытался я представить себе недавний, закончившийся за несколько суток до начала боев на крымском плацдарме, переход бригады торпедных катеров с Кавказа в эти места, о чем услышал перед отплытием…

…Приказ, врученный в штабе Черноморского флота командиру бригады, был краток: выйти из гавани засветло, в течение ночи обогнуть Крым и достичь порта назначения, расположенного там, где выжженное плато и необозримые пастбища Западной Таврии сливаются с черноземными степями Украины. Гавань Скадовска, куда предстояло за ночь добраться катерам, по общему плану действий должна была стать маневренной базой в момент, когда армии Третьего украинского фронта займут Одессу, а войска Четвертого украинского перейдут в наступление через Сиваш, Перекоп и Турецкий вал. Освобождение Одессы означало полную изоляцию фашистских гарнизонов на территории Крыма: в их распоряжении оставалась только морская коммуникация. Оборвать ее, уничтожая на ней вражеские караваны, поручалось Черноморскому флоту, в частности его авиации и торпедным катерам. Для этого последним и надо было заблаговременно пройти неприметно для противника мимо захваченных им берегов, мимо его дозоров, минных полей и прочих препятствий.

Мартовским днем, в штормовое ненастье, когда торпедным катерам полагалось отстаиваться у причалов базы, командир бригады капитан 2 ранга Виктор Трофимович Проценко, разделив ее на два отряда, повел первый из них вокруг оккупированного фашистами Крыма.

Переход длился свыше суток. Все это время, и днем, и ночью, катерники бодрствовали, не сменяясь ни на минуту. Командиры не выпускали штурвалов из рук, радисты не снимали наушников, мотористы не отходили от рычагов управления механизмами, а боцманы коченели на ветру, в тумане, в дождевой слякоти возле пулеметных турелей. Многое было на пределе — работоспособность моторов, которые никогда до тех пор не испытывали такого напряжения, запасы горючего, принятого на борт сверх всяких норм и за неимением других мест размещенного в торпедных желобах. Да, катера шли без своего главного оружия: вместо длинных, серебристо-коричневых от смазки торпед в желобах находились куцые контейнеры с бензином.

Несчастье стряслось под вечер, когда кавказское побережье осталось далеко позади.

Катера мчались против зыби, как перемещавшийся наперерез волнам и ветру острый продолговатый плавник гигантской касатки, рассекавший море пунктирами бурунов. Серые корпуса были неразличимы в облаках брызг и пены, однако Проценко быстрее, чем кто-либо на флагманском катере, заметил неладное.

Эффектное зрелище согласованного движения многих кораблей мгновенно исчезло, едва из строя вырвался и вдруг завертелся бурун катера лейтенанта Гиршева.

Лицо Проценко вытянулось.

— Подвел-таки ветеран! Чинили, чинили, а все мало… Стоп моторы! — приказал он и крикнул, склонясь к распахнутой дверце радиорубки — Запросите Гиршева! Судя по его пируэтам, рули отказали!

Спустя минуту радист доложил ответ Гиршева. Лейтенант сообщил, что лопнул штуртрос.

С ожесточением и досадой Проценко разглядывал злополучный катер. Задержаться, пока на нем починят штуртрос, было нельзя: корабли уже миновали траверз Феодосии и вступили в пределы самой опасной зоны, которую надо было пройти за ночь. Отправить катер своим ходом обратно— все равно, что бросить его на произвол судьбы; не лучше, если оставить его на месте на время ремонта, а самим продолжать путь. Вдобавок, и то, и другое, и третье могло раскрыть врагу тайну перебазирования.

— Передайте Гиршеву: приготовиться к затоплению. Личному составу перейти на катера…

Проценко перечислил, на какие, и, выждав, когда радист нырнет в свою конуру, вздохнул. Жестокая целесообразность принуждала затопить катер, хотя он был дорог — и как боевая единица, и как память о людях, прославивших его еще в месяцы боев за керченский плацдарм. Это они, верные морской традиции — «Сам погибай, но товарища выручай», поспешили на помощь беззащитному сейнеру, перевозившему раненых, когда тот подвергся нападению двух фашистских истребителей-«мессершмиттов», и отвлекли их огонь на себя. Шесть заходов сделали гитлеровские пилоты, расстреливая торпедный катер. Его командир и радист были убиты, таранный отсек заполнился водой, носовая часть погрузилась в море. И все-таки бой, неравный бой, был выигран моряками. Выигран на глазах у всех, кто наблюдал его на обоих берегах Керченского пролива. Прошитый пулеметной очередью, выпущенной с катера боцманом Эстриным, один фашистский истребитель торчком вонзился в зыбь пролива и сгинул без следа в пучине, второй — поспешил скрыться в облаках… А катер постепенно терял плавучесть. Спасти его могло единственное: возвращение в базу на предельной скорости. База тогда находилась в Анапе. Вот почему боцман Михаил Эстрин, приняв на себя командование аварийным катером, прежде всего спустился в моторный отсек: все в судьбе корабля зависело от скорости хода… Навстречу боцману встал с палубы, туго сплетя пальцы на животе, словно изо всех сил сжимая живот, залитый кровью старшина мотористов Каверцев. Пыл боя еще владел Эстриным. Боцман в тот момент не обратил внимания на неестественную позу старшины. Он торопливо приказал ему не снижать обороты моторов до прибытия в базу и вернулся к штурвалу… Только ошвартовав катер к набережной Анапы, он увидел и понял, что значило для Каверцева исполнить приказ: у старшины был распорот живот, срезано ухо и оторваны три пальца на правой руке… Каверцева тут же отправили в госпиталь, убитых товарищей похоронили, пробоины в корпусе (их оказалось ровно триста двадцать шесть) залатали… Катер снова вступил в строй; однако последствия повреждений, полученных в том неравном бою, давали знать себя не раз и не два и вот теперь, в критические часы перехода, привели к аварии…