Шествие в пасмурный день

ШЕСТВИЕ В ПАСМУРНЫЙ ДЕНЬ

В. Гривнин

ОЖИВШЕЕ ПРОШЛОЕ

Сорок лет — мгновение в истории человечества. Но для нас эти сорок лет — жизнь целого поколения. И от того, какая она — мирная и спокойная или объятая пламенем войны, — зависят судьбы людей, населяющих нашу планету.

Сорок послевоенных лет люди Земли ведут борьбу за мир. Многие прошедшие войну еще живы и знают, что она несет с собой. Но с каждым годом все больше становится людей, которые не испытали на себе ее ужасов. Им в первую очередь нужно рассказать правду о войне, о ее жестокости, о нравственной деградации, ожидающей человека, если он участвует в войне неправедной. Подлинное призвание человека — создавать молот, символ мирного труда, а не снаряд, уничтожающий все живое. Но даже такую непреложную истину кое-кому сейчас еще приходится доказывать.

Предлагаемый вниманию читателей сборник «Шествие в пасмурный день» объединяет рассказы о войне людей, переживших ее. Об ужасах атомной бомбы говорят ее жертвы, причем говорят честно, без ложного пафоса, со сдержанностью, достойной той великой беды, через которую они прошли.

Японской литературой антивоенная тема в буквальном смысле слова была выстрадана. Вспомним первую половину сороковых годов, когда основной поток литературы о войне составляли апологетические произведения, в которых восславлялись победы японской армии, ее боевой дух, а солдаты все до одного были готовы сложить свои головы во имя построения «нового порядка» в Азии. Любая попытка писателя пусть даже чуть-чуть приоткрыть истинное положение на фронте, рассказать правду о тяготах, которые приходилось преодолевать солдатам, рассматривалась как подрывная акция, а неосторожный автор подвергался преследованиям, вплоть до тюремного заключения. Достаточно упомянуть здесь, к примеру, хотя бы Тацудзо Исикава, отданного под суд за повесть «Живые солдаты», в которой он рассказал, как люди, одетые в военную форму, теряли человеческий облик, превращаясь в жестоких животных.

Только разгром японских армий и безоговорочная капитуляция позволили народу Японии узнать правду о бойне, затеянной ее тогдашними правителями. В антивоенной литературе, появившейся вскоре после окончания войны, большое место заняли произведения о моральной ответственности за содеянное японскими милитаристами. Здесь в первую очередь следует назвать романы «Белый обелиск» Томодзи Абэ и «Море и яд» Сюсаку Эндо, известные советскому читателю в переводе на русский язык. Огромный успех выпал и на долю Хироси Нома, создавшего ряд антивоенных рассказов, а в 1952 году — роман «Зона пустоты», в котором за описанием нескольких дней жизни армейской казармы встает символический образ: казарма — это вся Япония, а бесправные, истязаемые, живущие в нечеловеческих условиях солдаты — японский народ. Столь же впечатляющую картину разложения тыла в последние дни войны показал Есиэ Хотта в «Памятнике».

Целый ряд документальных и художественных произведений, которые составили самостоятельный раздел современной японской литературы — так называемую «атомную литературу», породила хиросимская трагедия.

Вплоть до наших дней в Японии публикуются воспоминания и дневники, публицистические статьи, пьесы и романы, поднимающие тему трагедии Хиросимы и Нагасаки, тему защиты мира и борьбы с угрозой новой, атомной войны.

Читателям в СССР уже знакомы такие произведения выдающихся японских писателей, как «Черный дождь» Масудзи Ибусэ, признанный в Японии лучшим романом 1967 года, как «Хиросимские записки» Кэндзабуро Оэ (1965), отличающиеся острой публицистичностью и гуманизмом.

В 1983 году японское издательство «Хорупу» осуществило издание антологии «атомной литературы» в пятнадцати томах. Помимо романов и повестей, оно включает в себя свыше двухсот стихотворных циклов, шестьдесят пять дневников, семьдесят три очерка и эссе, принадлежащих перу пятидесяти девяти выдающихся литераторов. Уже сами эти цифры свидетельствуют о том, что в Японии сформировался мощный отряд писателей, представляющих «атомную литературу».

Известный японский критик Хироёси Нагаока, в 1973 году опубликовавший книгу «История атомной литературы», писал: «Настало время, когда литература должна возродить свою исконную миссию: какая бы угроза ни нависла над человечеством, как бы ни истерзали современного человека страдание и отчаяние, литература должна повествовать о конечной цели человеческого существования — о его свободе и человеческом достоинстве. Я думаю, что это особенно относится к произведениям, посвященным трагедии Хиросимы».

Сегодня, в год сорокалетия атомной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки, эти слова звучат особенно актуально и, добавим, целиком относятся к тем образцам японской антивоенной прозы, с которыми знакомит нас сборник «Шествие в пасмурный день».

Сборник интересен именно тем, что включенные в него произведения о трагедии Хиросимы и Нагасаки — это исповеди людей, переживших атомную бомбардировку. Достоверность — вот что отличает эти рассказы. Документальная проза, проза факта уже давно привлекает читателя. Особенно когда речь идет о трагических событиях военных лет. С другой стороны, все меньше остается людей, пострадавших от атомной бомбардировки, — очень многие из них уже умерли. Поэтому свидетельства очевидцев приобретают с каждым годом все большую ценность. А если еще они принадлежат писателям, способным с предельной художественной выразительностью поведать о пережитом, такая документальная проза бесценна. Ее сила в сплаве достоверности и эмоционального накала.

Кёко Хаяси пережила атомную бомбардировку Нагасаки, о которой она рассказала в повести «Пляска смерти». Повесть начинается с письма американских ученых, угрожающих Японии новыми атомными бомбами, готовыми обрушиться на страну, если она не капитулирует немедленно. Причем письмо адресовано японскому профессору Саганэ, и себя они называют его друзьями. «Я, хибакуся — одна из жертв атомной бомбардировки Нагасаки, не могу спокойно читать это письмо, в котором хладнокровно подсчитана стоимость человеческих жизней…» Это письмо, открывающее повесть, как бы еще раз подчеркивает страшную реальность, с которой столкнулись ее герои. «Письмо другу» и «атомная бомба» — в первый момент эти два понятия, соединенные воедино, просто не укладываются в сознании. Так же как не укладывалось в сознании пострадавших, что это не бочки с нефтью, которые сбросили американские самолеты, чтобы сжечь все живое, а страшное оружие, воздействие которого им суждено ощущать всю жизнь.

Еще один маленький штрих, рисующий бездушие тех, кто решил подвергнуть атомной бомбардировке Нагасаки. В городе был обнесенный колючей проволокой лагерь американских военнопленных. «Стали ли и они девятого августа жертвами атомной бомбы? — спрашивает автор и саркастически замечает: — Поистине, геройская „гибель на поле боя“! Интересно, что было написано в похоронных извещениях, которые получили их семьи?»

О трагедии, даже самой страшной, можно рассказывать по-разному. Хаяси избрала, на наш взгляд, самую верную интонацию. Она возвращает читателя в август 1945 года, с предельной точностью воспроизводя свои ощущения тех дней, не замутненные сегодняшним пониманием происшедшего. Девочка была не в состоянии осознать, что случилось, хотя и понимала, что это не обычная бомбардировка, к которым японцы привыкли. Но вот маленькая подробность — ее сестра подобрала лоскут шелкового кимоно и обломок рамки, упавшие с неба. То и другое прилетело из Нагасаки — целых двадцать пять километров! Казалось бы, крохотная деталь, но как впечатляюще рисует она ужас того, что случилось.

Чрезвычайно символично заглавие «Пляска смерти», вызывающее ассоциацию с одноименным романом немецкого писателя-антифашиста Бернхарда Келлермана, который так назвал войну. Юноши пляшут, провожая на верную гибель своего товарища, мобилизованного в армию, и погибают сами от атомной бомбы. Их гибель как бы олицетворение катастрофы, к которой шла Япония. И девушки, выполнявшие непосильную работу на заводе, тоже участвовали в своей страшной пляске смерти.