Шествие в пасмурный день

10 октября 1970 года в газете «Асахи» была помещена заметка «Ученица средней школы указывает на жестокость публикации издательством Сегаккан комиксов „Чудовища хибакуся“».

«Это жестоко по отношению к пострадавшим от атомной бомбардировки — изображать их чудовищами» — так написала ученица средней школы, и ее письмо вызвало большой отклик. В серии комиксов о чудовищах был нарисован инопланетянин с обликом жертвы атомного взрыва, тело которого испещрено узором из келоидных рубцов. Когда в журнал обратились с запросом, что это должно означать, редакция ответила: они ничего не могут сказать, пока не будет проведено расследование. «Комитет пропаганды литературы по атомной бомбардировке» выступил с протестом, заявив, что «подобные вещи абсолютно недопустимы». Этот инцидент действительно вызвал широкий резонанс. А я как-то особенно остро осознала жестокий закон времени, именуемый «забвением». Однако и сентиментальное отношение к атомной бомбардировке тоже ни к чему.

Ладно, пусть остается все как есть. Пусть через комиксы или даже с помощью клоунов изображают наше прошлое. Сейчас, тридцать лет спустя, передать весь ужас атомной бомбардировки стало очень трудно.

Акико было только двадцать лет, когда она заболела раком груди. Согласно данным хиросимского атомного госпиталя об обследовании больных злокачественными опухолями за 1956–1967 гг., рак груди стоит на третьем месте после рака желудка и рака легких. Раком желудка и легких в равной степени болеют и мужчины и женщины, поэтому процент заболеваемости раком груди фактически еще выше. Соотношение числа больных раком легких к больным раком груди — шестьдесят к пятидесяти. Однако в последнее время установление факта причастности к атомной бомбардировке стало делом очень трудным.

Акико, само собой разумеется, должна относиться к этой категории лиц, но она устала ходить по инстанциям, выполняя различные формальности для получения соответствующего свидетельства. Я тоже дошла до физического изнеможения, когда ходатайствовала о «Книжке пострадавшего от атомной бомбардировки». Поэтому боль Акико, равно как и моя, с годами становится только нашей личной болью. Не важно, как рассказывают об атомных жертвах — с помощью комиксов или еще чего-либо, — лишь бы при этом передавали правду о страданиях хибакуся.

Страшная картина предстала перед моими глазами, когда я вырвалась за заводские ворота. Я увидела толпы таких же страшных чудовищ, каких рисуют сейчас в комиксах. Они стояли среди выжженной пустыни, и куски их плоти свисали, словно лохмотья.

Я вышла за заводскую ограду — передо мной была дорога на Митино. Далее — долина, по которой протекала река Уракамигава. К реке вела узкая горная тропка. Взбираясь по ней, попадаешь на Кимпира, за которой тянется горная гряда. Благодаря горе Кимпира половина Нагасаки уцелела.

В июле и августе налеты вражеской авиации участились. Иногда самолеты прилетали, но не бомбили. Беспрестанно раздавались сигналы воздушной тревоги. Каждый раз мы бежали к горе, где были вырыты противовоздушные щели. Однорукий заместитель корчил недовольное лицо:

- Эти девчонки только и знают, что отсиживаться в щелях. Ясно, умирать-то никому не хочется.

Он был предельно откровенен: жизнь каких-то школьниц не стоит того, чтобы заботиться о ее сохранении. Хотя, согласно предписаниям, при каждом сигнале воздушной тревоги ученики должны незамедлительно бежать в укрытия, фактически это делалось через раз. Мы пожаловались на заместителя своей учительнице-инспектору. Из гимназии были направлены на завод в качестве инспекторов при учениках три учительницы: Т., М. и К. Круглолицая К. сказала: «Хотя вы и мобилизованы на завод, но все же остаетесь учащимися женской гимназии, поэтому прежде всего должны слушаться своих учителей. Впрочем, каждый раз, действительно, бегать в укрытия и далеко, и небезопасно. Мы подумаем о новом убежище для вас». После переговоров с руководством завода было получено разрешение укрываться в противовоздушных щелях, недавно вырытых на пустыре сразу за воротами проходной. Эти щели намеревались сделать основательно, с бетонированными стенами. Копал их женский трудовой отряд, состоявший из тринадцати — четырнадцатилетних школьниц. С утра на пустыре раздавались их звонкие голоса. Иногда доносились отдельные удивленные возгласы: это кто-нибудь обнаруживал толстого, отливающего голубоватым блеском земляного червя. Ёко в свободную от работы минуту наблюдала за девушками сквозь узкую щель в заводских воротах. «Ну прямо как на пикнике!» — говорила она.

Пустырь был ровный, поросший одуванчиками, полевой фиалкой, диким портулаком. Сюда из близлежащих домов приходили бабушки с внучатами собирать цветы. Расстелив на траве носовые платочки, дети укладывали на них сорванные цветы. Как только в букете появлялся одуванчик, он сразу оживал, становился ярким и праздничным. Бабушки, оставив детишек играть на пустыре, шли на дорогу собирать куски не догоревшего в топках завода угля. Служащие отдела «А» выбрасывали его каждое утро, чтобы засыпать дорожную грязь, но хозяйки из соседних домов, выждав удобный момент, подбирали куски — они еще годились для отопления домов. Кроме того, углем можно было торговать — это давало дополнительный заработок.

И старушки и малыши нам скоро примелькались, мы уже узнавали их. В обеденный перерыв, выйдя через центральные ворота завода и обогнув его, мы оказывались на пустыре, где тоже рвали цветы и собирали угль, чтобы отдать его женщинам.

Огненная вспышка уничтожила зеленый, как луг, пустырь в одно мгновение.

Среди детей, приходивших сюда за цветами, мне особенно запомнилась одна белолицая девчурка с коротко остриженными волосами. Ее всегда приводила маленькая старушка, такая же белолицая, очень похожая на внучку.

Старая женщина сидела посреди выжженной пустыни, прижимая к груди ребенка. Коротко остриженная головка девочки была запрокинута, в щеку впились осколки, глаза и пухлые губы полураскрыты. Она была мертва. Сверкали белые зубки, в очертаниях рта еще сохранялась детская миловидность. Тело старушки, изодранное в клочья, было похоже на швабру.

Ужасно выглядели и девочки-подростки из трудового отряда. Из их тел в местах ожогов сочился жир, стекавший блестящими змейками на землю. Сотрясаясь от мелкой дрожи, они жаловались друг другу: «Больно, больно…» Одежда их сгорела, остались только повязки на головах — белые с красным солнцем, символом государственности, и надписью: «Самоотверженный труд — империи». Девочки плакали. Режиссер военной драмы беспрерывно выводит на сцену несчастных Пьеро.

Что же это была за бомба, причинившая в одно мгновение столько разрушений?

Один мужчина, по виду заводской рабочий, высказал предположение:

— Разом сбросили много бочек с нефтью, а затем зажигательные бомбы.

— Похоже на то. Кругом море огня. Уму непостижимо, — сказала женщина, на руке которой был сильный ожог. — Вот и у меня ожоги, наверное, от горящей нефти, хоть я и не заметила, как это произошло.

— Этот грохот, оказывается, от того, что падали бочки с нефтью. — проговорила другая женщина, державшая за руку мальчика лет шести.

Все это я слышала в толпе людей, шагавших по горной дороге. Здесь были и легкораненые, и люди, получившие тяжелые травмы, но которые все же могли хоть как-то двигаться. Их положение было еще сносное — ведь множество изувеченных осталось лежать прямо на дороге. У всех — ожоги разной степени. У одних кожа обгорела и сползла, обнажив слой белого жира, у других раны были кровоточащие, красные, словно у ободранного кролика из Инаба.

В докладе «Повреждения кожи взрывной волной при атомном взрыве», подготовленном спасательными отрядами врачей из Нагасакского мединститута и опубликованном в журнале «Сюкан-Асахи», говорится: