Молчащий

Путь А.Неркаги — преодоление нового рабства на планете с его техногенной машинерией, возвращение в отчий дом, очищение души и сопричастность к крестным мукам Голгофы — мучительным и долгим, —- без которых мы прощены не будем. Четыре книги — четыре ступени очищения, когда на последнем этапе все, в принципе, необходимые человеку блага и вещи цивилизации служат ему, помогают ему в добром круге существования, а не закабаляют его.

Четыре книги — четыре шага прочь от страшных кошмаров-катастроф XX века: ядерной, экологической (трагедия нашего внеприрод-ного, внеестественного существования), народно-исторической (забвение, по Пушкину, любви к отеческим гробам, когда тени- забытых предков в клипово-триллер-ном дурмане кощунственно преобразуются в упырей и вурдалаков, в монстров и взбесившихся роботов-убийц) и, наконец, этической, когда зло заполонило мир и для хохмы рядится в добрые одежды ^ когда отринут (по Новому Завету) священный дар человеческой жизни. Метатекст А.Неркаги (вне ее повести) выносит приговор дурной бесконечности нашей перегруженной урбанистической цивилизации, в которой уже давно нет места элементарному гуманистическому началу, крепкой семье, приносящему радость и благополучие, труду, свободному и гармоничному развитию личности.

Современные; исследования показывают, что свыше половины городских школьников больны: они невропаты. Учебные программы перегружены. Свыше двух третей сведений, которые вдалбливают ребятам в школе, никогда не пригодятся им в жизни. Уже дело дошло до того, что для многих детей, попавших в обстановку естественной и не загаженной цивилизацией природы, такие встречи оборачиваются драмой. Марево июньских трав поражает их аллергией, печеная картошка на костре вызывает расстройство желудка. Я уж промолчу про озоновые дыры, хлорированную воду, чадящие бензиновым перегаром улицы, балдение около телеэкранов... Счастливых детей я видел лишь... в изоляции от нашего суматошного мира — в областном детском реабилитационном центре «Крепыш», заменившем им родителей и тепло отчего дома...

«Анико» — повесть о возвращении на малую родину. Ее героиня не отвергает урбанистику. Ей повезло — ее гены не пережили страшной мутации, ее разум различает плюсы и минусы городского технологического образа жизни. Ее родовая память оказалась сильнее разрушительных процессов, и тщательно просеянные новые знания она с пользой применит в тундре. Ведь красота современности не в безликих стандартах и социальных масках, которые мы вынуждены таскать на себе и днем и ночью. Красота мира в радуге народов и культур, а не в подавлении малого, особенно новыми империями зла, в какие бы демократические одежды они ни рядились: Анико «взяла Идола и несколько минут стояла неподвижно, понимая, что приняла сейчас душу отца, матери, деда и всех, кто жил на земле до нее. Не Идола отец передал ей, а право, святой долг жить на родной земле и быть человеком».

«Илир» — звездный мальчик в северных просторах, как наше одинокое солнце, затерявшееся на периферии нашей галактики. Повесть — предупреждение о социальной несправедливости, о том, что и в среде северных народов не все ладно устроено. Но это и повесть о возможной народно-исторической катастрофе, способной куда быстрее разрушить общее жизнеустройство ненцев, их социальные отношения по сравнению с «Большой землей».

«Белый ягель» — долгое прощание с народным эпосом, поиск спасения от этической катастрофы, когда отчуждение новых поколений от веками испытанного и давно установленного канона ненецкой жизни, ее нравственного распорядка, с жутким ускорением убивает людей.

«Молчащий»... Это для меня не повесть. Это, по признанию А.Неркаги, 15-летний путь к Господу, о, она смогла сдержать удар, хотя все злые силы мира — природные и техногенные — трепали ее тело, душу, совесть. 15 лет неимоверных нравственных страданий, бессилие от невозможности вмешаться в большой российский и свой народный мир, стоическое терпение на фоне надругательств над хрупкой и близкой небесам северной ойкуменой наших всесильных и безжалостных нефтегазовых королей, люмпенов, архаровцев в лжеадидасах и в кабинах «магирусов». Пьянь, наркотики, плач детей, отрываемых органами народного образования от родной семьи, поверхностное усвоение опасных даров чужой цивилизации, личные драмы не сломили А.Неркаги: «Я не прошу у читателя прощения за эту повесть. Многие меня осудят. И суда не боюсь. Знаю только одно. Если бы не написала, то предстала бы перед Судом Отца. За трусость, за низость Духа, за Безверие».

Не творить — нет худшего наказания. Не любить — нет горестней участи. Эти слова А.Неркаги возвращают и ей, и читателям, и всем людям земли священный дар человеческой жизни. Сотворение себя под низким небом Ямала, до сих пор непонятного пришельцам без совести и веры, высоколобым интеллектуалам и так называемым ученым спецам по народам Крайнего Севера.

Великое открытие А.Неркаги — глубинное словесное преображение игры-жизни—творчества своего народа. Внешне все кажется хождением по давно заведенному кругу дней и забот. Давно описаны северные праздники и будни, занятия, устройство чума, иерархия внутри рода, межродовые отношения, характер общения, быт. Здесь впервые стереоскопич-но показана северная жизнь, как преодоление творчеством каждодневной обыденности. Это сутки, длиннее наших, это снежные дороги, путешествие по которым никогда не повторяется. Это охота и рыбалка и система духовных жестов, молитвенных свя-щеннодейств, непонятных чужому. В «Белом ягеле» мать Алешки молится Душе чума, впадая своей микротропой в космическое колесо высшего гармонического вращения Вселенной.

Северные герои А.Неркаги — родовые ненцы, увы, люди старшего поколения (родители Анико, старик Пэтко, Вану и другие) — живут сопричастно первым дням творения. Их дела и мысли синкретичны, то есть в них слиты все времена и искусство, все песни и ремесла, все стороны человеческого бытия. От постройки чума до разведения своего огня и собственного ведического знания. Может, в этом и разгадка тайны талантов нашего Михайлы Ломоносова, чей поморский стиль жизни тоже был связан с Севером?

Эх, Россия, забыто и забито то, что лечит Душу, освежает телесные силы. Одно дело — пьяный дьяк во время пасхальной недели на картине В.Перова, другое — жаркие слова в красном углу избы, обращенные к народной заступнице Богоматери (пора их вспомнить...). А разговор с внутренним взором автора в «Молчащем» с тундровым семицветием, живым вестником главного Огня жизни!

Нет кощунства в мысли моей: «Молчащий» стал северным Апокалипсисом, откровением А.Неркаги об уже грянувшем на планете конце этого мира. Жуткое, страшное горечь-открытие автора — «У нас сейчас гниет душа». Да, такой Сын Неба (как у автора) сошел сейчас к нам на землю, не всем дано узнать его, не всем с ним разговаривать. Но апостольское служение Анны Неркаги своему народу продолжает футурологический провидческий шок ее апокалипсиса, опережая нашу действительность — «имеющий душу да слышит». И если такие найдутся на Севере, увидят они новую землю, свет преображения.

Судьба А.Неркаги — залог судного пути и для своих, и для пришельцев. И я взялся писать о ее творчестве, потому что ее проза — открытая книга, художественная биография народа, заселившего эти края в конце первого тысячелетия (если вести отсчет от упоминания об угорских и самодийских племенах в древнерусской «Повести временных лет» — 1096 г.). Этот метатекст создается на русском языке в том особом его духовно-символическом звучании и оформлении, когда ненецкий язык равноправно вписывается в инородный строй, прямо выражает душу и национальный образ своего мира, свою психологию в именах и названиях, в поэтическом синтаксисе художественной речи: «Есть укорот на всякую гордыню и силу. На этой дороге спесивый помнит и знает, что земля под всеми одна и небо над головами общее, и не потерпит дорога на своем теле, чтобы один обидел другого. Ибо может случиться, что ты сейчас гордо пронесешься мимо, а через время будешь погонять через силу кривым хореем своего худого передового, и ветер, зайдя в одну дырку на твоей малице, тут же выйдет в другую». Гениально! Русско-ненецкое, ненецко-русское спасение усиливают друг друга по принципу дополнительности, который лишь недавно озвучил для литературных критиков и ведов академик Лихачев.